Всю прошлую неделю от Александра не было никаких известий — еще никогда дни в Вене не тянулись для Ванды так медленно и уныло. Она вновь и вновь вспоминала страстные поцелуи, которыми Александр проводил ее у дверей, а она, рыдая, помчалась потом по коридорам дворца, едва различая от слез, куда ступают ее ноги.

«Почему мы тогда поссорились?» — в тысячный раз спрашивала она себя, но никак не могла ни понять, ни объяснить того, что произошло между ними в ту ночь, последовавшую за другой памятной ночью, когда им было так хорошо и легко друг с другом.

Была ли в том доля ее вины? Она продолжала терзаться этим вопросом. Почему от восторгов Александр перешел к отстраненности, стал колючим, язвительным и холодным? Что произошло за короткий период, отделивший одну ночь от следующей?

Юная по годам, Ванда тем не менее понимала женским умом, что привлекла его так же, как привлекал ее он. Это влечение тянуло их друг к другу, словно магнит, и было настолько сильным, настолько очевидным, что даже не требовалось выражать это словами.

Ванде достаточно было просто встать рядом с ним, чтобы сердце ее начало биться в унисон с его сердцем. Но почему в таком случае он так странно повел себя во время их второй встречи? Чем она сумела настолько разочаровать и расстроить его? Почему ей то и дело казалось, что в его тоне сквозит тщательно скрываемое отвращение к ней?

А это его наступившее после той ночи молчание! Перенести это было труднее всего. Каждую ночь Ванда просыпалась и долго ворочалась без сна, мучительно ища ответ на свои вопросы, ища хоть какую-то зацепку, которая позволит ей надеяться на то, что Александр еще не полностью забыл, не вычеркнул ее из своей жизни.

До сей поры Ванда не верила, что можно так сильно страдать и что страдание может оказаться таким мучительным. Ей было трудно скрывать свои чувства и свою боль от баронессы, и порой ей думалось, что старая дама давно раскрыла ее тайну.

— Нет, про тебя не забыли, девочка, — все так же сухо продолжила баронесса. — Но не рассчитывай на то, чтобы сохранить благосклонность сильных мира сего. Они другой породы, чем мы, простые смертные, и имеют право, прикрываясь своим всемогуществом, нарушать любые принятые в цивилизованном обществе правила.

— Я уверена, что некоторые из них не такие, — ответила Ванда.

— Откуда ты можешь знать это? — Баронесса пожала плечами. — И какое дело до нас тем, кто озабочен только собой?

Баронесса пыталась предупредить ее, но Ванда не склонна была ее слушать, она продолжала верить тому, что подсказывает ей сердце.

— Есть несколько достойных молодых людей, которые тобой заинтересовались, — продолжала баронесса. — Граф де ла Гард-Шамбонэ прошлым вечером наговорил мне массу комплиментов в твой адрес, а граф де Рошуар интересовался, не поедешь ли ты с ним кататься верхом завтра утром. Он племянник герцога де Ришелье, и потому, как ты должна понимать, может составить тебе прекрасную пару.

— Он тщеславен и скучен, — негромко протянула Ванда.

Баронесса ответила, покачивая головой:

— Все мужчины таковы, когда узнаешь их поближе, но есть преимущества удачного брака, и ими нельзя пренебрегать по этой ли причине, или по какой-нибудь другой.

Ванда рассмеялась.

— Не верю, что вы хотя бы отчасти так циничны, какой хотите казаться, — мягко отвечала она.

Лицо баронессы смягчилось. Ванда была очаровательна в лучах полуденного солнца, искрами переливавшихся в ее огненно-рыжих волосах. Яркие голубые глаза полны жизни, губы чуть приоткрыты, обнажая белоснежные зубы.

— Ты следуешь зову сердца, дитя мое, я вижу это. Внимательно следи, куда оно тебя ведет.

— Вы действительно все понимаете! Я знаю, вы понимаете!.. — и Ванда прижала к груди руки, чем подкупила баронессу — та ласково ей улыбнулась.

Еще сильнее Ванда убедилась в том, что баронесса ее понимает, вечером во время бала. В тот вечер она была красивее, чем когда-либо, — в белом газовом с пышными рукавами и низким вырезом платье поверх белого атласного чехла. Баронесса позволила ей выбрать из своих зеленые, расшитые серебром перчатки и туфли в тон. Волосы Ванды, не припудренные, украшал венок из бутонов кувшинок, переплетенных листьями того же цвета, что и перчатки. В руках у нее был веер — тот самый, что подарил ей вместо сломанного Ричард.

— Ты будешь царицей бала, — убежденно проговорила баронесса, увидев ее, но Ванда только покачала головой.

— Нет, поскольку на балу будет княгиня Екатерина Багратион, — ответила она, внезапно испытав при этом укол зависти.

Она видела Екатерину в сопровождении императора Александра на каждом приеме. Два вечера она наблюдала за ними, когда они сидели рядом в Опере, и красота более взрослой женщины с ее пышными волосами и слегка раскосыми восточными глазами развеяла обретенную было Вандой уверенность в себе, как ветер гасит угольки маленького костра.

«Нет, никогда ей не стать такой изящной, такой грациозной, как эта княгиня, никогда не сравняться с ней красотой», — думала Ванда. И с тоской смотрела на царскую ложу, пытаясь представить себе, что там происходит. Она не могла рассмотреть все в деталях, но полагала, что царь восхищен, очарован Екатериной, ей было видно, как они оживленно беседуют… Может ли она соперничать с этой красавицей? Следует забыть о своих притязаниях — наивных и не имеющих под собой никаких оснований.

Той ночью Ванда до утра прорыдала в подушку. На нее снова накатила тоска, как в первый день, когда она подъезжала в карете к дому баронессы Валузен, не зная, каков будет прием и что ее ждет впереди. Как и тогда, одиночество сдавило ей грудь, она затосковала по дому… А на следующий день был военный парад. Ванда стояла в гуще толпы, а по огромной площади проезжали верхом, открывая парад, государи. При виде Александра в зеленом, усыпанном орденами военном мундире толпа разразилась приветственными криками.

Ванда почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Александр был таким красивым, величественным, казался таким недоступным… Баронесса права — он из другого мира.

Боясь, что в ее отсутствие могут принести письмо, Ванда старалась не выходить из дома. Но проходил день за днем, а никаких известий не поступало, и сердце Ванды сжималось от боли при мысли, что она никогда больше не увидит его. Но сегодня на балу она окажется рядом с ним!

Ванда почти не обратила внимания на русских балетных танцоров, открывавших бал. Не заинтересовала ее и лотерея с богатыми и загадочными призами, приводившими в восторг гостей, вытащивших счастливый билет. И она даже не услышала, что кто-то сказал: русского крепостного хора графа Орлова не будет, а музыка Льва Гурилева будет исполнена в маленьком зальчике для желающих.

Все внимание Ванды было приковано лишь к одному человеку — и она про себя молилась, чтобы среди тысяч гостей он тоже бросил на нее взгляд. Статный, высокий, в мундире с блестящими орденами, он был отовсюду заметен. Ванда видела, как он медленно перемещается — толпа была столь плотной, что ей даже не пришло в голову попытаться хоть на немного пробраться к нему поближе.

Она хотела было обратиться за помощью к баронессе — перед нею все расступались, но та в компании нескольких своих приятельниц уютно уселась в креслах. Пожилые дамы рассматривали танцующих и обменивались замечаниями по их адресу.

Теперь-то Ванда знала, как много молодых людей в Вене, жадных до приятного, ни к чему не обязывающего развлечения, — отбоя от желающих потанцевать с ней у нее не было. Но ею интересовались и многие молодые люди с серьезными намерениями, как, собственно, и говорила баронесса.

Граф Рошуар, заработавший себе репутацию избалованного светского льва, особенно усердно ее обхаживал, но Ванда почти не слушала, что он говорит, а танцуя с ним, смотрела не на него, а продолжала неотрывно следить за императором Александром.

Ей казалось, что время тянется невыносимо медленно. Появилась балетная труппа — на этот раз в цыганских костюмах — и исполнила приготовленные к выступлению танцы — экспансивные, чувственные, они были приняты собравшимися на ура. Ванда видела, как Александр аплодирует, а рядом с ним стоит Екатерина, неотразимо прекрасная в тиаре из роз в волосах — в отличие от других дам, она выбрала цветы вместо сверкающих бриллиантов, предпочитая блистать самой, и это прекрасно ей удавалось.

В эту минуту Ванда почувствовала, что не в силах более наблюдать за царем. Он не смотрел в ее сторону, и она в отчаянии отвернулась, не глядя даже на русских танцоров, разыгрывавших в танце безумную страсть. Она прошла в конец зала, где за ярко освещенным пространством начиналась анфилада маленьких затененных, прикрытых занавесями и украшенных экзотическими цветами альковов, где при желании любая пара могла бы уединиться и чувствовать себя в полной неприкосновенности.

«Нужно найти местечко, где я могу просто побыть одна», — уныло подумала Ванда. У нее болела голова, щемило сердце, она чувствовала себя одинокой, опустошенной, никчемной — хотелось забиться в темную норку и не вылезать из нее долго-долго, пока что-нибудь в ее судьбе не изменится само собой к лучшему…

Не оглядываясь, она тихонько покинула праздник. Все глаза были прикованы к кружащимся, переплетающимся телам танцоров — было ли кому-нибудь дело до нее, Ванды Шонборн?

Она замедлила шаги возле одного из альковов, взялась рукой за занавес и оглянулась: где Александр? Он куда-то переместился и сейчас не был ей виден. Собственно, какая ей разница!..

А в следующую секунду чья-то крепкая рука властно взяла ее за запястье… Ванда испуганно вскрикнула и резко отпрянула. Но плотный занавес уже опустился над входом в альков за ее спиной, и она обнаружила себя в полной темноте.

В воздухе стоял едкий запах свечей — их только что кто-то задул. Сильные пальцы показались ей очень знакомыми, и Ванда успокоилась. Она знала теперь, кто с нею, кто спрятал ее в спасительную темноту, и сердце ее наполнилось радостью.