Изабель Миньер - Обыкновенная пара

Ладно, перейду-ка к другой тени на потолке — к другому пятну. Оно небольшое, оно напоминает клубок. Это мы, Беатрис и я, в постели.

Поскольку мы поссоримся, придется мириться.

— Нам нужна близость, Бенжамен, в этом секрет прочных супружеских пар; подлинная близость начинается с близости телесной, согласен?

Я соглашусь. Вполне сдержанно. Пресытившись словами, я захочу спать, у меня разболится голова. И, как всегда, подступят слезы. Но я не стану плакать, я же мужчина. Она потянется ко мне, чтобы заняться со мной любовью.

— У нас должна быть полноценная сексуальная жизнь, Бенжамен, счастье супружеской пары неразрывно связано с плотью, согласен?

Она заставит меня трогать ее тут и там. Не так! Ну же, Бенжамен! Вот как надо! Да-да, так! Так! Потом она почувствует, что готова, и внезапно вскрикнет:

— Теперь, Бенжамен, войди в меня!

Бенжамен войдет. Она скажет: «Сильнее! Еще! Сильнее, сильнее, я хочу, чтобы ты был самым сильным. Еще сильнее, еще!» Она будет орать все это так громко, что я испугаюсь: а вдруг Марион не спит? Она станет выкрикивать непристойности, иначе ей не возбудиться — у всех свои фантазии, Бенжамен, это и есть сексуальность. Она потребует, чтобы я тоже это произносил, станет нашептывать мне на ухо то да се, чтобы я повторял, но я не стану. Я не могу произносить такие слова. У меня не получается, а может, стимула нет. Я не люблю слово «дыра», не люблю слово «мохнатка», и другие такие слова тоже не люблю. Довольно и того, что она в изобилии сыплет ими сама.

Потом… потом: «Ну же, трахни меня, Бенжамен, иди ко мне в дырку, ну, проткни меня, ну, дальше, глубже, еще, еще, ну, пронзай, пронзай меня, давай, даваааай…»

Потом… Потом, когда она завопит «Дааааа!!!», я, к своему удивлению, почувствую легкий кайф (слегка… немного больше, немного меньше). Возможно, все дело в том, что приятно слышать, как она говорит «да», от нее ведь не дождешься ничего подобного. Нигде, кроме постели.

Потом… потом все будет кончено. Нет, не совсем. Она начнет комментировать, что у нас получилось хорошо, что средне, что надо улучшить там, где я не прилагаю никаких усилий. Из эгоизма.

— Ты слишком стыдлив, мой милый Бенжамен, неужели у тебя язык отвалится, если скажешь мне пару сальностей?

Думаю, да. Язык у меня точно отвалится, только я ей об этом говорить не стану. А когда наступит очередь моей оценки, замечу, что это было здорово, и все. А она в ответ снова споет ту же песенку:

— Бенжамен, супруги должны обсуждать сексуальные проблемы, а ты слишком зажат. Ты не выговариваешься, ни слова не скажешь о том, что тебе нравится.

Что мне нравится… Чего бы мне хотелось, так это нежности, неторопливости, самозабвения… чего-то такого, чего хочется людям скованным, неловким…

— Бенжамен, да ответь же мне наконец!

— Ну… если я что и люблю, то это нежность…

— Да неужели? А мне, если нет напора плоти, ни за что с места не сдвинуться. Мне надо, чтобы чувствовалась энергия, чтобы это стимулировало, мне не нужно никакой красоты, пусть будет грубо, лишь бы скорее и сильнее.

Мне, как всегда, кажется, что мы занимались не любовью, а спортом. Когда мы займемся любовью?

Тень на потолке выносит свой приговор: в постели тоже веду не я. Я не хочу вести, я только хочу, чтобы мы передавали друг другу руль.

— Бенжамен, тебя так вдохновляет потолок?

Я понимаю, что мы у цели, и прекращаю рассматривать тени, танцующие на потолке. Нет, потолок меня не вдохновляет, он не предвещает ничего хорошего.

— Спокойной ночи, моя любимица, счастливых снов.

Беатрис вздыхает:

— Бенжамен, ты специально это делаешь? Ее зовут Марион, ты можешь называть ее по имени, ведь это не трудно? Доброй ночи, лягушонок, спи спокойно!

— Спокойной ночи… — отвечает сонный лягушонок.

Я смотрю на нее, ловя мимолетное счастье: Марион, сложив руки ладошку к ладошке, подсунула их под щеку и закрыла глаза. Малышка не знает и никогда не узнает, насколько она прелестна, насколько очаровательна, насколько этот ее жест полон истинной нежности и ошеломляющего целомудрия. Она до боли очаровательна. Может быть, когда-нибудь я все же куплю аптеку: хочется и дальше видеть этот жест. Ради чего стоит постараться? Ради этого жеста стоит.

Мы встретились взглядом с Беатрис, она тоже растрогана. Иногда у нас бывают моменты согласия…

И мы сразу же выходим — на цыпочках. Мы оба знаем: как только Марион «устроилась», приняла такую позу и закрыла глазки, сон не заставит себя долго ждать, он уже на пороге…

И я тоже на пороге… и я очень неловко переступил порог сеанса общения, обсуждения, диалога… словом, всего, что свойственно любой прочной супружеской паре. Прочной?

Я иду в туалет — надо же сделать маленькую передышку перед разговором и всем тем, что, судя по предсказанию потолка, за ним последует. Впрочем, дело не только в передышке. Тут и необходимая мера предосторожности, так как, если мне захочется на минутку прервать сеанс общения, жена сразу же заподозрит в этом желание уйти от разговора. Но если я терплю, боясь выглядеть трусом, мочевой пузырь начинает мучить меня, я думаю только, как бы скорее отлить, уже не обращая внимания на разговор, и в ответ ляпаю то, что первым придет в голову. Ну а зачем мне обещать, что куплю аптеку, только из-за нестерпимого желания пописать?

Приняв меры предосторожности, направляюсь в гостиную, где ждет Беатрис. Она уже достала пачку бумаги и любимую ручку. Черт! Неужели придется подписывать свои показания? Вот молодец, что в туалет сходил!

— Послушай, Бенжамен, сегодня у меня нет времени на разговоры: надо записать все, что сказала Марион по поводу «Ручной лягушки», пока свежо в памяти, а то ведь половину забуду. Я уже поняла, как улучшить финал, и не хочу, чтобы мысли эти улетучились, понимаешь?

Киваю в ответ.

— Ты на меня не сердишься, Бен?

Ничуть! Качаю головой.

— Спасибо, Бен, ты такой милый! Ты никогда не против, если мне нужно работать, каковы бы ни были обстоятельства, и, знаешь, я это очень ценю.

— Все в порядке, — говорю в ответ. — Работай спокойно, а я пока почитаю в спальне…

— Погоди, Бенжамен, я должна тебе сказать…

Это еще о чем? Чувствую, как меня охватывает тревога. Неужели надо сменить и диван? Неужели от тоски по детям бедный Орельен покончил с собой? Или она нашла аптеку, продающуюся в нашем районе?

— Я пригласила Баранов, помнишь их?

— Хм… И когда же они придут?

— Завтра. Это у них единственный свободный день.

Супруги по фамилии Баран… Трудно сказать, то ли сами они нравятся Беатрис, то ли идея приятельских отношений с ними. Мадам Баран, ее зовут Беранжер, не из нашего круга: она состоит в более или менее отдаленном родстве с кем-то из сливок общества, и ее среда — издательская. Это приветливая, симпатичная и искренняя мещаночка. Месье Баран — как его, бишь, звать-то?.. все время забываю — невозмутимый бизнесмен, о котором даже и не знаю, что думать. Короче, нет у меня определенного мнения о чете Баран.

У этих Баранов шестеро детей, маленьких, больших и средних. Беатрис не любит, когда я подшучиваю над их фамилией, но как устоять перед искушением.

— Баранов? Надеюсь, ты пригласила не все стадо?

— Перестань, Бенжамен… Придут только взрослые… без детей.

— Ягнят оставят в овчарне?

— Бенжамен, кончай глупости говорить, эти шутки достойны школьника!

— Что ж, значит, я остался молодым. А что… чем мы будем их угощать? Баранью ногу запечем?

— О-о-очень смешно. Я все, что нужно, заказала в китайском ресторане. Вина купишь?

— Вина-a-a? Ты думаешь, бараны пьют вино?

— Даже самая удачная шутка хороша один раз, Бенжамен. На второй уже не очень смешно. Представляешь, что слышат каждый день их дети в школе?

— Бедные барашки…

— Бенжамен, мне надо работать…

Я делаю вид, что ухожу, но тут же возвращаюсь. Хватаю со стола лист бумаги и протягиваю его жене:

— Беатрис!

— Что еще?

— Нарисуй мне барашка…

Она улыбается. Едва заметно, но улыбается.

Я доволен, мы хорошо поговорили.

Едва супруги Баран вошли в гостиную, я понял, зачем нам так срочно понадобился журнальный столик, — показать гостям. Беранжер Баран сию же минуту его замечает. А как может быть иначе — глаза-то ведь у нее не завязаны…

— Ой, какой у вас столик красивый!

Беатрис улыбается. Она обрадовалась… или успокоилась?

Бараны славятся хорошим вкусом — и большими деньгами.

— Знаете, я влюбилась в него с первого взгляда! — отвечает Беатрис, победоносно глядя на меня.

(Не думаю, что и ко мне у нее была любовь с первого взгляда; впрочем, когда-то, может, и была, но она уже забыла.)

Слава богу, Баранам столик нравится.

Они говорят о мебели, я молчу, меня не интересует эта тема, ну, не очень она меня интересует; меня, кроме лекарств…

Беатрис бросает мне красноречивые взгляды: я должен участвовать в разговоре — одних кивков мало. Я меняю тему, спрашиваю, как их дети. Спасибо-спасибо, маленькие барашки чувствуют себя хорошо.

Заходит Марион — надо поздороваться с гостями, здоровается, прощается, и я с облегчением веду ее спать. До того я боялся, что Беатрис захочет уложить дочку сама, и не был уверен, что смогу поддержать беседу с Баранами.

Наедине с Марион, какая радость… Я бы потянул время, я с удовольствием спел бы ей песенку, но Марион уже засыпает, аккуратно сложив ручки, изящно положив на них голову и закрыв глаза. Поезд тронулся, и мне больше нечего здесь делать. Я остался один на перроне, и я ухожу.