Только на этот раз ниже было написано:

Девушку оставьте в безопасном месте. Если не доверяете мне, можете взять с собой товарищей, но обязательно приходите.

И на этот раз внизу стояла подпись. Всего одна буква.

В.

Вульф.

Макс свернул газету и сунул ее в кипу старых газет на столе.

Ловушка. Так подсказывал ему инстинкт, обострившийся за эти недели.

Однако чертовски странная ловушка.

Девушку оставьте в безопасном месте. Если это так и Вульф работает на французов, то почему он не требует привести туда Мари? Ведь сам по себе Макс им ни к чему.

Они, конечно, могут убить его, но какой им с этого прок?

С другой стороны, если Вульф не предатель, то почему он вызывает его столь открыто, через газету, когда его коллега Флеминг легко поймет смысл этого приглашения?

Единственное объяснение, которое смог найти этому Макс, выглядело довольно мрачно: Вульф решился прибегнуть к помощи газеты только потому, что опасность слишком велика. И у него нет выбора. Нет иного способа предупредить Макса. Он не знает, по какому адресу можно было бы отправить более приватное приглашение.

Сняв очки, Макс потер усталые глаза и откинул голову на мягкую кожаную спинку.

Если не доверяете мне, можете взять с собой товарищей, но обязательно приходите.

Либо это дьявольская уловка, либо отчаянная попытка спасти ему жизнь.

Так что же это? Макс терялся в догадках. Времени на раздумья не оставалось. Прошлое их свидание произошло во вторник в два ночи.

Сейчас пока понедельник.

Почти одиннадцать ночи.

Но он уже решил, что пойдет.

Он выпрямился в кресле, надел очки и, выдвинув ящик стола, пошарил в нем рукой. Весь день он размышлял о том, следует ли ему обратиться за помощью к братьям. И в конце концов решил, что не может рисковать их жизнями. Эту опасность он должен принять, на себя. В конце концов, это он несколько недель назад ввязался в эту игру.

И он же так или иначе покончит с ней. Сегодня же.

Об этом-то он и говорил с охранниками. Двоих он возьмет с собой, остальные же, самые меткие стрелки, останутся здесь и будут охранять Мари.

При мысли о ней у него запершило в горле. Он вспомнил ее, доверчиво к безмятежно спавшую в его постели.

Невинная душа, попавшаяся в сети интриганов.

Он вынул из ящика стопку бумаги, перо с чернильницей, воск. Это последнее, что он обязан сделать перед уходом. Потому что может так случиться, что он никогда больше не увидит ее.

А если увидит, то в сопровождении людей из британской разведки, и тогда должен будет объяснить ей наконец, кто он такой, что он сделал и почему.

Каким бы ни был исход, у него уже не будет возможности сказать ей о том, что случившееся между ними было правдой, что чувства, о которых он ей говорил, это вовсе не ложь и не коварный замысел, что они искренни в глубоки.

Нужно, чтобы она знала это. Он должен сказать ей, к сказать так, чтобы она поверила. Пусть он пока не откроет ей своего истинного лица – ведь она может прочесть письмо до его возвращения, – но зато он расскажет ей о своих чувствах.

Несколько мгновений, которые показались ему мгновениями предсмертной агонии, он смотрел на чистый лист, а затем начал писать.

Мари! Милая, любимая моя!

Он остановился. Немного подумала, зачеркнул их, скомкал лист и взял другой.

И опять смотрел он на чистый лист, белевший перед ним на столе.

Проклятье! Писать любовные письма оказывалось делом многотрудным.

После нескольких неудавшихся попыток он сказал себе, что пора перестать думать, а только чувствовать. Нужно просто прочувствовать, что значит она для него, что внесла она в его жизнь.

И слова пришли сами собой.

Дорогая моя, – начал он, – я знаю, что ты должна чувствовать в эту минуту, но прошу тебя, – не откладывай это письмо в сторону, дочитай его до конца. Любовь моя, мне так многое нужно тебе сказать, а выдастся ли мне еще когда-нибудь такая возможность, Бог весть...

Он писал его час. Собрав листы, сложил их в конверт я дрожащими руками поднес серебряное блюдце с воском ж пламени. Взбудораженный только что пережитыми чувствами, нахлынувшими воспоминаниями, он не слышал, как отворилась дверь, не замечал чужого присутствия, пока рука не легла ему на плечо.

Он вздрогнул и замер.

– Я знала, что найду тебя здесь, – сказала Мари, обойдя кресло и остановившись сбоку.

Секунду он сидел в оцепенении, а затем завершил начатое: поставил блюдце с воском на стол, обмакнул в него железную печать с фамильным гербом д'Авенантов и скрепил ею конверт.

– И как же ты догадалась, что я здесь? – как можно более непринужденно спросил он.

– Книги, – с улыбкой проговорила она. Облаченная только в ночную сорочку, она присела на край стола.

– Где есть книги, там будешь ты, – пояснила она. – Кому ты пишешь?

У него пересохло во рту. Он не ожидал снова увидеть ее. И не было времени на объяснения, не было ни секунды. Он должен был идти.

Убрав письменные принадлежности и оставшуюся бумагу в ящик, он изобразил на лице безмятежную улыбку.

– Тебе.

Он протянул ей запечатанный конверт.

– Мари, я хочу, чтобы это письмо всегда было при тебе. Не распечатывай его, пока не... пока... – Он не сумел продолжить. – В общем, ты сама поймешь, когда его распечатать. А пока пусть оно просто будет с тобой.

Она взяла конверт, секунду смотрела на него, потом подняла глаза на Макса. Ее улыбка потухла.

– Я не понимаю. Он взял ее за руку, переплетя свои пальцы с ее, – отчасти потому, что хотел успокоить ее, а отчасти из-за тоге, что просто не смог удержаться.

– Я люблю тебя, милая, – хрипло выговорил он. – И хочу, чтобы ты знала об этом. Поэтому и написал тебе.

Ее улыбка вернулась.

– Но я это знаю. Макс. – Положив конверт на стол, она нежно коснулась пальцами его щеки. – Тебе нет нужды писать мне о своей любви, ты даришь ее мне ежедневно. Зачем ты... – Она смолкла и расширившимися глазами посмотрела на него. – Зачем ты... написал его? Разве... мы... расстаемся?

– Мари...

– Теперь я понимаю, почему ты весь день был в таком странном расположении духа. Поэтому, да? Ты куда-то уезжаешь? – Она дышала прерывисто и часто. – Тебя что-то гнетет, но ты не говоришь мне об этом.

– Тс-с, Мари, успокойся. Все хорошо...

– Но, Макс, твое молчание пугает меня!

Он поднялся и, оторвав ее от стола, привлек к себе. Вся дрожа, она прильнула к нему.

– Мари, прости, если я заставил тебя волноваться, – тихо сказал он, поглаживая рукой ее спину и ненавидя себя за то, что вынужден опять лгать ей. – Да, я уезжаю. В Лондон. Я должен встретиться с одним моим другом. Я рассчитывал вернуться до того, как ты проснешься, и мне не хотелось говорить тебе, ведь я знал, что ты будешь беспокоиться. – Он поставил ее и, чуть отстранившись, мягко взял в ладони ее лицо. – И не ошибся, ты уже обеспокоена.

Ее дыхание немного выровнялось. Темные, бездонные глаза смотрели ему в лицо.

– Но почему бы мне...

– Нет, ты не можешь поехать со мной. Я хочу, чтобы ты осталась здесь. Ночные лондонские улицы не самое подходящее место для дамы.

Однако это объяснение, казалось, не удовлетворило ее: она положительно догадывалась, что что-то здесь не так.

– Мари, чем скорее я уеду, тем скорее вернусь, – Он чмокнул ее в нос и отстранился. – Итак, милая супруга, отправляйтесь-ка лучше в постель, а мне позвольте заняться делами.

Она промолчала, однако изрядно удивила его, В который уже раз.

Приблизив к нему лицо, она поцеловала его в губы.

Мягко и медленно, и поцелуй этот был столь же непреодолим, сколь теплы были ее губы.

Он не успел остановить себя: схватив ее за плечи, он с силой притянул ее к себе и ответил на ее поцелуй своим – жадным, внезапным и проникающим, от которого она затрепетала.

Он зная, что у него нет времени даже на поцелуй, но не мог отпустить ее. Ее руки скользили по его спине, захватывая, сминая ему рубашку. Он говорил себе, что пора идти, он должен идти...

Но огонь, вспыхнувший в нем, отрезал путь к отступлению. Он желая ее, он нуждался в ней, так отчаянно и страстно, что сгорал в огне желания, У него не было времени, чтобы отнести ее в спальню, на их ложе. Не отрывая своих губ от ее, он отступил на шаг и, увлекая ее за собой, опустился в кресло.

Она издала тихий звук, в котором слышалось удивление и робость, но он, приподняв ее ночную сорочку, усадил ее верхом на себя и торопливо расстегнул бриджи. Придерживая ее за поясницу, он устроил ее поудобнее, так, чтобы ее колени, обхватив его бедра, упирались в спинку кресла. Жар ее нагой плоти, дрожь возбуждения в ее теле, запах ее вожделения были столь сладостны, что из горла его вырвался глубокий, первобытный стон. Он двинул бедрами.

В приглушенном свете лампы их взгляды встретились.

Он с силой опустил ее.

Она выгнулась, голова ее откинулась, губы раскрылись в беззвучном крике, когда он вошел в нее стремительно и глубоко. Сердце его бешено колотилось» руки сжимали ее тело, толчками он двигался в ней и стонал, ощущая, как ее тесные ножны обхватывают его меч. Она, наполняя темноту тихими невнятными звуками, сжимая его плечи, начала двигать бедрами, поднимаясь к опускаясь, встречая его страсть своею, и он познал самые пределы ее восхитительных шелковистых, глубин.

Припав лицом к ее грудам, он целовал каждую открытым ртом, покусывал их кончики сквозь шелк ее сорочки, пока они не проступили на влажной материи, словно жажда» тепла и влаги его уст.

Они отдались друг другу целиком, без остатка, вознесясь в никуда, и настигшая их буря освобождения была стремительной и неистовой, и оба закричали, тотчас и вместе.

А потом она упала ему на грудь, обмякшая и дрожащая, и он обнял ее.

– Я люблю тебя, Макс, – выдохнула она. – Люблю.