Собственно говоря, эта женщина стала вторым человеком, которому она сообщила о своей беременности.

Когда Джулия поняла, что беременна, она пришла в восторг. Она уже воображала, как вернется домой к Сойеру. Они поженятся, станут жить вместе и растить свое дитя. С ним она будет счастлива. С ним ей будет лучше. Она знала, что ему это под силу. Она это знала. Он по-настоящему ее видел. Единственный из всех.

Она звонила ему домой раз за разом, пока, по всей видимости, у горничной не лопнуло терпение. Когда Сойер подошел к телефону, его тон ошеломил ее.

— Джулия, перестань сюда названивать, — отрывисто произнес он.

— Я… я скучала по тебе. Где ты был?

Молчание.

— Эта школа просто кошмар, — продолжала она. — Они хотят посадить меня на таблетки.

Сойер кашлянул:

— Может, это не такая уж и плохая идея.

— Нет уж. — Она улыбнулась в блаженном предвкушении. — Это может повредить ребенку.

Снова молчание. Потом:

— Какому ребенку?

— Сойер, я беременна. Я сообщу обо всем моему психологу, а потом папе. Думаю, меня скоро заберут домой.

— Погоди, погоди, — заторопился он. — Что ты сказала?

— Я понимаю, для тебя это неожиданность. Со мной тоже так было. Но разве ты не понимаешь? Ничего лучшего и случиться не могло! Теперь я вернусь домой и мы сможем быть вместе.

— Это от меня? — спросил он.

Она почувствовала, как вокруг сердца обвилось тонкое щупальце страха, холодное и колючее.

— Ну разумеется. У меня это было в первый раз. Ты был у меня первым.

Он так долго молчал, что Джулия уже решила — он повесил трубку.

— Джулия, мне не нужен ребенок, — произнес он наконец.

— Ну теперь уже все равно ничего не поделаешь, — попыталась рассмеяться она.

— Правда?

— Что ты имеешь в виду?

— Мне шестнадцать! — внезапно вспылил он. — Куда мне ребенка? К тому же я хочу быть с Холли. Для меня это худшее, что могло сейчас произойти. У меня есть планы.

Второе, затем третье щупальце стиснули все изнутри так, что трудно стало дышать.

— Ты хочешь быть с Холли?!

Она знала, что они с Холли встречаются, но думала, после случившегося на футбольном поле… он тогда так смотрел на нее, так прикасался к ней…

Как он мог после всего этого оставаться с Холли?!

— Мы с ней всегда были вместе, ты ведь знаешь. Мы собираемся пожениться после колледжа.

— Но в ту ночь…

Он не дал ей договорить:

— Ты была расстроена.

— Значит, дело не просто в ребенке? Я тоже тебе не нужна?

— Прости. Мне действительно очень жаль. Я думал, ты все понимаешь.

Он думал, что она все понимает?! На глазах у нее выступили слезы, за каждый вдох приходилось бороться. Она испугалась, что сейчас потеряет сознание.

А она-то воображала, что он спасет ее.

— Я сама со всем разберусь, — произнесла она и повернулась, чтобы повесить трубку.

Может, Сойеру этот ребенок и не нужен, зато нужен ей, Джулии. Она сама управится с ребенком.

Но Сойер истолковал ее слова по-своему:

— Вот и хорошо. Так будет правильно. Джулия, я понимаю, это тяжело, но ты не успеешь оглянуться, как все окажется позади. Просто сделай аборт, и все будет замечательно. Я пришлю тебе денег.

Его голос теперь звучал ласково, с облегчением. Ее накрыла волна такой ненависти, что защипало кожу и в трубке затрещали помехи.

Аборт? Он хочет, чтобы она сделала аборт? Ему не просто не нужен ребенок, ему нужно, чтобы она от него избавилась. А она-то думала, что любит этого человека.

— Не нужно. Я сама со всем разберусь.

— Позволь мне что-нибудь для тебя сделать.

— Ты уже и так сделал достаточно, — отрезала она и повесила трубку.

Разговор с отцом был ужасен. Когда школьный психолог заставила ее позвонить домой, он потребовал, чтобы она вернулась немедленно, решив, что дочь забеременела в интернате. Но она призналась, что это произошло до отъезда из Маллаби. Как ни пытался он выяснить, кто отец ребенка, она так ему в этом и не призналась. В итоге все сошлись на том, что лучше Джулии остаться в школе. В конце концов, она была там не первая и не последняя беременная ученица.

На третьем месяце ей нестерпимо захотелось сладкого. Желание было невероятным. Порой ей казалось, что она вот-вот сойдет с ума. Психолог говорила, что с беременными такое случается сплошь и рядом, но Джулия знала, что у нее это не просто беременный бзик. По всей видимости, ребенок, растущий внутри ее, унаследовал волшебное чутье Сойера на сладкое. Когда ей перестало хватать того количества сладостей, которое удавалось съесть за день, она начала прокрадываться в школьный кафетерий по ночам. Тогда-то она и испекла свой первый торт. Вскоре она достигла в этом деле непревзойденного мастерства, поскольку это был единственный способ утихомирить младенца в утробе. Эти ночные вылазки возымели неожиданный эффект и на всю остальную школу тоже. Когда ночами Джулия пекла, запахи медленно расползались по темным коридорам, и девочкам в спальнях — даже тем из них, кому всегда виделись мрачные сны, — внезапно начинали сниться их добрые бабушки и дни рождения из далекого детства.

На пятом месяце психолог стала заводить с ней разговоры о том, чтобы отдать ребенка на усыновление. Джулия наотрез отказалась. Однако на каждом сеансе психолог неизменно спрашивала: «Как ты собираешься растить ребенка в одиночку?» И Джулия начала бояться. Она не знала, каким образом собирается это делать. Единственной надеждой был отец, но когда она в разговоре с ним заикнулась на эту тему, он категорически отказался. Беверли была против младенцев в доме.

Весной с приступа боли и страха такой силы, что Джулия сложилась пополам прямо на уроке французского, у нее начались роды. Все произошло так стремительно, что младенец появился на свет в машине «скорой помощи» по дороге в больницу. Джулия каждой своей клеточкой ощущала недовольство крохотной девочки и нетерпение, с которым та прокладывала себе путь к свободе. Джулии уже не под силу было ее удержать. Как бы ей того ни хотелось, она уже ничего не могла сделать, чтобы физически сохранить свою связь с этим ребенком. У ее дочери имелось свое собственное мнение и свой собственный план действий. Когда все было уже позади, малышка принялась высказывать окружающим свое недовольство тяготами только что проделанного пути, как пожилые дамы в твидовых пальто сетуют на долгую и жаркую поездку на поезде в город. Джулия против воли рассмеялась, держа на руках возмущенно вопящий кулек. Девочка получилась изумительно хорошенькая, светловолосая и синеглазая, вся в Сойера.

На следующий день в Мэриленд навестить ее в больнице приехал отец, и она в последний раз попросила его забрать их с малышкой домой.

Стоя в ногах ее кровати с мятой кепкой в руках, оробевший и явно чувствующий себя не в своей тарелке, он снова сказал «нет». После этого Джулия практически перестала поддерживать отношения с отцом. Ничто и никогда больше не могло быть как прежде.

Ни одно решение в жизни не давалось ей так тяжело, как решение отдать свою маленькую дочку на усыновление. Теперь, когда малышка существовала вне тела Джулии, она отчетливо понимала, что не в состоянии заботиться о ней в одиночку. Она о себе-то самой могла позаботиться с трудом. Джулия возненавидела Беверли за то, что та была против младенцев в доме, а отца — за малодушие. Но сильнее всех она возненавидела Сойера. Если бы только он любил ее. Если бы не бросил ее одну в беде. Тогда она могла бы оставить малышку у себя. Он лишил Джулию единственной живой души, для которой она была целым миром, единственной живой души, которую она будет любить до конца своих дней. Безоглядно. Безмерно.

Ей сказали, что девочку удочерила бездетная пара из Вашингтона. Джулии оставили две фотографии. Один снимок был официальным, его сделали в больнице, на другом Джулия была запечатлена в постели с малышкой на руках — такой теплой, мягкой и восхитительно пахнущей. Джулия немедленно убрала их подальше, потому что смотреть было слишком больно, и наткнулась на них несколько лет спустя в старой тетради, когда паковала вещи, собираясь переезжать после колледжа.

Долго-долго она не могла прийти в себя. Вскоре после того, как ее выписали из больницы, она снова начала резать себе руки. Школьному психологу пришлось приложить немалые усилия, чтобы пристроить Джулию в летний лагерь, финансируемый Кольером, потому что домой в таком состоянии ехать она не могла. Когда лето кончилось, Джулия все еще не находила в себе мужества вернуться в Маллаби, и отец согласился оставить ее доучиваться последний год в спецшколе.

На следующий год Джулия подала документы в колледж, и ее приняли. Хотя после родов она перестала печь, несколько месяцев практики позволили ей достаточно набить руку, чтобы устроиться подрабатывать в пекарню при продовольственном магазине и помогать отцу оплачивать свою учебу. К тому времени не без помощи психолога, которого она продолжала посещать, перед глазами у Джулии уже перестала вставать малиновая пелена ярости всякий раз, когда она думала о Сойере, и ей вспомнились его слова о том, как он приходил домой на запах тортов, которые пекла его мать. Эти слова стали для нее знаком. Быть может, когда-нибудь в будущем, если Джулия будет печь торты, это приведет ее дочь, которая унаследовала чутье на сладкое от отца, обратно к ней. Тогда она объяснит ей, почему отказалась от нее. В самом худшем случае таким образом она донесет до дочери свою любовь.

Где бы она ни была.

Почти двадцать лет спустя Джулия все еще каждый день посылала своей девочке призыв. И каждый день мысль о том, что где-то на свете растет ее дочь, давала ей силы жить дальше. Она не представляла себе жизни без этого знания.

Жизни, какую все это время вел Сойер.