Как замороженные сидели они на своих местах, меж тем как Джулиан стесненно пробирался к двери. Мари знала, что все испытывают одно и то же желание – броситься ему на помощь, но никто не осмеливался сделать этого.

Он вышел один, и они слушали, как звучали его шаги в холле, слышали каждый шаг, медленный и отчетливый... пока лакей не притворил дверь.

В гостиной стояла гробовая тишина.

Никто не произнес ни слова. Мари подумала, что, наверное, ей следует извиниться и удалиться к себе, но сейчас она почему-то не хотела оставаться одна.

Все молчали. Герцогиня заплакала.

– Извините, – сказала она, вытаскивая отороченный кружевами носовой платочек. – Я ни на секунду не сомневалась, что мы сегодня будем праздновать его выздоровление! Господа, как же он теперь... как он сможет... – Она встала, не в силах справиться со слезами. – Извините, дети, я оставлю вас.

Она поспешно удалилась. Ашиана, обменявшись взглядом с мужем, вышла за ней.

И Мари осталась с лордом Саксоном... и Максом. Она вдруг почувствовала себя неловко и неуютно и поднялась, чтобы уйти.

– Мадемуазель, погодите, – решительно остановил ее Макс. – Я хочу поговорить с вами.

– Милорд, – устало произнесла она, впервые обращаясь к нему после того разговора в его комнате. – Я не думаю, что у нас есть что сказать друг другу.

– Есть несколько обстоятельств, которые требуют обсуждения, – с холодной официальностью возразил он. – И я прошу вас уделить мне несколько минут.

Мари не присела, оставаясь стоять у кресла.

Лорд Саксон подошел к брату и, наклонившись к нему, что-то сказал, – что именно, Мари не слышала, но похоже, он спрашивал о чем-то, поскольку Макс кивнул и ответил: «Да».

Старший брат, видно, остался недоволен ответом – нахмурившись, он бросил быстрый взгляд на Мари.

Однако спорить не стал.

– Прошу извинить меня, мадемуазель. – Он учтиво поклонился и вышел.

Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.

Этот щелчок она прочувствовала до кончиков пальцев на ногах.

Она стояла, глядя на подлокотник кресла. Ее палец, двигаясь по нему, повторял причудливый орнамент обивки. Она ждала.

А Макс между тем молчал. Она чувствовала на себе его взгляд, он скользил по ее лицу – от узла волос на голове до верхней кромки ее изумрудно-зеленого платья. Напряжение нарастало, пока ей не показалось, что сердце выскочит у нее из груди.

– Милорд, – не выдержав, промолвила она. – Вы сказали, что хотите обсудить что-то.

– Да. Три обстоятельства. – Его голос звучал по-прежнему холодно и отчужденно. – Но сначала я хочу задать вам один вопрос. Насколько я понял, вы желаете уехать отсюда. У вас есть какие-то планы на будущее? Что вы собираетесь делать, покинув наш дом?

– Даже будь у меня какие-то планы, милорд, обсуждать их с вами я бы не стала.

– Разумеется. Я лишь хочу знать, насколько хорошо вы представляете себе ситуацию, в которой оказались. Вас разыскивают как французские, так и британские власти. Слишком много людей, для которых вы, мадемуазель, представляете ценную добычу. И они не остановятся ни перед чем, чтобы заполучить желаемое. Они будут преследовать вас до конца. Вы забудете, что такое покой.

Она смотрела на него исподлобья.

– Вы пытаетесь запугать меня, милорд, чтобы я осталась здесь?

– Я пытаюсь заставить вас осознать всю степень опасности, что угрожает вам.

Он поерзал в кресле. Несмотря на его холодный, размеренный тон, Мари заметила, что он явно страдает. Заметила – и тут же отругала себя.

– Между тем, – продолжал он, – я хотел бы предложить вам другой вариант, нежели провести остаток своих дней в бегах. Если, конечно, вы соизволите выслушать меня.

Помедлив секунду, она ответила:

– Хорошо.

– Итак, есть три обстоятельства, которые я хочу обсудить с вами. Первое. Наши осведомители сообщили, что человек, на которого я работал – его фамилия Вульф, – обнаружен мертвым. Он был значительной фигурой в секретном ведомстве. Вторым после него был известный вам Флеминг. Так вот, Вульфа убили наемники Флеминга. Убили с помощью garrotte. В тот же день Флеминг поместил в газетах приглашение, подготовив мне ловушку, в которую я и попался. – На щеках у Макса заиграли желваки. – Флеминг – предатель, он работает на французов. Где он сейчас, им неизвестно. Либо он все еще в Англии, либо, получив желанную формулу, отправился во Францию.

При упоминании о Флеминге Мари содрогнулась:

– Я не понимаю, какое...

– Какое отношение это имеет к вашим планам? Я объясню вам, мадемуазель. Британские секретные службы повергнуты в смятение, и это обстоятельство поможет нам выиграть время.

Она не успела возразить против «нам». Макс, даже не сделав паузы, продолжал говорить:

– Второе, что я хотел сказать вам, это то, что я по-прежнему люблю вас.

Он сообщил об этом таким спокойно-бесстрастным тоном, что Мари растерялась, не зная, как отреагировать на это заявление.

Оправившись, она шумно вдохнула и обратила на него гневный взгляд.

– Милорд, коль вы с такой настойчивостью повторяете мне это, то позвольте мне спросить вас, – ответила она, складывая руки на груди. – Когда, интересно знать, вы воспылали любовью ко мне?

– Этого я не могу сказать вам, мадемуазель. Это не одномоментное событие.

– Однако вы можете назвать хотя бы приблизительную дату?

Его лицо оставалось бесстрастным, изменились только глаза – словно огонь вспыхнул в них, серебристыми искрами осветив их серую прохладу.

– Это происходило постепенно, день за днем. И я как мог боролся с этим.

– Хорошо, тогда я спрошу иначе, – не сдавалась она. – Когда впервые в вашу голову пришла мысль, что вы любите меня? Я хочу знать, в какой момент слова «я люблю тебя, Мари» перестали быть уловкой.

– В Париже, – не задумываясь, ответил он. – В тот день, когда вы потерялись. Я испугался, что никогда больше не увижу вас. Я страшно злился. Злился, что вы ушли, а еще потому, что заставили меня испытывать такие мучения. Той ночью я пришел в вашу комнату, потому что не мог оставить вас одну. Потому что страшно беспокоился за вас. – В его голосе не осталось и следа от прежней холодной отчужденности. – И с того дня мое чувство к вам становилось все сильнее.

– Итак, – сказала она, – если все это правда, то вы, милорд, еще в Париже знали о ваших чувствах. – Она вздернула голову и устремила на него полный упрека взгляд. – Помнится, как-то раз вы сказали мне, что я недостаточно доверяю своим чувствам, но вы, милорд, грешите тем же. Если вы полюбили меня, как вы утверждаете, если так давно знали о своей любви, тогда почему продолжали лгать мне? Вы, питая чувства ко мне, обманывали меня. Почему вы не сказали правду, почему не открылись мне? Ведь такая возможность была у вас!

– Неужели вы полагаете, что я не думал об этом? Вы и вообразить себе не можете, сколько раз я был на грани того, чтобы рассказать вам всю правду. Но представьте, если бы я рассказал, что бы вы сделали? Да вы сбежали бы. Вы помчались бы навстречу опасности. Вы исполнились бы презрения ко мне, как презираете меня сейчас. Я знал, что могу потерять вас, и эта мысль была мне невыносима. Я все надеялся... – Он сдавленно засмеялся. – Надеялся, как дурачок, что мне каким-то образом удастся все объяснить вам позже. Что удастся вымолить у вас прощение.

– Нет, не поэтому вы молчали, – возразила Мари. – Вы думали о своем. Я нужна была вам для спасения Англии.

– Да, – выпалил он. – И поэтому тоже. А вы бы хотели, чтобы я забыл о деле? Черт возьми, Мари, скажи мне, ты могла бы полюбить мужчину, который из-за собственных интересов готов забыть об интересах родины?

– Не знаю, – тихо ответила она. – Я знаю одно: я не могу любить человека, у которого признания в любви перемежаются с ложью.

Макс закрыл глаза и шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы.

– Хорошо, пусть ты считаешь прежние мои признания неискренними, фальшивыми – как тебе угодно. Но зачем, по-твоему, я продолжаю твердить об этом сейчас? Сейчас-то какой мне в этом прок?

– Очевидно, у вас есть свои резоны. Если вы не доставите меня, куда должны доставить, вас обвинят в измене. Ваш брат Саксон весьма недвусмысленно дал мне это понять.

– Черт, Мари...

– Но мне безразлично, выдадите вы меня или нет! В любом случае вы не получите от меня ничего! Я никому не скажу формулу. Особенно теперь... – Она задрожала, подумав о мучениях, выпавших на долю Джулиана. – Никому. Ни вам, ни вашему начальству, ни французам – никому. Я готова вынести любые угрозы, даже пытки. Я буду молчать!

Несколько мгновений Макс смотрел на нее молча.

И вдруг сделал нечто совершенно неожиданное.

Он расплылся в улыбке.

– Да-а, – проговорил он, – теперь я вижу, как права ты была вчера. Только сейчас я понял, как ты была права, утверждая, что я не знаю тебя. – Его глаза мерцали тем же серебристым светом. – Я и вправду не знал тебя. Я видел в тебе добрую, сострадательную, умную женщину, но только сейчас понял, что ты к тому же страшно упрямая. Хоть и не думал я, что придется делать тебе такие признания, но скажу – такую Мари я люблю даже больше той, которую любил все это время.

Она отвернулась – безмолвная, трепещущая, боясь глядеть на него.

Боясь снова поверить ему.

– И последнее, что я хотел обсудить с тобой, – осторожно продолжил он: – Вполне может быть, Мари, что ты сейчас носишь моего ребенка.

Вздрогнув, она обернулась к нему и застыла в ужасе.

А затем, почувствовав вдруг страшную слабость в ногах, медленно опустилась в кресло.

Боже милостивый, почему же она сама не подумала о таком исходе?

Ребенок. Его ребенок.

Ее рука как-то сама собой легла на живот. Ее щеки пылали.

– Нет... я... я...

– Что, Мари? Что ты будешь делать? Как собираешься жить? Одна, в бегах... да еще с ребенком на руках.