Сейчас же, сделав очередной глоток виски, я держал перед собой бланк, заполненный личными данными Таши Милитари Грэхэм, буквально вгрызаясь взглядом в фотографию, закреплённую в правом верхнем углу. На фотографии Таша улыбалась. Широко, красиво, едва уловимо оголяя свои идеальные зубы, демонстрируя фотографу свои невероятные ямочки на щеках. Фотография датированная двадцатым маем, была сделана два с половиной года назад, в фотоателье напротив Лондонского городского университета. Однажды Таша, отвечая на вопрос Ирмы о своей работе, мимолетно упомянула о том, что окончила университет и получила специальность журналиста, но она ничего не сказала о том, что была лучшим выпускником своего курса того года.

Однако до идеального выпуска было ещё далеко. Сначала она двадцать три года назад была рождена первого февраля третьим ребёнком в тройне и шестым в браке Родерика Грэхэма и Стеллы Грэхэм, в девичестве Палмер – оказывается Таша, достигнув восемнадцати лет, взяла девичью фамилию своей матери.

В течении следующего часа я узнал, почему она сменила фамилию. Узнал, что она младшая сестра “Фабулуса”, грязная слава которого гремит так громко, что о нём слышал даже я. Убедился в том, что она не преувеличивала, называя своего старшего брата врагом – даже в сводке о её отношениях с Энтони Марлоу Грэхэмом значилось слово “враг”. Узнал о сестре-близняшке Мише, о её связи с наркотическим миром, рождении двух дочерей и жирном кресте на карьере виртуозной скрипачки, который она собственноручно воздвигла после аварии, в результате которой у её младшей сестры Таши дрогнула рука и сломалась жизнь. Отец – мастер скрипок, зять – владелец тренажерного зала, кузина Айрис – вышедшая из клиники для больных анорексией… Я узнал обо всех родственниках, друзьях, мелких знакомых, соседях и связях Таши. К концу часа тщательного изучения её биографии я чётко разделял жизнь Таши до аварии и после, и это “до”, и “после” буквально сделало из Таши того человека с ледяным сердцем, которого я в итоге захотел видеть рядом с собой каждый день. Каждый-День.


…После прочтения досье на Ташу Милитари Грэхэм и выпитого двойного виски, я не мог прекратить думать о каждой секунде её жизни, о каждом её вдохе и выдохе, произведённых вне поля моего зрения. Спустя сутки я занимался с ней любовью на переднем сиденье автомобиля, а она даже не представляла, в какой опасности теперь находится. Она не могла знать, что я присваиваю раз и навсегда то, что однажды смогло привлечь моё избирательное внимание. Таша не просто мне приглянулась – она стала целью номер один. Стать же моей целью – это всё равно, что подписать себе приговор. И Таша, сама того не понимая, собственноручно поставила на нём свою размашистую роспись. Отменить этот приговор теперь не мог даже я. Это конец.

Глава 47.


Кошмар, в котором озверевшая толпа чернокожих мужчин раскачивает мой новый автомобиль. Утренняя пробежка. Зарядка. Душ. Завтрак. Дубль – моё утро отснято. Пережить ещё семь дублей и короткометражка хронометражем в восемь тысяч семьсот шестьдесят часов отснята – необходимо незамедлительно преступать к съёмкам новой. Время не ждёт.

Неделя, дубль за дублем, прошла для меня напряжённо, хотя ничего серьёзного, на первый взгляд, в эту неделю не происходило. Если не считать особенным резко изменившееся поведение Дариана. Из заботливого брата Дариан неожиданно превратился в брата-тирана. И, хотя он ничего сверхъестественного больше не делал для того, чтобы наказать Ирму, я имею в виду применение физической силы или банальных нотаций, всё же он на наивысшем уровне поддерживал свои предыдущие успехи на этом поле боя, виртуозно растягивая невидимые нити свершившегося наказания. Он не отменил своего решения сослать Ирму в провинциальные пределы Ньюкасл-апон-Тайн, и даже назвал приблизительную дату – начало декабря. Я узнала об этом в пятницу утром, когда застала Ирму зарёванной после урока истории – всю неделю она занималась с тремя репетиторами посменно и теперь ожидала начала второго занятия. В то утро она впервые решилась поговорить с Дарианом, желая выпросить у него прощение за своё легкомыслие, из-за которого едва не поплатилась своей, а заодно и моей, жизнью, однако Дариан оказался не только непреклонен, но и решил жестоко добить сестру оглашением приблизительной даты её отъезда, после чего запретил ей попадаться ему на глаза. Последнее её добило не меньше, чем новость о том, что ей предстоит до тех пор, пока она не закончит старшую школу и не поступит в университет, проживать в пансионе, который, как уточнил для неё в то утро Дариан, ко всему прочему является исключительно женским.

От одной только мысли о том, что ей предстоит жить монашеской жизнью в абсолютном заточении, Ирма давилась слезами, но от того факта, что Дариан не хочет её ни видеть, ни слышать, она начинала рыдать навзрыд. До сих пор Дариан, для неё вечно заботливый и всегда находящийся рядом, никогда не давал ей повода думать о том, что она может быть лишена его общества. Сейчас же, впервые ощутив его по-настоящему серьёзное и “окончательное” отстранение, Ирма чувствовала себя едва ли не самым одиноким существом в этом мире. Она была ещё слишком молода, чтобы догадываться о том, что подобные вещи зачастую не являются “окончательными”. И всё же Дариан был настолько убедительно непоколебим, что в окончательности его решения игнорировать существование своей сестры до скончания веков порой не сомневалась даже я. Особенно по утрам, когда видела зарёванное лицо Ирмы и её опухшие красные глаза, на что Дариан, в свою очередь, не обращал ни малейшего внимания. Он даже не обращал внимания на то, что Ирма, которую он посадил на диету из “еды для обычных людей”, неожиданно резко похудела. Вместо фуа-гра – грибной паштет из железной банки, вместо тигровых креветок – отварная курица, вместо грибного крем-супа – постный бульон, вместо десерта – ничего. Первые три дня Ирма вообще отказывалась есть, пока не поняла, что Дариан не сдвинет своих позиций на этом фронте, и банально не проголодалась. В итоге к выходным девчонка побледнела минимум на два тона, похудела минимум на три кило и выплакала минимум четыре литра слез, отчего её огромные голубые глаза, так похожие на глаза Дариана, теперь казались на размер больше, словно заполняли собой половину пространства её ещё детского лица. Но Дариан, не смотря на всю эту депрессию в доме (даже персонал резко приуныл – особенно Джина, вынужденная готовить только гречку и бульон), оставался непоколебим.

Поведение Дариана меня откровенно напрягало. И даже не столько из-за непреклонно-твёрдого отношения к Ирме, сколько из-за отношения ко мне. Он стал на меня смотреть не просто по-другому, а так, будто с некоторых пор стал видеть меня насквозь.

От его резкой перемены к моей персоне я ощущала постоянное напряжение, которого прежде никогда не испытывала. Четыре недели назад, чтобы остудить тогда вспыхнувший в Дариане пожар по отношению ко мне, я решилась на опасный обман. Я заставила его думать, что какие-то смутные шансы в каком-то смутном будущем у нас – возможно! – могут быть. Я буквально заставила его в это поверить, чтобы он прекратил своё мощное и безустанное давление на наши “взаимоотношения”. В тот момент мне было страшно думать о том, что произойдёт, когда Дариан догадается, что я его обманула. Сейчас же мне было страшно от одной только мысли о том, что он, скорее всего, раскусил мою ложь. Тогда, решившись на обман при помощи постели, я надеялась лишь на то, что к тому времени, когда правда моего полного безразличия к отношениям с Риорданом всплывёт на поверхность, его безумная идея привязать меня к себе успеет “перегореть” и превратиться в пепел. Однако… Дариан Риордан уже тогда не был похож на человека, способного “перегореть” к тому, что когда-то однажды его зацепило, что для меня могло означать только одно – опасность. Ведь его зацепила именно я, но ведь меня это не остановило…

Наблюдая же сейчас поведение Дариана, я постепенно начинала понимать, что наступает моя пора пожинать плоды своих ходов. Дариан Риордан не из тех, кого можно водить за нос. Во всяком случае недолго, и-то, если забраться в его постель голышом. У нас же с этим пунктом в последнее время было туго… Он, словно желая отрезвиться от моего “постельного” влияния на него, перестал взывать меня к выполнению моих обязанностей по договорённости, я же и сама не желала их выполнять или призывать Дариана к их исполнению. Чем больше времени проходило с момента нашего последнего интима, произошедшего в машине, тем чётче Дариан, смотря на меня, различал грани реальности. В какой-то момент я поняла, что становлюсь для него своеобразным наркотиком – он меня не принимает и постепенно начинает трезво мыслить, но его ломка делает его более агрессивным и однажды мне наверняка не поздоровится от его срыва. А срыв произойдёт определённо точно, так как Дариан не то что не собирался бросать свой наркотик – он буквально жаждал передозировки. Именно поэтому он заставлял меня ежедневно приходить и уходить в поместье по часам, хотя в моём присутствии здесь не было никакой необходимости…

Со мной Дариан был мазохистом, но истязал себя лишь для того, чтобы в итоге растерзать меня. Подсознательно я всегда это чувствовала, но, кажется, начала осознавать это слишком поздно…

Глава 48.


Семнадцатое ноября, понедельник, восемь утра, я сижу в приёмной косметического журнала “Мираж” в ожидании своей очереди на собеседование. В девять ноль три я выхожу из офиса на холодную Лондонскую улицу, шагаю до парковки прокручивая в своей голове слова собеседующего меня симпатичного мужчины за тридцать о том, что он обязательно мне позвонит, даже если моей кандидатуре будет отказано. То, как он уверенно заявил о том, что обязательно позвонит мне, заставило меня неодобрительно прищуриться. Он ведь даже толком с моим резюме не ознакомился, решив остановится на информации о моём опыте работы, и тем не менее уже заявлял, что позвонит мне. Вывод логичен: либо я ему сразу не подошла, либо наоборот. В любом случае, заработная плата была высокой, хотя и не такой, какую платил мне Риордан, но у меня уже был чёткий план: я устроюсь на подработку таксистом и, в итоге, смогу компенсировать, а возможно даже превысить, разрыв в заработной плате на новом месте с той заработной платой, которую я имею сейчас.