Изабель Миньер - Обыкновенная пара

В последний раз, для храбрости, думаю о Саре. Когда она улыбается, на щеках появляются ямочки и взгляд становится лукавым. Вспоминаю эту волнующую улыбку и выхожу из своего убежища.

Мне кажется — я скромный служащий, которого вызывали к начальству. Мелкий служащий, которому без конца намыливают шею, он от этого устал и готов уволиться.

Ожидающая меня директриса тверда как скала. Даже голос у нее твердый, даже взгляд твердый. Ей-богу, как-то забываешь, что она красива, стоит о ней подумать — сразу приходит на ум твердость. По крайней мере, когда слишком долго служишь под ее началом.

— Бенжамен!

— Здесь!

— Не скажешь ли, куда делся мой портрет?

— Твой портрет?

— Моя фотография! Можно мне узнать, где она?

— Под диваном.

— Ты смеешься надо мной?

— Нет…

Она нагибается, заглядывает под диван, достает оттуда фотографию. Смотрит на нее, вконец расстроившись. Она не кричит, она говорит почти беззвучно:

— Зачем ты это сделал?

— Мне… мне не очень нравится этот снимок.

Она вытаращивает глаза:

— Но все говорят, что снимок просто отличный! Мартен хочет вдохновляться именно им, когда начнет рисовать картинки к моей следующей книжке, именно такой он видит главную героиню. Мартен считает, что лицо у меня очень выразительное, что здесь заметно, насколько я впечатлительная и даже хрупкая… Мартен находит эту фотографию очень трогательной. А ты… ты, Бенжамен, больше на меня не смотришь, потому тебе и не нравится моя фотография. Тебе безразлично, какая я на самом деле.

Мне хотелось ответить ей тем же.

А что до хрупкости моей жены — да, она на мгновение проглянула, когда Беатрис нашла свою фотографию под диваном.

Она сдула с фотографии пыль, поставила на место, отступила на шаг и стала внимательно ее рассматривать, всматриваться в нее. Потом узнала себя и успокоилась: портрет, милый мой портрет, скажи, все ли я еще прекрасней всех на свете?.. В эту минуту она и впрямь была по-своему трогательной — ну, так, чуть-чуть, самую капельку… Нет никаких причин не допускать, что даже у самого строгого начальника может быть минута сомнений, нет никаких оснований для того, чтобы в эту минуту он не казался чуть-чуть трогательным, хотя все остальное время он деспот из деспотов.

Вот она уже и успокоилась, она поворачивается ко мне.

Сомнение было мимолетным. Жаль, думаю я, она бы стала куда милее, если бы помедлила еще немного.

Она стоит, я сижу.

Она смотрит на меня свысока, я поднимаю глаза.

Она уверена в своей победе, я боюсь ее разочаровать…

— Бенжамен, надеюсь, тебе пошло на пользу мое отсутствие. Ты подумал?

— Да.

— Ты готов измениться?

— Да.

— Ты хочешь, чтобы мы оба начали с чистого листа? На новой, более здоровой основе?

— Да.

Она улыбается.

— Ты хочешь, чтобы мы жили как настоящая супружеская пара, в которой муж и жена любят, понимают, слушают и слышат друг друга?

— Нет.

— Что?

— Беатрис, тебе стало трудно жить со мной. Нам лучше расстаться.

— Что?

Она вдруг садится. И пристально на меня смотрит. Смотрит так, словно никогда раньше меня не видела. Я снова завожу свою песню:

— Мне хотелось бы развестись.

Она бледнеет. Можно подумать, у нее что-то болит. Можно подумать, она заблудилась и нет ничего, совсем ничего, ни единого знака, который указал бы ей, куда идти. Я бы обнял ее, если бы любил.

— Бенжамен, ты меня больше не хочешь?

— Это теперь и для меня тяжело, как видишь.

Тишина.

Кажется, она ищет слова. Взгляд ее блуждает, она как будто ждет, что кто-то придет на помощь. Я ничем не могу ей помочь.

Вдруг мелькает мысль о Мартене, я готов уступить, отойти в сторонку, попросить его остаться с ней, позаботиться о ней.

— А Марион? О Марион ты не думаешь? Если бы ты действительно любил ее…

— Я действительно люблю ее.

— Предупреждаю: если мы разведемся, ребенка оставят мне, это уж точно!

Она чуть розовеет, и голос звучит громче:

— Ты слышишь, Бенжамен? Ребенка оставят мне!

— Не сомневаюсь.

— И это все, что ты можешь мне сказать?! Ты будешь видеть свою дочь раз или два в год, реже, чем Орельен своих детей!

— Нет, если мы будем по очереди, то…

— Забудь это «по очереди»! Сразу забудь! Если ты меня бросишь, я уеду в Гваделупу, тебя предупреждали.

Она ждет моего ответа.

Думаю, пора ей сказать…

— Знаешь, я обдумал твою идею. Пока тебя не было, я навел справки, изучил рынок и нашел то, что надо: один аптекарь уходит на пенсию и продает свою аптеку.

— Бенжамен… Правильно ли я тебя поняла?

— Да. И знаешь, я, пожалуй, смогу купить его аптеку: в Гваделупе аптеки намного дешевле.

Только дураки не меняют своего мнения. Но Беатрис не дура. Значит…

Впрочем, я никогда не сомневался в ее умственных способностях, скорее я опасался ее ума. Будь она не такой сообразительной, наверное, я бы при виде того журнального столика не почувствовал себя настолько пустым, настолько лишенным содержания…

Как бы там ни было…

После минутного оцепенения — этой минутой я, признаюсь, наслаждался — она пожимает плечами и закатывает глаза:

— Ты собираешься ехать туда за мной? Черт знает что!

— Нет, не за тобой, за Марион.

— Ха! Ты что, серьезно думаешь, что я похороню себя там?

Вот уж никогда не считал Гваделупу кладбищем…

— Кончай, Бенжамен! Ты ведь не думаешь, будто я намерена жить с мамочкой? Это же ад!

Значит, пицца примирения не помогла. Или они разошлись во мнениях по поводу Рыбкиных писей… Бог с ними, поехали дальше.

— Беатрис, разве ты не говорила, что в случае развода увезешь туда Марион?

— А ты так всему и веришь! Ну, говорила, — только для того, чтобы ты понял, каково это — развод. И провела там месяц только для того, чтобы ты понял, каково это — разлука с Марион.

— Значит, это был испытательный срок?

— Не умничай! Ты бы меньше смеялся, если бы позвонил Орельену. Для него это каждодневная мука. Но он-то, по крайней мере, любит своих мальчиков.

— Ага, и трахается как кролик. Одно другому не противоречит.

Она снова пожимает плечами и закатывает глаза. Тут жесткая взаимосвязь. Всегда сначала то, потом другое. Своего рода хореография презрения. Наверное, случись мне еще несколько лет присутствовать при этой всегда одинаковой и всегда фальшивой пантомиме, наблюдать эту игру плеч и глаз, натравленных на меня, я бы в конце концов заболел или того хуже.

Значит, ее переезд в Гваделупу был блефом.

Очень кстати. Мой тоже.

Я представил себе кое-чью улыбку, кое-чьи ямочки на кое-чьих щеках, и меня затопила благодарность. Смесь благодарности и нежности, божественная смесь. Спасибо, Сара, твоя идея гениальна.

Что? Что она говорит?

— …Ты, наверное, в шутку сказал, что хочешь развестись? Ты просто решил меня проверить?

— Никаких шуток. Я разузнал, как это делается, теперь можно развестись довольно быстро. Скоро ты будешь свободна, Беатрис.

У нее в лице ни кровинки. Как будто услышала что-то ужасное.

— Но я не хочу!

— Ты передумала?

— Бенжамен, я никогда не хотела с тобой разводиться. Я люблю тебя.

Я немею и чувствую, что тоже становлюсь белым как мел.

— Ты все драматизируешь, Бенжамен. Конечно, мы временами ссоримся, конечно, мы не всегда понимаем друг друга, но это нормально. Это обычные невзгоды обычных супружеских пар.

Интересно, откуда она взяла это выражение, оно ей так нравится. Может быть, от кого-нибудь слышала: от Одиль, от Мартена? Или напрямую из уст Баранов?

Она меня не убедила. Не бывает обычных пар. Или же они счастливы, и тогда у них не бывает таких невзгод.

— Ты меня любишь, Бенжамен? Ты меня все еще любишь?..

— Ну… нет.

Потерянный взгляд. Она хватает меня за руку — внезапно, отчаянно.

— Бенжамен… Это жестоко!

— Ну извини.

— Ты все это затеял, чтобы мне отомстить! Но ты меня любишь, Бенжамен, ты меня все еще любишь…

— Нет. Я к тебе привязан, но кроме дружеских чувств, увы, ничего…

Боже мой, как тяжко произносить такие слова! А слышать…

Она краснеет, она вскакивает. Мне становится легче: вот и все, помутнение разума прошло.

— Привязанность! Дружеские чувства! Плевала я на них! Я хочу любви!

Вспоминаю некого Мартена, думаю о красоте Беатрис — красоте, которой она так гордится. Нет, все далеко не так безнадежно…

Успокаиваю ее, говорю, что любовь еще будет, и не одна, говорю, что она красивая, что она очень нравится мужчинам, что… Но она обрывает меня на полуслове:

— Бенжамен, не болтай ерунды. Я не дам тебе развода, и точка! Никаких разговоров! А если я против, ты не сможешь развестись.

— Смогу… Наверное, смогу, если потребую развода в связи с «прекращением супружеских отношений», так это называется.

— Нетушки! Плохо же ты «все разузнал»! Развод ты сможешь получить только в том случае, если мы два года проживем раздельно.

— Разве?

— Да! Я спросила подругу Одиль, ну, ту, которая адвокат, и она четко разъяснила, какие у меня права!

— Что ж, в таком случае поживу два года один и получу развод.

— А если ты так сделаешь, тебе же самому будет хуже: это уход из семьи. Я не разрешу тебе видеться с Марион даже по выходным, даже на каникулах, а через два года нас разведут — по твоей вине. Да, ты получишь развод, но ты готов два года не видеться с Марион?