Давина подняла на Роба глаза. Лицо его было сурово.

— Я не хочу, чтобы меня всю жизнь окружали люди, которые будут льстиво улыбаться в глаза, а за спиной строить планы, как отнять у меня корону. Я ведь даже не знаю своих сестер, ни Анну, ни Марию… Нас объединяет только безрадостное будущее и брак без любви. — На ее глазах вновь выступили слезы. — И вот теперь, когда мой отец стал королем, моя судьба наконец прояснилась, Роб. Если бы я могла увидеть его… почувствовать его любовь, может, тогда мой долг перед отцом казался бы не таким тяжким…

Сердце Роба разрывалось на части. Ее долг перед отцом. Но разве он сможет позволить ей уехать, оставить его, если она решит, что долг превыше всего — превыше любви?!

— Еще есть время. Будем молить Бога о том, чтобы его молодая жена подарила ему сына, — прошептала она, заметив, как в глазах Роба разгорается гнев.

Он не нашел в себе сил улыбнуться в ответ.

Ну, хорошо… а как насчет ее долга перед Господом, спохватился Роб. Ее характер сформировался под влиянием искренней веры, а не лживого насквозь английского двора. С детства она знала только Бога — и только ему одному привыкла доверять.

— Но если у короля не будет сына, хватит ли тебе мужества ради меня бросить вызов Богу? — осторожно спросил он.

— А мне и не придется этого делать, — прижимаясь к нему, улыбнулась Давина. — Ведь это Господь послал мне тебя!

Глава 24

Ни один мужчина во всех трех королевствах или за их пределами не мог быть счастливее того, кто сейчас обнимал Давину. Суждено ли ей выйти замуж или овдоветь, ее сердце всегда будет принадлежать Робу.

Склонившись к нему, Давина гладила его лицо. Потом ее пальцы скользнули вниз, замерли на кожаном поясе, и тело Роба как будто окаменело.

Только он мог заставить ее забыть обо всем, похоронить свои страхи и жить дальше. Она принадлежала ему, и единственное, о чем сейчас мечтала Давина, это подарить ему все, что у нее было — любовь, доверие, тело.

Дрожащие пальцы Роба осторожно стянули с ее плеча плед, и у Давины перехватило дыхание. Она даже не думала о том, чем это может обернуться для них. В эту минуту она не думала ни о чем — она любила этого человека и хотела принадлежать ему. Едва дыша, Давина позволила Робу мягко опрокинуть ее на спину и только слегка прикусила губу, почувствовав, как его ладонь накрыла ее грудь. Соски мгновенно напряглись.

— Роб, я…

Давина неловко поерзала, почувствовав, как все ее тело внезапно охватил какой-то странный жар.

— Я хочу, чтобы ты стала моей, Давина.

Она тоже этого хотела. Хотела видеть, как он потеряет голову, как его хваленое самообладание, которое он демонстрировал ей с первого дня, исчезнет, уступив место безумствам страсти.

Чуть слышно застонав, Давина расстегнула пряжку и стянула с него пояс. Роб на мгновение замер. Потом слегка отодвинулся — и губы его медленно растянулись в ухмылке, до такой степени чувственной, что лицо Давины запылало огнем.

Судя по всему, он ничего не имел против.

Кожаный пояс со стуком отлетел в угол. Вслед за ним последовала и остальная одежда. Губы Роба лихорадочно сжали ее сосок, и Давина осознала, что все пути к отступлению отрезаны. Горячее, пульсирующее копье Роба тяжело вжималось ей в живот. И хотя какая-то часть ее существа — та, о существовании которой она раньше даже не подозревала — изнемогала от желания, в душе ее шевельнулся страх. Нет, ее пугало не нарушение законов — не было и не могло быть ничего дурного в том, чтобы принадлежать ему, потому что сама судьба послала ей Роба. Дело было совсем в другом… то, что всегда приводило ее в восхищение — сила Роба, его могучее тело, особенно огромное по сравнению с ее собственным, — сейчас внушало ей страх.

— Я не знаю, что делать…

Роб с трудом приподнял голову, оторвавшись от ее груди.

— Я тебя научу… — хрипло прошептал он.

— А вдруг мне это не понравится? — сдавленным голосом пробормотала она, почувствовав, как ее охватывает паника.

— Понравится, вот увидишь, — поклялся он.

Кончик его языка скользнул по ее напряженному соску, и Давина, вскрикнув, широко развела ноги. Она даже ни о чем не успела подумать — тело ее отреагировало мгновенно. Одного лишь взгляда на его искаженное страстью лицо оказалось достаточно, чтобы страх куда-то исчез.

Роб осторожно опустился на нее, его горячая, пульсирующая плоть вдавилась ей в живот. Роб снова принялся целовать ее. Его губы бережно сжали ее напрягшийся сосок, коснулись ложбинки между грудями, и наконец горячее дыхание Роба обожгло ей живот.

Прикосновение его языка оказалось настолько… интимным, что ее тело судорожно дернулось, а из груди вырвался сдавленный стон. Давине казалось, она сходит с ума. Он терпеливо и настойчиво ласкал ее. На мгновение Давина снова почувствовала страх… а вдруг то, чем они сейчас занимаются, грех, промелькнуло у нее в голове. Или нет? Что может быть естественнее, чем ласкать его склоненное лицо, подумала она, прижавшись губами к его губам. В конце концов, даже царь Соломон наслаждался ласками своей возлюбленной. Роб осторожно покусывал и пощипывал губами ее живот, и по спине волнами пробегала дрожь наслаждения.

За то, что они сделали, их обоих могли убить, но Давина не позволяла себе думать об этом… как в свое время не позволяла думать, что их корабль разобьется об острые рифы Элгола. Больше она не станет трусить. Он будет принадлежать ей — душой и телом, отныне и навсегда. Они связаны нерушимыми узами, и даже если их счастье продлится всего одну ночь, эту ночь никто не сможет у них отнять.

— Иди ко мне, — севшим голосом прошептала она.

Роб не колебался ни минуты. Опустившись на постель, он вытянулся рядом с ней. И, едва скрывая нетерпение, заключил Давину в объятия.

— Я не хочу сделать тебе больно, любимая, — хрипло прошептал он.

— Даже если это и случится, я прощу тебя. Уже простила.

— О, милая, твоя улыбка греет мне душу. Я готов стать твоим рабом, лежать в пыли у твоих ног — лишь бы ты была счастлива!

— Не говори так! Потому что я тоже готова пожертвовать всем, чтобы подарить тебе счастье.

Сдерживая свое нетерпение, Роб осторожно ласкал ее, чтобы ее не знавшее мужчины тело могло принять его. Но когда Давина, прижавшись к его губам, выгнула спину и принялась тереться бедрами о его набухшее копье, выдержка Роба едва не дала трещину. Из груди его вырвался мучительный стон. Обхватив Давину за талию, он широко развел руками ее ноги и замер, готовый вонзиться в нее.

Давина испуганно задрожала, смутно догадываясь о том, что сейчас произойдет. На мгновение ей стало страшно. Но это длилось недолго — предвкушение чего-то чудесного заглушило страх, и она потянулась к нему, нисколько не стыдясь своего желания. Острая боль пронизала ее. Господи… он сейчас разорвет ее пополам.

— Давина…

Приподнявшись на локтях, Роб навис над ней. Невольно устыдившись своих слез, она открыла глаза… и, к своему изумлению, заметила, что в глазах Роба тоже стоят слезы.

— Я люблю тебя, милая, — хрипло прошептал он. — Ты всегда будешь для меня единственной.

Она верила ему. О Господи, спасибо… спасибо тебе!

— Ты тоже, — поклялась она, пока Роб осыпал ее лицо поцелуями.

Постепенно боль стихла, сменившись наслаждением, и очень скоро Давина сама уже не могла понять, чего она так боялась. Вот дурочка, подумала она. Ведь рядом с нею Роб! Человек, кому она верила беспредельно, кому отдала все — свою жизнь, душу и девственное, не знавшее мужчин тело. Давина испытывала такое наслаждение, что ей казалось, сердце вот-вот не выдержит и разорвется. Она даже мечтать не могла, что судьба пошлет ей такого возлюбленного.

— Я надеюсь только, что жизнь со мной придется тебе по душе, — прерывающимся голосом пробормотал Роб. — Потому что сегодня вечером… — Обхватив ее затылок ладонью, он жадно впился в ее рот. А потом одним мощным толчком вонзился в нее, так что она невольно вскрикнула, — я наполню тебя своим семенем. А завтра… — Хрипло застонав, Роб напрягся, выплеснув в нее семя, — завтра я женюсь на тебе.

Роб, вынырнув из сна, машинально потянулся к ней. Вчера, истомленная ласками, она так и уснула в его объятиях. Простыня еще хранила тепло ее тела, но самой Давины не было. Весь сон как рукой сняло, остался только парализующий страх, что он потерял ее навсегда. Роб рывком сел.

Слабый янтарный свет, исходивший от горевших в камине поленьев, уже успел смениться темнотой. Глухая тишина, казалось, липла к каменным стенам, сковывая холодом сердце Роба… Сделав над собой усилие, он стряхнул с себя наваждение и повернул голову туда, откуда лился слабый, серенький свет.

Давина стояла у окна. Ее обращенное к небу лицо словно купалось в свете луны. При виде ее хрупкой фигурки сердце Роба забилось чаще. Она стояла, скрестив руки на груди — широкие рукава спускались до самых кончиков пальцев, а слабый ветерок, налетавший из-за холмов, развевал слишком просторную для нее рубашку так, что, казалось, у нее за спиной трепещут белоснежные крылья. Господи помилуй, с щемящим сердцем подумал Роб. Давина выглядела такой хрупкой, такой одинокой… и такой невероятно красивой, что он едва не сорвался с постели.

Желание быть рядом с ней сводило его с ума, но Роб, скрипнув зубами, заставил себя отказаться от этой мысли. Тишина — это тот покой, который ей не мог дать никто, даже он сам. Ему пришлось смириться с этой мыслью. Роб отдал бы все, чтобы утешить ее, но это было не в его власти.

Он беззвучно прошептал ее имя. Казалось, оно само слетело с его губ.

Но Давина услышала.

Она обернулась. При виде встревоженного лица Роба на ее губах мелькнула улыбка.

— Мне нравится слышать, как ты произносишь мое имя.