– Прекрасно. Расскажи о горении. Что ты помнишь о горении?

– Оно... внутри... во мне.

– Что? – Он был озадачен. – Почему в тебе?

– Потому что... Макс... целовал меня.

Это было так неожиданно, что он на секунду лишился дара речи.

– Э-э... ну что ж, хорошо. А еще, что еще ты помнишь о горении?

– Хочу... чтобы Макс снова... целовал меня.

О, черт? Это была совсем не та правда, которой он добивался от нее. Он уже начинал жалеть, что использовал наркотик. Вместо того чтобы оживить воспоминания прошлого, он растормозил ее настоящие помыслы. Причем такие, знать о которых он не желал.

Потрудившись над ней еще с полчаса, он в конце концов сдался и отнес ее в постель. Она, скорее всего, не вспомнит о том, что он задавал ей вопросы, а если даже и вспомнит, он скажет, что это был сон, вызванный опьянением. Он набросил на нее одеяло и быстро удалился к себе, пока тлевший в нем огонь и звучавший у него в голове ее бессвязный шепот, не заставили его совершить то, о чем потом пришлось бы сожалеть.

Хочу... чтобы Макс снова... целовал меня.

Щурясь от яркого утреннего света, он поерзал в кресле, разминая затекшее тело. Вот он, результат ночных трудов, кисло подумал Макс: правда, неожиданная и пугающая, боль в шее... да еще это ноющее напряжение в паху, которое, видимо, он теперь обречен испытывать постоянно.

Он снял очки, опустил их в карман жилета и поднялся. От долгого сидения ломило спину, болели ноги. Хмуро захлопнув книгу, он отправил ее на полку. Ничего нового в ней он не нашел, все то же самое, о чем говорил ему доктор в Лондоне: у некоторых страдающих амнезией больных память восстанавливается при виде знакомых предметов или людей. Другие реагируют на умственную стимуляцию, подобную той, которую он практиковал три последние дня. Третьи вспоминают спонтанно, без всякой видимой причины.

Но есть и неизлечимые.

Мрачный, он направился к двери. Все сроки истекают, а формулы от нее он так и не добился. Им уже пора выезжать. Это произойдет завтра. Ну в крайнем случае послезавтра. В запасе у него всего день или два, и за это время он обязан узнать формулу. В пути ему будет не до того: придется сосредоточиться на мерах предосторожности. Размышляя обо всем этом, он шагал по коридору.

– Доброе утро, месье, – окликнула его Нанетта, когда он проходил мимо столовой.

– Доброе утро, – бросил он угрюмо. Горничная вышла из столовой и засеменила рядом.

– Вы позавтракаете сейчас, месье?

– Позже, – ответил он и ступил на лестницу.

– Как вам угодно, месье. – Она остановилась у подножия лестницы. – Мадам ле Бон спустилась к завтраку час тому назад. Она была необычайно весела, месье. Наверное, ваш вчерашний пикник удался. Она сказала...

– Хорошо, Нанетта, я понял вас. Я переоденусь и зайду к ней.

Он поднялся к себе, напряженно размышляя о сложившейся ситуации. Итак, Мари весела и счастлива. Это хорошо. Значит, она не помнит о учиненном ей допросе. Ему остается только порадоваться, что кто-то в этом мире чувствует себя счастливым. Про него этого не скажешь.

Он должен заставить ее вспомнить формулу, прежде чем они доберутся до побережья. Если ему не удастся, Вульф и Флеминг не станут церемониться с ней.

И как ни убеждал он себя в том, что ему безразлична ее судьба, мысль эта продолжала терзать его.

Он вошел в свою спальню и тут же понял, что есть еще одно тревожащее его обстоятельство. В пути у них не будет возможности разойтись на ночь по своим комнатам, ведь им придется ночевать в деревнях на постоялых дворах.

Да и опасно это. Здесь он все-таки контролирует ситуацию, но там, на дорогах, он не рискнул бы оставлять ее на ночь одну.

Он снял жилет, положил его на полку и задумчиво застыл, держась за дверцу шкафа.

Им придется спать в одной постели.

Этого не избежать.

Он посмотрел на стену, разделявшую их спальни. Они уедут отсюда, лишатся этой крепкой, надежной преграды...

Смутная тревога шевельнулась в нем. В голове вдруг прозвучали слова Нанетты.

Мадам ле Бон спустилась к завтраку час назад.

Как она могла спуститься, если двери в ее комнату...

Проклятье! Ночью он так торопился покинуть ее спальню, что позабыл запереть за собой дверь!

Внутри у него все оборвалось. Развернувшись, он выскочил из комнаты. Страх перерос в уверенность.

– Нанетта! – остановившись на лестнице, прокричал он вниз. – Нанетта! Где мадам ле Бон?

Горничная прибежала в холл.

– Месье, я хотела сказать вам, – обиженно начала она. – Мадам ле Бон ушла. Она просила передать вам...

– Ушла? – Макс едва не задохнулся. – Как ушла? И вы отпустили ее? Одну?

– Она не захотела, чтобы я сопровождала ее, месье. Она сказала, что хочет прогуляться...

– Куда? – Он сбежал по лестнице. – Куда она пошла, Нанетта?

– В п-парк, месье. Так она сказала. Мне очень жаль, месье! Извините меня. Я знаю, она еще не поправилась, но она была так весела и выглядела совсем здоровой. Я сказала ей, что следовало бы спросить разрешения у вас, но ей не хотелось будить вас.

От отчаяния Макс застонал. Сердце его бешено колотилось, ум лихорадочно работал. За ней охотятся все жандармы Парижа, а она, видите ли, отправляется прогуляться по парку! Он повернулся и направился наверх, шагая через две ступеньки.

– Ладно, Нанетта. Вашей вины здесь нет. Я сам виноват. Если с ней что-то случится...

Оборвав эту мысль, он побежал в комнату за пистолью.

Мари тешила себя надеждой, что Макс не станет слишком сердиться на то, что она решила прогуляться по парку.

Пробираясь сквозь поток прохожих по улице Сент-Оноре, разглядывая вывески лавочек и магазинов, которых здесь было в изобилии, она вдыхала полной грудью свежий весенний воздух и радовалась солнышку, ласкавшему ее плечи.

Ах, до чего же хорошо! Чувство свободы – разве может что-либо сравниться с ним! Оно даже всколыхнуло в ней воспоминания. Увидев множество прогуливающихся по парку дам, нарядно одетых и с зонтиками, в ее памяти вдруг отчетливо прозвучало: Ароматы Парижа.

Сама не зная отчего, но она была уверена, что так называется магазин. Видимо, она когда-то бывала в нем. Может быть, там узнают ее. Или она встретит там кого-нибудь, кто напомнит ей о прошлом.

Остановив проходившую мимо пожилую даму, она спросила ее, как ей добраться до магазина Ароматы Парижа. Ей было нелегко ухватывать смысл, но дама оказалась очень любезна и повторила все еще раз, помедленнее. Она же помогла ей нанять одну из карет, которые стояли у входа в парк, назвав кучеру адрес. Денег у Мари не было, но кучер охотно согласился принять в качестве платы ее жемчужное ожерелье и даже дал ей за него несколько монет.

Сейчас, шагая по оживленной улице, она чувствовала себя немного виноватой, что ушла так далеко от дома. Но это получилось случайно, она не собиралась забираться так далеко. Со слов той дамы ей показалось, что магазин совсем рядом, однако поездка в карете оказалась довольно продолжительной.

Но теперь уже ничего не поделаешь, сожалеть поздно. Макс не рассердится, утешала себя Мари.

Кроме того, она проявила осторожность, ведь Макс не устает напоминать ей, что ее разыскивают. Она закуталась в плащ и надела одну из тех огромных шляп, которые долго лежали нетронутыми в ее шкафу. Ее лицо надежно скрыто под широкими полями, особенно если опустить голову и смотреть вниз.

Но сделать это было непросто. Впечатления и звуки, нахлынувшие на нее, ошеломили ее. В них было столько новизны, столько очарования.

Так вот он какой, Париж!

Чего стоят одни витрины... Будь ее воля, она часами любовалась бы ими. Столько чудесных вещей предлагали они прохожим: ковры, часы, платья, игрушки, фарфор и еще множество других непонятных, диковинных предметов, назначения которых она не знала. А звуки... Стук копыт, побрякивание сбруи, шелест колес экипажей, разъезжавших по огромной авеню, разноязычный людской гомон, зазывные крики торговцев, расхваливавших свой товар с одинаковым воодушевлением, будь то лекарства, корзины, газеты или цветы. Она не успевала постигнуть эти стремительные, беспорядочные звуки, окружавшие ее, но после многих дней, проведенных взаперти, оживленная атмосфера парижской улицы показалась ей захватывающе-прекрасной.

На каждом углу разыгрывалось какое-нибудь представление, и оно собирало толпу людей. Вот музыкант, играющий на флейте, а вот маленький, смешной человечек читает что-то вслух из книжки, чуть подальше стоял человек...

Как же называются эти деревянные куклы, которых заставляют танцевать, дергая за ниточки? Нет, не помнит. Впрочем, какая разница. Ей и так хорошо.

Теплый весенний воздух был напоен чудными запахами. Она чувствовала нежное благоухание духов, вдыхала запах свежевыпеченного, еще дымившегося хлеба, лежавшего на лотке у булочника, аромат горячего кофе, который готовили в многочисленных кофейнях. Но справедливости ради следовало отметить и другие, менее приятные, запахи. То здесь, то там из окна верхнего этажа высовывалась женская голова и прокричав что-то вроде Поберегись, а то окачу!, вдруг выплескивала из ведра грязную и дурно пахнущую воду, заставляя прохожих испуганно шарахаться в сторону.

А люди! Попадались мужчины в начесанных белых париках и широких черных платьях. Хотя большинство мужчин было одето в одинаковую сине-белую форму. Были и другие, облаченные в странные, нелепые одеяния зеленых, желтых или фиолетовых тонов, с белыми напудренными лицами и черными, в форме звезды, повязками на глазу. Некоторые из них шагали так чудно, мелкими шажками, словно пританцовывая, постукивая при этом золочеными тростями.

Но еще более странное впечатление производили дамы. На них было столько кружев, складок, оборок и перьев, что разглядеть под ними саму женщину было непросто. Мари полагала, что ее шляпа весьма громоздкая, но она оказалась просто крошечной в сравнении со шляпами встречавшихся ей дам. Высота отдельных головных уборов была вполне сравнима с высотой их владелиц.