Князь незаметно для себя расчувствовался. Карлотта… Сейчас ей, должно быть, около сорока. Жаль будет расстаться с воспоминаниями о жаркой юности, встретившись вновь через столько лет! «Но женщины все те же, — с легкой досадой подумал он, — никогда не желают оставить все так, как есть, и не ворошить прошлое, каким бы восхитительным оно ни было».

Дверь начала открываться. Князь Меттерних выпрямился и застыл в напряженной позе. Посетительница вошла, и вымученная улыбка на лице князя, приготовленная им для встречи, исчезла, изменилось и выражение его глаз — в них заиграло веселье. Это была не Карлотта. Это оказалась девушка, которую он видел впервые в жизни.

Она пошла к князю такой легкой походкой, что, казалось, летела над полом, не касаясь его. На девушке был дорожный зеленый бархатный плащ, накинутый поверх белого муслинового платья, а на рыже-золотистых волосах замысловато сидела маленькая, отделанная перьями шляпка. Глаза у девушки были светлые — такие же, как и у князя, и тоже в обрамлении длинных темных ресниц.

Подойдя ближе, девушка сделала глубокий реверанс.

— Благодарю, ваше сиятельство, что согласились принять меня.

Личико у нее было просто очаровательное — с маленьким, чуть вздернутым носиком, полными красными губами и невероятно голубыми глазами.

— Кто вы?

— Я — Ванда Шонборн. Моя мать мне сказала, что вы должны ее помнить. Она написала для вас письмо.

С этими словами она достала конверт, и князь сразу же, хотя столько лет прошло, вспомнил этот стремительный, с завитушками почерк. Не говоря ни слова, он взял письмо, продолжая смотреть на девушку. Его взгляд скользил по ее нежной, как персик, коже, легкому румянцу на юношеских щеках, длинной тонкой шейке, выпуклостям груди, спрятанной под тугим лифом платья.

— Да, я помню вашу матушку, — проговорил князь и сам поразился тому, каким странным, словно звучащим откуда-то издалека стал его голос.

В каком-то отрешенно-расслабленном состоянии он распечатал конверт.


«Я очень больна. Врачи говорят, мне не выжить, но, когда я умру, Ванда должна будет отправиться к сестрам моего покойного мужа в Баварию. Это пожилые суровые дамы, совершенно неспособные понимать молодых. Подарите ей немного радости, прежде чем она уедет к ним и попадет под их власть, подарите ей немного веселья, немного музыки, чтобы она это запомнила… Простите мне эту просьбу, но, я думаю, вы поймете меня, когда увидите мою дочь. Карлотта».


Прочитав написанное, Меттерних аккуратно сложил лист бумаги с такими простыми и такими трагическими словами. Посмотрел в сторону окна. Потом снова на девушку. Та теребила в волнении край плаща.

— Ваша мать… умерла? — негромко спросил Меттерних.

— Да, в начале лета, ваше сиятельство, — тоже негромко ответила девушка. — Вы… помните ее?

— Да, помню.

На ее губах расцвела улыбка — так прорывается луч солнца сквозь апрельские облака.

— Я очень рада. Хотя опасалась, что она могла ошибаться. Когда люди болеют, у них безмерно разыгрывается воображение, а моя матушка очень долго болела… — Она замолчала, ожидая, что скажет князь.

— Да, конечно же, я помню ее, — повторил князь Меттерних и, вновь задержав взгляд на голубых глазах посетительницы, на ее темных ресницах, спросил чуть охрипшим голосом: — Сколько… Сколько вам лет?

— В следующем месяце исполнится восемнадцать.

— В следующем месяце! — чуть слышно повторил князь. — И вам при крещении дали имя Ванда?

— Если быть точной, Ванда Мария Клементина, — одарили его улыбкой.

— О! — негромко воскликнул князь и неконтролируемым движением приложил пальцы ко лбу.

Если ему и требовалось доказательство, то вот оно. Он Клеменс, она Клементина. Воспоминания о вечерах в маленьком охотничьем домике нахлынули на него так живо, что на миг ему показалось, что это не Ванда стоит перед ним, а его Карлотта. Она протягивает к нему руки, ее губы жаждут его поцелуев, ее гибкое тело дрожит от страсти и счастья… Только у Карлотты глаза были серые, а у Ванды голубые — такие же, как у него!

Сделав над собой усилие, князь заставил себя вернуться к реальности. Девушка напряженно следила за ним — ждала от него каких-нибудь слов. В ее глазах застыл немой вопрос. Позволит ли он ей остаться здесь, принять участие в праздничных увеселениях?

— Итак… вы должны… ехать в Баварию и там жить, — заговорил Меттерних, выигрывая время и пытаясь собраться с мыслями.

— Так сказала моя мама. Я стараюсь не думать о том, каково это будет — жить без нее. Но только мне больше некуда податься, некуда… но, боже мой, как мне не хочется ехать в эту Баварию!

В чистом юном голосе прозвучала неожиданная нотка страсти.

— Не любите своих родственниц?

— Дело не только в них, ваше сиятельство, они, в сущности, довольно добры, но так тяжело оставлять все, что мне так знакомо, так дорого… особенно Австрию…

— Вы любите Австрию?

— Да, очень!

Верная мысль — даже, можно сказать, спасительная — пришла к нему, как всегда, спонтанно, озарила, как вспышка молнии. Свою комбинацию он увидел сразу, как видит ее опытный шахматист, только не пешки были на доске Клеменса Меттерниха, а люди. Он молил Элеонору о чуде? Так вот оно, перед ним…

Меттерних выдержал длинную паузу, в продолжение которой сохранял задумчивый и серьезный вид, потом внимательно посмотрел на просительницу, терпеливо ожидавшую его слов, и будто бросился в холодную воду бурной горной реки, не застывающей даже зимой.

— Вы сказали, что вам дорога Австрия, — тихо и полувопросительно произнес князь, следя за выражением лица очаровательной патриотки. — В таком случае… вы готовы сделать кое-что для нее?

— Конечно, все, что угодно, ваше сиятельство! — пылко ответила девушка, перестав теребить край плаща и соединив ладони в молитвенном жесте.

— Уверены в этом?

— К чему слова? — Она прижала руки к груди. Этот молитвенный девичий образ тронул Меттерниха до глубины души. — Если нужны тому доказательства, поручите мне дело, пусть сложное, трудное, и я справлюсь с ним, обещаю!

— Мне кажется, я вам поверил… — медленно проговорил князь. — Но теперь, прежде, чем мы продолжим наш разговор, прошу простить меня за то, что я забыл о своих обязанностях хозяина дома. Вы проделали долгий путь, должно быть, устали, и у вас пересохло в горле. Присаживайтесь, я налью вам вина.

— О, нет, не беспокойтесь, — быстро ответила Ванда, махнув рукой. — Я остановилась в гостинице на окраине Вены. Хотела привести себя в порядок, прежде чем явиться сюда.

Он улыбнулся. А она не простушка, как можно было бы того ожидать! Это милое, очаровательное дитя проявило завидную дальновидность. Ей предстоял непростой разговор. И она к нему подготовилась. Позаботилась о своей внешности и даже успела перекусить. Все это говорит в ее пользу… Он всегда ценил в людях такую предусмотрительность. Эта девочка унаследовала от отца не только голубые глаза!

— По крайней мере, позвольте предложить вам кресло, — продолжал князь с улыбкой, устоять перед которой, как он знал, не могла еще ни одна особа женского пола.

Ванда изящно уселась в предложенное ей кресло, и села в нем прямо, с врожденной грацией. В глазах ее читалось возбуждение и радостное предвкушение приключения — об этом говорил ее доверчивый взгляд и все ее личико, обращенное к князю.

— Перед тем как вы пришли, я молил небо послать мне чудо, которое поможет мне справиться с одной проблемой, — интригующе и негромко начал речь Меттерних. — Мне кажется, в ответ на мою мольбу судьба и послала мне вас…

— И что же… Что же я должна сделать… такое?

— Вот об этом я и собираюсь с вами поговорить. Для того, что я хотел бы вам предложить, потребуется… — Он исподлобья взглянул на Ванду. Ему было интересно следить за ней — бесхитростной и простодушной, однако при этом с живой и точной реакцией. Чего желать лучше для того дела, которое уготовано даром небес? — Потребуются храбрость и выдержка. Но прежде всего рассудок.

— Я готова, ваше сиятельство. — Взгляд Ванды и выражение ее лица стали совсем другими. Как чутко она реагирует на услышанное! Сейчас она смотрела на князя со всем вниманием, и лицо ее стало неожиданно взрослым — она сжала губы, и возле них в уголках обозначились едва заметные вертикальные складочки.

— Отлично. — Князь не давал прорваться наружу зародившейся в его сердце радости. Рано, рано еще ликовать! Не сделано ни единого шага. — Я постараюсь как можно доходчивее объяснить, чего хотел бы от вас.

— Да-да, пожалуйста, я вас слушаю…

— Превосходно. — Меттерних еще помолчал, заботясь о значительности и торжественности их диалога. — Полагаю, вам известно, что в Вене проходит конгресс европейских держав…

Ванда кивнула.

— И он созван, чтобы разработать план послевоенного устройства Европы…

Ванда снова кивнула.

— По моему личному мнению, прочный мир можно установить, только если удастся добиться приблизительно равных условий для России, Пруссии, Австрии и Франции. Иными словами, достичь равновесия сил…

Меттерних подождал реакции собеседницы.

— Думаю, я поняла, — в третий раз кивнула она.

— У меня мало времени. Я немедленно должен начать действовать и потому буду говорить с вами, если позволите, как можно более просто и кратко.

— Да, благодарю вас, ваше сиятельство.

— Так вот. Российский царь — император Александр — желает сделать Польшу независимым государством, которое будет подчинено ему, то есть России. Австрия не может согласиться с этим, так же считают Англия и Франция.

Князь драматургически точно выдержал еще одну паузу. Ванда молчала и не шевелилась, вся обратившись в слух.

— Иметь дело с русским царем сложно. — Пустив в цель этот первый серьезный шар, князь искоса бросил взгляд на Ванду. Выражение ее лица было спокойным, внимательным. И он пустил в цель второй шар: — Человек он странный, порой кажется прекраснодушным мечтателем, порой — практичным и расчетливым интриганом.