– Удивительно! – прошептала она. – Макс, посмотри!

– Мари, ты сегодня говорила мне, что не помнишь, не ощущаешь себя. Так вот, Мари, я хочу, чтобы ты знала: я понимаю тебя. Понимаю и хочу помочь.

Она выпрямилась. На глаза снова навернулись слезы:

– Макс...

– Не надо. Не надо ничего говорить. И прошу тебя, не плачь. – Он протянул руку и провел ладонью по ее щеке, смахнув выкатившуюся из глаза слезу. – Я твой муж, Мари. Я люблю тебя, а за это не благодарят.

Чувства, теплые как воздух этой ночи, нахлынули на нее, но она не могла облечь их в слова. Он взял у нее лупу и перекинул ей через голову цепочку.

Она ощутила прохладу металла, почувствовала, как коснулись ее шеи его горячие пальцы – и вздрогнула.

Пальцы его замерли, всего на мгновение, словно он почувствовал ее дрожь. Его лицо, освещенное пламенем свечей и светом луны, было совсем рядом. Она видела его глаза. Они казались серебристыми и очень...

Теплыми. Никогда прежде она не замечала, чтобы его взгляд светился такой теплотой.

Стоит им чуть придвинуться друг к другу...

Он отодвинулся, и она не успела завершить эту мысль.

– Ну и хорош же я, нечего сказать. Ты только начала есть, а я отвлек тебя, – сказал он с улыбкой. Отбросив в сторону смятую оберточную бумагу, он протянул ей бокал. – Выпей, дорогая. Ты почти не дотронулась до вина.

Глава 8

Прошел час, а вино все еще не подействовало.

Макс полулежал, прислонясь к стволу дерева, лениво подливая в свой бокал густой темно-красный напиток. Он выжидал. Не надо торопить события. Он все предусмотрел – сейчас она очарована атмосферой лунной ночи, она всецело доверяет ему. Она пьет вино – уже целый бокал, – и даже предположить не может, какова же истинная цель этого столь романтического ужина. Еще немного терпения.

– Мари, не желаешь ли партию в вист? – небрежно спросил он.

Она раскованно лежала на одеяле лицом вверх, подложив под голову его свернутый жилет. Он был галантен – когда ей захотелось прилечь, он без колебаний скинул его и предложил даме.

– Не-а. – Она расслабленно зевнула. – Станет с меня и трех проигранных партий.

И рассмеялась.

Ее смех проникал ему в самую душу, заставлял трепетать сердце и доводил до исступления. Весь вечер он пытался не обращать на это внимания, сосредоточиться на вещах более практических.

К сожалению, одну серьезную ошибку сегодня он все-таки допустил. Платье. Он всерьез полагал, что скромное платье поможет ему не замечать ее прелестей.

Он выбрал самое простое, цвет его совсем не подходил ни к ее волосам, ни к глазам, и такого покроя, чтобы оно прикрывало ее с шеи до пят, из грубой безмолвной хлопчатобумажной материи.

Но ее лицо, ее фигура сделали этот наряд таким же очаровательным, как любой другой из ее гардероба.

И мало того, под этой юбкой экономный портной не предусмотрел фижм, поддерживающих ткань и иллюзию светских приличий. И грубая хлопчатка отлично подчеркивает естественную округлость ее бедер. Плавность их линий, их мягкость, о которой можно только догадываться, скрытые под бледно-голубой тканью, тревожат его воображение. Он не может отделаться от желания протянуть руку, погладить их...

– Знаешь, Макс, мне решительно не нравится это имя.

– Какое? – Он отогнал фривольные мысли. – Мое?

– Нет, не твое. – Она повернулась на бок и, разнеженно улыбаясь, смотрела на него. – Мне не нравится мое имя. Мари.

Сдерживая участившееся дыхание, он улыбнулся ей в ответ:

– Имя есть имя. Его не изменишь.

– Но это имя той, прежней Мари. Оно такое... простое. – Она зевнула. – И невыразительное.

– И скучное.

– Ну да. – Она сонно поморгала. – Я так рада, что ты понимаешь меня. Может быть, меня называли как-нибудь еще? Вот Нанетта называет своего мужа мой патиссончик. Она говорит, что это... прозвище.

– Вообще-то, патиссон это маленький кабачок. Но она зовет так мужа от избытка нежности.

– Хм. Я бы, пожалуй, не стала откликаться на какое-нибудь овощное прозвище. – Она задумалась, чуть нахмурившись и теребя в пальцах цепочку. – Хотя, например, Морковка звучит не так уж скверно. По крайней мере, более колоритно, чем Мари.

– Я могу называть тебя Спаржей, – с серьезной миной на лице сказал он. – Или Петрушкой.

Она посмотрела на него, и ее губы дрогнули в усмешке.

– А можно Зеленые бобы в чесночном соусе.

– Звучит не только колоритно, но и ароматно.

– Да. Как и Рокфор Он сдержал улыбку.

– Но не так ароматно, как Свиной паштет с сардинами.

– Можно короче. Просто Паштет.

– Или Сардина.

– А как тебе нравится Телячье бедрышко с трюфелями? Макс, не выдержав, тряхнул головой и рассмеялся. Мари тоже было захохотала, но тут же зажала рукой рот, словно вспомнив, что даме не подобает смеяться слишком откровенно.

– Ну, и какие еще прозвища ты придумаешь для меня? – спросила она, хихикая в ладонь.

Он на секунду задумался.

– Честно говоря. Мари, я оставил бы все как есть. В том числе и твое имя.

Ее продолжал разбирать смех, но неожиданно для себя она вдруг икнула.

– О Боже... Похоже, я выпила слишком много вина.

– Вот и хорошо. Крепче будешь спать, а утром и не вспомнишь об этих дурацких прозвищах.

Упоминание о вине вернуло его к действительности. Улыбка слетела с его лица.

Мари тем временем перевернулась на спину, направила лупу на круглый лик луны и, не обнаружив там ничего, вызывающего тревогу, удовлетворенно вздохнула.

– Мари, – медленно начал он. – Как ты себя чувствуешь? Сыта ли ты?

– Да. Больше в меня уже ничего не влезет, – утомленно ответила она и уронила на грудь руку, продолжавшую сжимать серебряную ручку стекла. – Почему-то ужасно хочется спать. Не понимаю почему... Я ведь проспала весь день.

– Ничего удивительного. Обильная еда и теплый вечер навевают сон.

– Угу, – согласилась она, принимая это объяснение с такой же готовностью, с какой часом раньше приняла из его рук бокал с вином.

Через секунду ее веки смежились.

Но он продолжал сидеть, не двигаясь, чтобы она немного отдохнула, а снотворное подействовало. Прежде чем начать допрос, он должен убедиться, что она целиком находится во власти наркотика.

Его взгляд задержался на хрустальном бокале, одиноко лежащем на покрывале. Рядом с вазой, в которой стояли белые розы, его мерцающие серебристые грани казались такими же холодными и бесчувственными, как лик луны в небесах.

Это оказалось совсем несложно.

Пистоли, ножи, взрывчатка – не единственное оружие, которым снабдили его Вульф и Флеминг. Наркотик не причинит ей вреда, он окажет только растормаживающее действие. Еще несколько минут – и он начнет спрашивать, и все ее мысли откроются ему.

Правда, этот препарат еще не применялся при полной потере памяти, и поэтому нужно действовать крайне осмотрительно, хотя Вульф с Флемингом и уверяли ею, что попробовать стоит. Они говорили, что потребуется час, прежде чем препарат начнет действовать, и заверили, что это эффективная противолживая сыворотка. Правда, эффективность ее зависит от сопротивляемости объекта. Опытным, сильным агентам удавалось устоять против нее.

А Мари не обладает ни опытом, ни силой. Она не сможет сопротивляться. Теперь, когда она доверяет ему, у нее даже не возникнет такой мысли. Его маленькая уловка сработала абсолютно точно.

Только одного он не может понять. Почему так гадко на душе? Почему он чувствует себя виноватым?

Опять двадцать пять.

Он смотрел на Мари и нервно перебирал пальцами хрупкую ножку бокала. Да нет же, черт побери, нет никаких причин для того, чтобы вновь и вновь испытывать это предательское чувство вины! Он выполняет именно то, ради чего его и прислали сюда. Он спасает Англию. Нужно радоваться, что пока все идет как по маслу и ему с такой легкостью удалось одурачить ее.

Он хорошо все продумал. Прежде чем вино вынесли с кухни во двор, он, наполнив свой бокал, разбавил в нем вино наполовину водой и соком, для того чтобы не захмелеть. После этого прямо в бутылку, в оставшееся вино, капнул несколько капель наркотика и добавил немного сахара, чтобы вино пришлось ей по вкусу. Два дня, завтракая, обедая и ужиная с ней, он изучал ее пристрастия и заметил, что она сладкоежка.

И только подготовившись такими образом, он вынес бутылку, вручил ее Перелю, а сам расположился под деревом. И стал ждать. Как паук, тщательно сплетавший свою паутину, выжидает по окончании трудов прилета какой-нибудь бестолковой бабочки.

Он живо представил себе Вульфа и Флеминга, они похвалили бы его, они сказали бы ему: Неплохо, старина.

А вот он почему-то не испытывает должного самодовольства от своей ловкости. Он старался вызвать его, он представлял, какими словами рассказал бы об этом, но перед глазами вновь и вновь возникала улыбка, которой улыбалась Мари в тот момент, когда дворецкий подавал ей бокал.

Блеск ее глаз, когда она принимала от него цветы, кольцо, увеличительное стекло. Ведь она думала, что это знаки любви и внимания. Он смог добиться своего: она поверила, что все эти хлопоты вызваны заботой о ней.

Господи, она даже принялась благодарить его!

От ее благодарности на душе у него стало скверно, как никогда. И он никак не мог избавиться от этого чувства гадливости по отношению к себе.

Она и сейчас улыбается, сонно и благостно, и нежный, трогательный изгиб губ делает ее невыразимо привлекательной.

Он запрокинул голову, оперся затылком о ствол дерева и заглянул в звездное небо. Ну отчего? Отчего он чувствует себя виноватым?

Впрочем, он знает причину. Причина заключается в том, что он был застигнут врасплох, все в ней явилось для него неожиданностью. И дело не только в ее обаянии, но между ними оказалось так много общего1 Взять хотя бы любовь к шоколаду.