— Сомневаюсь, — ответил Генри. — Если бы Уолт где-нибудь задерживался, то обязательно позвонил бы. Он же знает, что мать будет беспокоиться.

Надвинув капюшон, Генри вышел через черный ход в сад и направился в сторону гавани.

Элеонора в недоумении смотрела на закрывшуюся за мужем дверь.

— Зачем он ушел? Куда его понесло?.. Он еще не оправился полностью от своего бронхита. Ведь сегодня обычный шторм, правда? Каких много бывает. Я сама сколько раз бывала в море во время шторма, и почему-то никто не волновался.

В двухсотфутовой паровой яхте шторма переносятся несколько легче, чем в рыбачьем боте, подумала Эспер, но вслух сказала с улыбкой:

— Конечно, конечно.

Карла сидела на своей табуретке, переводя напряженный взгляд с матери на бабушку и обратно.

Огонь в камине ярко вспыхнул и погас. Ветер сорвал с одной петли ставень, который теперь с громким стуком бился о стену дома. Это было, кажется, в родильной комнате… Эспер прислушивалась к шуму моря. Слава Богу, что прилив заканчивается. Видимо, переменился ветер.

Вскоре вернулся Генри. Стоя у двери черного хода, на коврике, он стряхивал с себя влагу и постукивал по полу ногами, обутыми в резиновые сапоги.

— Ничего, — сказал он мрачно. — Все лодки пришли, кроме лодки Уолта.

Внутри у Эспер от этих слов все похолодело.

— Спасибо, Генри, что сходил. Давайте садиться к столу.

Она разложила по тарелкам оладьи и поставила на стол блюдо с бобами.

Все сели за стол. Себе Эспер ничего не положила. Генри и Карла также почти ничего не съели. Элеонора разрезала свои оладьи на множество маленьких кусочков, но съела все до последнего.

— Нечего волноваться, — мягким голосом проговорила она, подкладывая себе еще ложку бобов. — Да, он задерживается, но таким ситуациям всегда есть какое-то разумное объяснение.

Эспер бросила на свою невестку быстрый взгляд, в котором сквозило что-то вроде жалости. Элеонора с самого рождения жила в мире, где на все существовали разумные объяснения. То, что ее окружало, всегда было безопасно и не таило в себе никаких неожиданностей. Она никогда не имела возможности проверить свои разумные объяснения на скалах, море, штормах. Она не имела понятия о том, как на самом деле уязвим человек. Она никогда не смотрела в черное лицо смерти.

Элеонора перешла к имбирному прянику под яблочным соусом. Сделав Карле пару замечаний, она посмотрела на Эспер и Генри так, будто это были трудные подростки, которых нужно было в чем-то убеждать и уговаривать, но Элеонора сердечно улыбнулась и сказала:

— Ваш имбирный пряник просто прелесть, матушка Портермэн. Правда, Генри?! Дадите рецепт? Я передам его Марии-Луизе. Пусть как-нибудь испечет.

— Хорошо, — ответила Эспер. — Только сразу предупредите ее, чтобы она не сыпала много кофе. Он отбивает аромат.

Настенные часы захрипели и пробили восемь раз. Ставень все сильнее и быстрее бился о стену. Подрагивали и позвякивали стекла в окнах Дом был крепок, он видел на своем веку много бурь, но сегодня весь сотрясался от ударов ветра.

Элеонора вдруг поежилась.

— Дикий сквозняк. Карла, сбегай наверх и принеси мне мою меховую накидку. А впрочем, нет, сиди. Лучше тебе сходить, Генри. Там, кажется, нет света.

Генри молча кивнул, встал из-за стола и ушел наверх. Он не мог сидеть на месте.

«Господи Боже! — думала Эспер. — Почему же Уолт все не возвращается?!»

Элеонору угнетали буря и молчание свекрови. Она отчаянно искала тему для разговора. В конце концов если бедняжка так встревожена, то ее просто необходимо отвлечь чем-нибудь от печальных дум. Даже Карла, которая всегда щебетала без умолку со своей бабушкой, ходила по комнате молча, будто напуганная мышка, убирая со стола серебро.

— У меня с собой свежий номер «Сенчури», — вдруг оживилась Элеонора. — Там есть несколько весьма милых репродукций картин Ивэна Редлейка. Это известный американский художник. Некоторые его пейзажи напомнили мне Марблхед. В статье, между прочим, говорится о том, что он как-то был здесь и даже работал.

«Что-то она в последнее время начала сильно сдавать», — подумала Элеонора, натолкнувшись на пустой взгляд своей свекрови и ее безрадостную улыбку.

— Вы когда-нибудь о нем слышали? — спросила Элеонора. Она настойчиво, хоть и без особых надежд, продолжала эту тему.

— Да, — ответила Эспер. — Он как-то останавливался у нас. Я тогда была еще девушкой.

— Ого! Это интересно. Хотя… вы, конечно, почти ничего о нем не помните. Когда это было? В прошлом месяце мы с Генри были приглашены на обед к Гарднерам. Говорили, что и он там будет. Я так ждала этой встречи. И вот представьте себе: он не появился! Что за манеры! Живет, говорят, отшельником. У него свой дом где-то на побережье Мэйна. Так вот, он и носа оттуда не высовывает.

— В самом деле?.. — рассеянно произнесла Эспер, поднимаясь из-за стола и смахивая в ладонь несколько крошек, которые проглядела Карла.

«Вот в чем ее проблема, — жалея Эспер, подумала Элеонора. — Ей неинтересно все, что не имеет отношения к ее городишку».

Но она не намерена была из-за этого обрывать начатую тему. Теперь, когда у них уже есть Сарджент для библиотеки бруклинского дома, было бы неплохо приобрести морской пейзаж Редлейка для гостиной отцовского особняка.

— Он долго у вас жил? — спросила Элеонора, рассчитывая на то, что из ответов Эспер ей удастся скроить забавную историйку, которую можно будет потом рассказать в Обществе Изящных Искусств. — Сами посудите, какое замечательное совпадение. Семья моего мужа, Ханивуды, живут в Марблхеде, и здесь же бывал Ивэн Редлейк. То есть…

— Нет, — перебила ее Эспер. — Он жил у нас недолго. — На какое-то мгновение она чуть было не поддалась острому желанию сказать: «Я была замужем за Ивэном Редлейком и родила ему ребенка». Интересно, что испытала бы после такого заявления эта хорошо воспитанная и всегда подчеркнуто спокойная Молодая леди? Не поверила бы? Была бы потрясена? Обрадовалась бы? Стоит ли из-за таких перспектив нарушать молчание сорока лет? Нет, конечно.

«И потом, в то время я еще не была старухой, которую разрывает на части беспокойство за сына. Сейчас я уже не та девушка, которую знал Ивэн Редлейк», — подумала Эспер.

Элеоноре пришлось оставить последнюю надежду на то, что ей удастся расшевелить свекровь.

— Конечно, — проговорила она, радуясь от того, что сейчас выдаст компетентное мнение, услышанное ею у Гарднеров, за свое собственное. — Его можно назвать пионером американского импрессионизма. Но многие считают его все-таки немножко старомодным. И тем не менее, Музей изящных искусств уплатил десять тысяч долларов за его «Рыбачку на Большом Мысе». Десять тысяч! Это самая высокая цена за картину ныне живущего американского художника.

В комнату вернулся Генри с норковой накидкой, которую он положил жене на плечи. Элеонора поблагодарила его и кинула взгляд на притихшую на своей табуретке Карлу.

— Дорогая, по-моему, тебе уже давно пора…

Эспер перебила ее:

— Эта картина, которую вы только что назвали… Ее репродукция есть в вашем номере «Сенчури?»

Элеонора удивилась.

— Да, кажется есть. Генри, мы говорим о свежем номере «Сенчури». Он вроде бы у меня в чемодане, где одежда. Будь любезен…

— Это не к спеху, — снова перебила ее Эспер. — Как-нибудь в другой раз посмотрю.

Она проговорила это с решительностью в голосе. Затем, повернувшись к сыну и невестке спиной, Эспер подошла к окну, отодвинула в сторону шторы и стала смотреть в ночь. Шторм уже стихал, и дождь заканчивался. Напрягая зрение, она пыталась рассмотреть тропинку, ведущую в Малую Гавань. Было очень темно.

«Рыбачка на Большом Мысе»… На картах Касл-Рок обозначался как «Большой Мыс». Впрочем, вдоль по побережью есть немало других «Больших Мысов». И Ивэн, несомненно, встречался с десятком других рыбачек… Какая разница?

«Почему я не молюсь?» — думала Эспер, всматриваясь в темноту.

В самом деле, почему бы не помолиться за Уолта. Но она не могла найти тех слов, которые бы приглушили дикий страх и тревогу, закравшиеся ей в душу. Господь… Тот, что прячется в темном небе… Способен ли он утешить, согреть нежностью? А может быть, он так же неумолим и беспощаден, как и море, так же равнодушен к человеку и его желаниям? Я устала жить переживаниями. Я только и делаю, что переживаю страшные вещи и иду по жизни дальше. Я устала от этого, думала Эспер. Она прислонилась лбом к холодному стеклу. К новой боли за младшего сына присоединилась тяжесть всех прошлых утрат. Джонни, Ивэн, Эймос… Все ушли от нее. И мама, и папа… Каждый раз приходится переживать. И она переживала. Но одновременно чувствовала, что, если сегодня что-нибудь случится с Уолтом, она уже может этого не пережить…

— Мама, пожалуйста, вернись к нам и сядь у огня. Я уверен, что брат скоро вернется.

Эспер задвинула шторы и вернулась за стол.

— Конечно. Как насчет рюмочки портвейна семьдесят второго года, Генри?

Карла вскочила с табуретки. Марни вела себя так странно, была такой встревоженной. Уголки ее рта опустились, и на лице появились обычно невидимые морщинки.

— Я принесу сама, Марни, то есть… бабушка. Это тот графин в кладовке, да?

Эспер, заглянув в нежные голубые глаза девочки, поняла, что Карла всем сердцем сочувствует, сопереживает ей, стремится разделить с ней тревогу.

«Да, кроме Уолта у меня есть еще Карла…»

— Пойдем вместе, — сказала Эспер и взялась за пухленькую ручку внучки.

— А потом девочка обязательно должна отправляться спать, — напомнила Элеонора. — Надеюсь, вы это понимаете, матушка Портермэн, и не позволите ей не спать всю ночь. Мадемуазель Арлетт держит ее в строгом режиме.

Когда Эспер и Карла, спустившись в кладовку, принялись отыскивать на дальней полке нужный графин, они услышали какой-то шум, идущий со стороны тропинки, ведшей в Малую Гавань. Звуки шагов, голоса… В окошко кладовки ворвался на секунду луч фонаря. Эспер поставила подсвечник на полку. Она замерла и стала прислушиваться. Там явно шел не один человек. Их несколько. Почему? Они что-то несут?