— Это случайно, Валентина Васильевна, — робко отвечала я, зная, что властная женщина от подчиненных ждет только покорности. — Кто-то решил подшутить надо мной. Я не знала. Правда!

Валентина Васильевна была женщиной, твердо уверенной в том, что она-то прожила много лет и на своем веку чего только не повидала. Поэтому, наверное, у нее в мозгу стоял какой-то датчик, фильтрующий честные и нечестные ответы. Обработав полученную от меня информацию, она быстро продиагностировала ответ и решила, что в нем больше правды, чем вранья.

— Хорошо, Сонечка, но все же сходи в туалет и смой этот ужас!

Я понадеялась, что парень носил с собой обычный маркер, а не водостойкий!

— Хотя, задержись на секунду. Чтобы ты тоже была в курсе. Ребята, в нашем классе прибавление! — пододвинув незнакомца к себе немного ближе, Валентина Васильевна продолжила, и мой обидчик чувствовал себя очень неловко, стоя так близко с такой… большой женщиной. Я почувствовала торжество справедливости. — Глеб Пономарев! По правде сказать, многие из вас должны быть с ним знакомы. Глебушка рассказывал мне, что учился в этой школе первые два класса, а потом ему пришлось уехать. И вот сейчас он вернулся в наш город и решил ходить снова именно в нашу школу! Правда, чудесно?!

Не видела ничего чудесного. После того, как я узнала имя парня — в мозгу произошел какой-то щелчок узнавания, но я не могла вспомнить точно. Но когда Валентина Васильевна напомнила о том, что Глеб уже учился с нами, какой-то затерявшийся пазл встал на место. Картина была собрана по кусочкам. И, теперь с большим интересом приглядевшись к парню, я начала замечать детали, напоминающие мне некоего маленького мальчика с золотой цепочкой на шее.

Пожалуй, если бы я была более внимательной, то я бы, приглядевшись, смогла узнать Пономарева и при нашей первой печальной встрече. Глеб с тех пор, конечно, очень изменился — помимо того, что он вырос и возмужал, парень стал еще более притягательным, более красивым и, конечно, он стал взрослым и умным.

Господи, пожалуйста, я так редко к тебе обращаюсь! Пусть он забудет тот день, миг и час, когда я в детстве призналась ему в любви! Ведь не специально же делала, хотела как лучше!

А получилось как всегда.

Парень с довольным видом проследовал на самую последнюю парту. Я в замедленной съемке вычисляла с физической точностью каждый его шаг и понимала, что вот-вот случится страшное! Его сумка тяжело упала на парту, когда я громко сказала:

— Там, вообще-то, я сижу!

Это прозвучало также неожиданно для всех, как гром среди ясного неба. Глеб на секунду замер, крепко сжимая сумку в руках — я поняла, что на месте несчастной сумки по задумке должна была оказаться я. Потом он расслабился, весело улыбнулся публике и преспокойно сел.

— Значит, будем сидеть вместе! Или ты имеешь что-то против?

Сказать правду — значит, расстрелять хорошее мнение о себе.

Я молча развернулась и вышла из кабинета. Надо же когда-то заниматься оттиранием своего лица и приведением себя в божеский вид. К тому же, это была отличная возможность оттянуть время до моего появления в классе.

Может проторчать здесь весь день?

Или сказать, что маркер оказался, водостойкий? Я же не смогу проходить в таком виде весь день?

Но потом я решила, что нельзя так просто сдаваться. Я сильная, умная, смелая, решительная! Я — Королева для самой себя и никто не посмеет высмеивать меня забавы ради! К тому же, кто это был? Мальчишка, который в первом классе был ниже меня.

Вот почему Инга называла его мелким хнырем! Она отлично помнила рост маленького Глеба — у подруги вообще феноменальная память. Инга по-прежнему считала, что Глеб и сейчас остался таким же маленьким храбрым Глебом.

'Храбрый, еще как! — думала я, оттирая каллиграфическую мазню птеродактиля — именно так я мысленно окрестила Глеба-неудачника. — Ну, ничего, мы еще попляшем! И на нашей улице будет праздник!'.

Праздник действительно был. И действительно на моей улице. Только гораздо позже, и… это уже совсем другая история.

Я дождалась, пока вымытое лицо перестанет быть красным (то ли от злости, то ли от постоянного трения), и только тогда вернулась в класс. Стоит сказать спасибо ребятам, которые на мое возвращение отреагировали ровно, будто бы ничего сегодня и не происходило. Что это — молчаливый знак сочувствия или своеобразная поддержка?

Я бы обязательно подумала об этом. Я бы даже разложила все по полочкам, нашла бы чистый листик, разделила бы его на две половинки и расписала бы все по пунктикам, чтобы быть уверенной в правде на сто процентов. Но я сидела с Глебом Пономаревым: с парнем, которого я почему-то сразу невзлюбила. Сначала у меня просто глаз дергался, потом я исподтишка посматривала на своего чудного соседа, и только под конец урока смогла немного расслабиться. Если он не предпринял никаких попыток общения, то мне незачем волноваться.

Да, именно так я и думала. Наивная!

День вообще проходил чудесно. За исключением утреннего инцидента, нового ничего не было. Я могла спокойно отдыхать на уроках, рисуя в черновике разных бабочек, потом штук десять собственных росписей, и под конец квадратная пирамида из бумажных клеточек. А как еще себя развлекать, когда на телефоне нет единиц?

Но этот самый птеродактиль все-таки решил мне что-то прочирикать. Не успела я выйти из здания, как эта парнокопытная сволочь поймала мою руку и утащила за угол здания, да так, что я и пикнуть не успела.

Мы стояли друг напротив друга, буравя взглядами. И чего, спрашивается, я тут делаю? Смотрю на него, изучаю, думаю. Нужно было бежать, бежать без оглядки, не смотреть и не думать, не разговаривать…

— Будем молчать, да? Ок. Только у меня нет времени играть в молчанку. Давай, как мне понадобиться достойный соперник, я тебе звякну, лады? — выпалила я, не зная, что еще сказать.

Нет, я определенно не могла разговаривать с ним нормально — по-человечески, то есть. И не из-за того, что чувствовала к парню что-то особенное (не любовь, а злость и ненависть — а вы о чем подумали?), не из-за того, что ежеминутно сдерживала свои порывы поискать глазами что-нибудь потяжелее, чтобы потом со всего маху увесисто шибануть этого недотепу. Наверное, были и другие причины — я не знаю точно, так как никогда не любила заниматься самокопанием — выходило плохо и меня раздражало. Но почему-то в этот момент мне вспомнился маленький мальчик Глеб — очень четко вспомнился, как будто это было только вчера: его красивые голубые глаза и светлые волосы, его бледноватая кожа и родинка на правой щеке, его по-детски писклявый голос, и, конечно же, вспомнилось мое к нему отношение. Это было что-то такое до боли знакомое, нежное…

Но вместо того, чтобы удивиться моей колкости, или гаркнуть что-нибудь неприятное в ответ, Глеб… рассмеялся. От души, заливаясь звонким смехом, он смеялся долго и со всем удовольствием, ничуть не смущаясь моего недоумения. Я даже попыталась покрутить пальцем у виска, успела много чего передумать, даже осмотрелась по сторонам — нет ли где-нибудь пришельцев из другой планеты, которые бы так могли рассмешить моего нового одноклассника. Но нет, было тихо и спокойно, как на кладбище.

— Ты совсем больной? — возмущенно крикнула я, пытаясь достучаться до парня. Единственным моим желанием сейчас было внезапное появление докторов из психбольницы, которые с самыми доброжелательными улыбками заберут мальчика Глеба, а потом расскажут мне правду: Глебушка сбежал с больницы, совершенно случайно, а доктора его по всему городу ищут. Я бы даже слезу пустила — на радостях!

— Извини, — выдохнул он, успокаиваясь. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты очень смешная, когда злишься?

Я, конечно же, не призналась, что подобное уже слышала.

— Нет, но теперь я хоть понимаю, почему меня все выводят из себя, — фыркнула я. Вот он, момент, когда выясняешь, что он все-таки адекватный парень, и теперь с чистой совестью можно валить домой. Но вместо этого я продолжаю стоять, переступая с ноги на ногу. — Надеюсь, это не будет теперь твоим хобби? Я, знаешь ли, тоже люблю посмеяться… может, возьму на заметку.

— Не знаю, так масштабно о своем веселье я не думал, — он прислонился к стене школы, чувствуя себя совершенно комфортно в моем обществе — чего нельзя сказать обо мне. — На самом деле, я хочу тебе кое-что предложить.

— И что же? — спросила я, только чтобы утолить свое любопытство.

— Сегодняшний случай должен стать первым и последним, идет? Я, конечно, понимаю, что я супер крутой парень, и твоя необычная реакция на меня является лишь самозащитой, чтобы не влюбляться. Я не хочу тебя осуждать. Но было бы неплохо, если бы наши словесные перепалки не происходили на людях, ок? Если тебе захочется высказать мне все — ты можешь просто увести меня в сторону, и я спокойно и без нервов все выслушаю!

Вот те на! Как мы заговорили! Я ли к нему сегодня с утра лезла? Мог бы не смотреть на меня, мог бы сказать, что смотрел, потому что задумался. Я не заставляла его отвечать так, как он ответил. И, конечно, я взбесилась. Любое упоминание любви было категорически запрещено по отношению ко мне: я всегда была такой, немного резковатой и неадекватной, потому что с детства родилась именно такой, и уже ничто меня не исправит. Я сказала ему то, что думала, а он… гад! И теперь он говорит, что это у меня реакция такая? И ведь выдумал — самозащита какая-то!

Моему возмущению не было предела.

— Значит так, Казанова! Хочешь выслушать все, что я о тебе думаю? Так вот слушай! Ты — идиот. Можешь называть себя круглым идиотом и посвятить это выражение мне — буду благодарна. Но запомни, индюк недоделанный, у меня на тебя нет никакой реакции — и уж тем более какой-то защитной, кроме одной — я не хочу сталкиваться с тобой. Не хочу с тобой связываться и делать еще какие-то вещи, потому что ты мне не нравишься, ты мне неприятен. Поэтому, премного благодарна, что уделил мне минутку драгоценного времени, чтобы расставить все точки. Расставил? Молодец, Вася, гуляй дальше!