— Эспер, не надо… Может быть, я вовсе не художник, просто…

— До свидания, Ивэн, — повторила она.

В семь часов вечера ее коробка и сундук были уже упакованы и приготовлены к утреннему поезду в Бостон. Эспер выпила стакан молока и теперь сидела за столом, пытаясь разобрать строки в журнале, который уже читала два месяца назад. Лампа как всегда шипела и пахла парафином. Но запах краски и скипидара из комнаты исчез. В том углу уже не было ни мольберта, ни полотен, вместо них стоял ее сундук.

Еще одна ночь на этой кровати. Эспер взглянула на нее с отвращением: облезшая пятнистая медь, не хватает двух шариков на завитках, комковатый матрац, провисшие пружины, которые скрипели и проваливались, если неосторожно поворачиваться. На этой кровати она познала страсть и горечь, рождение и смерть, но воспоминания уже были смутными. Это случилось с кем-то другим, вроде Корины, героини Харпера. Эспер листала страницы журнала, перечитывая отдельные отрывки рассказа.

Ивэн сделал иллюстрацию к концовке рассказа, где Корина стояла в свадебном платье с бриллиантовой диадемой на голове.

Эспер швырнула журнал через стол. Придется выйти пораньше, чтобы найти носильщика, подумала она. Мне потребуется много времени. Поезд, идущий вдоль побережья, отправлялся от перекрестка Двадцать седьмой улицы и Четвертой авеню. Будет ли остановка в Нью-Лондоне, может, стоит взять с собой сэндвичи? Сколько придется ждать в Бостоне марблхедский поезд? Эспер почти не помнила деталей поездки в Нью-Йорк.

Хотела бы я иметь часы, подумала она. У Ивэна часы были, но у нее никогда не было своих собственных. Она привыкла судить о том, что пора вставать, по рассвету, затем ориентировалась по колоколам церкви Грейс, созывавшим прихожан на заутреню, обедню и вечерню. Хорошо было бы уехать сегодня, подумала Эспер, но вечернего поезда не было. Может быть, уже не слишком рано, чтобы ложиться спать?

Эспер подняла заслонку печки и поворошила остывающие угли. Вдруг она услышала шаги на лестнице, четвертая ступенька сверху, как всегда, заскрипела. Эспер уронила кочергу, и сердце ее подпрыгнуло. Но Ивэн не мог вернуться. Все было кончено. Зачем ему возвращаться?

В дверь сильно постучали. Эспер резко выдохнула, глядя на облупленную деревянную обшивку.

— Ивэн? — крикнула она дрожащим высоким голосом. В ответ раздался тихий неясный шепот.

Эспер отперла дверь и на дюйм приоткрыла ее. Кто-то очень большой, гораздо выше Ивэна, стоял на темной лестничной площадке.

— Что вам нужно? — испуганно прошептала она, налегая на дверь телом.

Незнакомец придвинулся ближе:

— Не бойтесь, Эспер. Это Эймос Портермэн. Впустите меня.

Эспер медленно отодвинулась и потянула дверь за ручку. Эймос вошел, стряхивая снег с сапог. Его взгляд скользнул по холодному жалкому чердачному помещению. Эймос внимательно посмотрел на Эспер, худую и бледную, какой он никогда ее не видел. Прижавшись к стене у печки, она пристально вглядывалась в него. — Бедное мое дитя, — сказал наконец Эймос, — я приехал, чтобы забрать вас домой.

Черная волна надежды и разочарования отхлынула от Эспер. Она оторвалась от стены и подошла к нему:

— Как это мило с вашей стороны, мистер Портермэн. Дайте мне ваше пальто и шарф. Это Ма послала вас?

— Нет, но она показала мне вашу телеграмму, и я решил поехать, а она была этому рада. А где же Редлейк, моя дорогая?

Моя дорогая. Так часто называл ее Ивэн, и всегда в этих двух словах был оттенок иронии.

Эспер пожала плечами:

— Я не знаю. Он ушел.

Тяжелый подбородок Эймоса угрожающе выпятился. Под светлыми бровями его глаза сузились до щелочек:

— Трусливый ублюдок. Я найду его и…

— Нет-нет, — устало проговорила Эспер, — пожалуйста, оставьте. Я не хочу говорить об этом.

Эймос тяжело сел на второй стул. Стул Ивэна. Его сильные руки упирались в бедра.

— Ну, — сказал он, — ну хорошо… — Дыхание Эймоса выходило легким паром в холодной комнате. — Я не изменил своего отношения к вам, и мне совсем не хочется огорчать вас.

Эспер посмотрела на Портермэна и слегка улыбнулась. Его присутствие успокаивало ее, даже в комнате, казалось, стало теплее. Значит, он еще любит меня?

— Как поживают мои родители? — спросила она. — Как там гостиница и ваша фабрика?

Эймос покачал головой. Он видел изнеможение в ее осанке, слышал усталость в голосе. Казалось, она прошла через худшее, чем он представлял. Хотя и того, что миссис Ханивуд рассказала ему о мертворожденном ребенке и о том, что муж бросил ее, было достаточно. Ублюдок, снова подумал Эймос. Ему хотелось обнять Эспер и прижать к себе, как ребенка, дав ей отдых и успокоение на своей груди.

— Вопросы подождут, Хэсс, — сказал он тихо. — Вы выглядите так, будто вот-вот упадете. Отдохните немного, а я вернусь с кэбом утром, ровно в восемь. Если вы еще будете спать, я разбужу вас.

— Спасибо, — поблагодарила его Эспер, — я все думала, как мне завтра справиться.

Эймос встал, и она, подойдя к нему, положила ладонь на его сильную руку. С ним Эспер не ощущала ни неловкости, ни неуверенности, ни страха получить отпор, потому что это не имело значения. С Ивэном она чувствовала себя неловкой, а с Эймосом — невесомой и подвижной, как ртуть.

— Смотрите, как бы не вскружил вам голову огромный ревущий город — сказала она с легкой улыбкой. — О, я совсем забыла, что вы не марблхедец.

Эймос накрыл ее ладонь своей:

— Вы и вправду забыли об этом, Эспер? На самом деле?

Рука Эспер мягко ускользнула от него, но Эймос был счастлив. Счастливее, чем когда-либо прежде в своей жизни. Его короткая любовь к Лили-Розе была совсем не похожа на чувство к Эспер. Не было ни одного дня после замужества мисс Ханивуд, чтобы Эймос не думал о ней с острой тоской. И теперь, наконец, у него появилась надежда. Эспер, конечно, не скоро забудет этого парня. Предстоит еще бракоразводный процесс. Эймос досадливо поморщился. Ну что ж, это можно будет сделать без лишнего шума. Но если я буду ей нужен, мы вместе переживем это. Он представил Эспер одетой в бархат и кружева, стоящей в роскошном холле его нового дома, ожидающей его прихода. И она будет улыбаться, как теперь — нежно и благодарно.

Эймос обернул шарф вокруг шеи и взял шляпу.

— Да, моя дорогая, — мягко сказал он Эспер, — я буду счастлив вернуть вас дому, которому вы принадлежите.

— Я возвращаюсь, — прошептала Эспер. Затуманенным взглядом она смотрела на пустой угол, где еще недавно стояли картины Ивэна.

Глава тринадцатая

В первое новогоднее утро 1877 года Эспер проснулась с чувством безмятежного довольства. Казалось, что на улице оттепель. Эспер слышала слабый стук капели на карнизах за окнами, затянутыми бархатными шторами, но здесь, в огромном особняке на Плезент-стрит, погода никогда не имела особого значения.

Она зевнула и потянулась, затем вновь зарылась головой в мягкую подушку. Уже должно быть около девяти. Скоро в дверь постучит Анни, она принесет кофе, раздвинет портьеры и разожжет камин. Хотя в этом не было необходимости, поскольку паровое отопление поддерживало во всем доме довольно высокую температуру.

Эймос, лежащий рядом в огромной двуспальной кровати, слегка захрапел и повернулся на спину. Эспер приподнялась на локте и посмотрела на мужа с любовью. Когда Эймос спал и морщины на его лбу разглаживались, он был точной копией маленького Генри.

«Я так надеюсь, что у нас будет еще один ребенок», — подумала Эспер. Последнее время она чувствовала первые признаки беременности, но боялась ошибиться. Дорогой Эймос! Эспер никогда не представляла, что ее муж способен на такое чувство, какое он проявил семь лет назад в ту ночь, когда родился Генри. Эймос был человеком сдержанным и оставался таковым даже в самые их интимные минуты. Эта сторона брака была целомудренной и нежной, что вполне устраивало обоих.

И я рада этому, подумала Эспер, с меня хватит страстей, пережитых с Ивэном. Снова откинувшись на подушки, она вспомнила те странные, исступленные, злосчастные восемь месяцев супружеской жизни с Ивэном. Память об этом больше не причиняла боли, и теперь было трудно поверить в существовавшую реальность их отношений.

О Редлейке Эспер не слышала ни слова за все девять лет после их развода. Когда бракоразводный процесс был завершен, Ивэн, оказавшийся к тому моменту в Лондоне, прислал телеграмму, в которой говорилось: «Желаю большей удачи. Редлейк». Тогда это оскорбило и рассердило Эспер, и она тут же сожгла телеграмму в большом очаге дома Ханивудов между железными подставками Фиб, приговаривая: «Получай, это тебе за твои женские добродетели и высшую степень выносливости!» Родители были достаточно терпеливы с нею в то трудное время. Они выносили ее скверное настроение и оберегали от городских сплетен. Скандал оказался не таким шумным, как они предполагали. Эймос проследил, чтобы бракоразводный процесс состоялся в Бостоне. Только несколько старых марблхедцев знали истинное положение вещей — Доллиберы и Пичи — и они сплотились, чтобы защитить неразумное дитя от нападок городских кумушек. Бедная Хэсс и так достаточно пережила из-за этого бездельника, хорошо, что удалось избавиться от него. И конечно, это послужит ей уроком, рассуждали они.

Ее брак с Портермэном был воспринят совершенно иначе. Вернувшись из Салема после торжественной церемонии в магистрате, Эспер и Эймос столкнулись с неприятием со стороны старых марблхедцев и холодным безразличием нового промышленного общества. Марблхедцы считали, что Эспер потеряла право на снисходительность из-за этого безумного союза с еще одним «иностранцем», чья жесткая деловая хватка, новый роскошный особняк и постоянные призывы на городских собраниях к расширению производства и прогрессу делали его все более непопулярным. Фабриканты и их жены имели более простые мотивы: Портермэн широко развернул свое дело, и более старые фирмы не выдерживали конкуренции, а у этой рыжей женщины из рода Ханивудов, на которой он так неожиданно женился, была какая-то скандальная история в прошлом. Некоторые утверждали, что она была вдовой, другие — что она разведена. Ходили слухи, что новоявленная мадам Портермэн когда-то была простой фабричной работницей и жила в той ветхой старой гостинице у причалов Малой Гавани. Не такого она сорта человек, чтобы приглашать ее в гости. Они и не приглашали.