— Нет, ты никуда не уедешь, — вскипаю от её упрямства. — Я тебе пытаюсь объяснить… да чёрт, что с тобой? Вера, посмотри на меня! Ты то обжигаешь меня своим огнем и страстью, то ставишь на место холодностью и желанием убежать. От чего ты бежишь, Вера?

Стоит, молчит, но обнимает меня в ответ. Словно маленькая девочка, запуталась, заблудилась, не знает куда идти. Такая родная.

— Звонил Глеб, утром надо срочно уехать в город, отдохни час и собирайся, поедешь с нами. И это не значит, что я тебя отпускаю, будешь на глазах, — смотрит уже на меня, личико чистое, без косметики, ей точно не больше двадцати пяти. От чего тогда в паспорте все тридцать три? Ну, с этим мы еще разберемся, как и со шрамами на животе, думала, не замечаю их, глупышка.

Её губы такие мягкие, накрываю своими, целую нежно и медленно. Пробуя на вкус, снова и снова, без напора и силы. Как тягучий сладкий сироп желание разливается по моему телу. Вера отвечает, тоже медленно и нежно, тихо стонет, касается моего языка своим.

Отрываюсь первым. Не время, иначе снова сорвет все тормоза. С ней всегда так накрывает и рвет преграды.

— Почти утро, через два часа я зайду.

Ухожу, хотя чертовски хочется остаться. Взять её прямо там, в узкой ванной, прислонить к стене, сорвать полотенце, сжать упругую грудь с такими острыми сосками и войти на всю длину, до упора, до её крика. Озабоченный маньяк!


***

Едем в полной тишине. Слышно, как по мерзлому асфальту шуршат шиповатые шины. В салоне тепло, Вера сидит на заднем сидении, кутается в пальто и смотрит в окно.

— Почему ты одета не по погоде? — она даже не оборачивается, будто не слышит вопрос.

— Не было времени купить, — отвечает сухо.

Глеб за рулем, хочет разглядеть её в зеркало заднего вида, но там ничего не видно, и только с силой сжимает руль. Меня удивляет такая его неприязнь, вдруг вспыхнувшая к девушке. Я считал, что она ему симпатична. Как же та их посиделка, вино и одинокая роза. У меня чуть крыша не поехала тогда от ревности.

— Спроси, откуда она взялась такая, в осеннем пальтишке, в нашем-то морозном краю?

— Морозов, уймись, я обещал тебе втащить ещё, помнишь, да?

— Как же, тут забудешь, — плотно сжимает губы и рукой накрывает левое ребро.

— Что там с Романовым произошло на самом деле? Давай подробнее, — меняю тему, нет ни малейшего желания обсуждать с ним Веру.

— Убит двумя выстрелами в упор в городской квартире на Ленина. Время смерти не установлено, информация будет позже. Его обнаружила приходящая горничная, вчера в обед, дверь была закрыта, всё тихо и чисто. Нашла хозяина в спальне, лежал в кровати уже мертвый и остывший. Господин Романов в этот вечер был один, со слов консьержа никто к нему не приходил. Камеры на парковке и в подъезде пишут всего сутки, потом по новой, так что по ним ничего.

— Хреновые дела, Глеб, очень хреновые. Что по баллонам с газом в доме?

— Ничего пока, ищем.

— Что-то плохо ищешь, Глеб, только девочку стращаешь, под замок сажаешь, обещаешь расправу, да кулаками машешь.

— Я больше к ней не полезу, разбирайся с ней сам. Я смотрю, у вас всё прекрасно. Только не забудь, что я предупреждал тебя, как друга предупреждал.

— Всё, прекрати, — обрываю Глеба, сам оборачиваюсь, смотрю на Веру. Она все так же сидит, уткнувшись носом в мой широкий шарф, который я натянул на неё. Как воробушек в этом пальто.

— Заедем в магазин и купим, что потеплее твоего тоненького пальто.

— Не надо, я потом сама, — ну кроме как протеста я от неё другого и не ожидал.

— Конечно, ты потом сама, а сейчас я. И не спорь, — добавляю уже мягче. — Я хочу, чтоб тебе было тепло, ты постоянно мерзнешь. Хорошо, Вер?

Вздыхает, вся такая самостоятельная и независимая, аж смешно. А ещё надо сапоги теплые и шапку. Буду наряжать как куклу, а потом раздевать, точно, одевать и раздевать.

Едем часа два, дороги занесены, на въезде в город затор, да и в городе сплошные пробки. Вера спит, говорить ни о чём не хочется. Она так плотно и глубоко засела в моих мозгах, почти до нутра проняла. Хочется защищать, оберегать и баловать. Хочется наказать за выходки и желание сбежать. Хочется зацеловать и вбиваться долго в её истекающее под моими ласками лоно. Много чего хочется. Сразу.

Убийство Романова стало конечно неожиданностью. Было все почти готово, мы с ним договорились встретится на следующей неделе на совете директоров, где он сыграет спектакль и объявит о новом владельце компании. Романова прижали, хорошо так прижали, со всех сторон, просил помочь. Вот, помог. Серьезные дяди, причём не местные, с протекцией откуда-то выше, ставили условия по транзиту дряни, оружия, да много чего, через нашу область. Романов не хотел, а послать нельзя, всё отнимут тогда. Вот и решили, якобы продаём мне его компанию, потом пилим технично, никто не внакладе.

Кто узнал, что мы так решили? Какая крыса проболталась? Конечно, о продаже знали юристы мои и его, их ещё проверим. Жалко мужика, толковый был. Кто-то захотел его убрать и оставить всё как есть.

А то, что новое руководство ляжет под условия приезжих — сомнений нет. К тому же эта возня с наследством может затянуться надолго. Но тут одно большое «но», мы успели подписать документы. Новый владелец — это я. А я ни под кого не ложусь, только нагибаю.

— И кто такой этот Бессонов Анатолий, ты узнал? — Обращаюсь к Морозову, но Вера сзади как-то странно закашляла, словно начала задыхаться.

Оборачиваюсь, сидит, глаза испуганные.

— Что с тобой?

— Всё в порядке, что-то душно стало, откройте окно.


Глава 19

Вера

Лето было в самом разгаре, со всеми его прелестями, — духота, жара, пекло, так что плавился асфальт, — любимое моё время. В доме открыты все окна, сквозняк раздувал легкие шторы. Мне чуть больше семнадцати лет, сижу на кухне, свободный топ с оголенным плечом, короткие шорты, волосы в высокий небрежный хвост, ковыряюсь в йогурте, читаю анатомию.

Мужчина подошел очень тихо, замер, облокотившись на стену, скрестив руки. Чувствую на себе изучающий взгляд, но сама глаза не поднимаю. В доме дяди Геши много кто бывает, приходят, уходят. Наверняка чья-то охрана слоняется в ожидании своего хозяина, решающего глобальные вопросы.

Тогда в силу своей глупости и недалекости я не придавала значение и не обращала ни на что внимания, чем занимается мой, так сказать, названый отец. Знала, что у него несколько ювелирных магазинов, есть ресторан, но самое дорогое его детище — это антикварная лавка. Его дом и сам был как филиал музея — картины, статуи, мебель, мне даже нравилось.

Каждая вещь имела свою историю, дядя Геша с восторгом рассказывал, а я завидовала старинному комоду, тому, что его жизнь увлекательней моей. Назвать дядю Гешей папой язык не поворачивался, хотя я как-то спросила, может он на самом деле мой отец, и все эти выдумки о двоюродном дедушке всего лишь выдумки, но меня заверили, что нет, он не отец.

Два года мы жили хорошо, не особо досаждая друг другу, я училась, все еще находясь в своём мирке. Я привыкла быть одна, закрывалась от мира, в училище меня считали странной, мне было всё равно. Я любила учиться и это не дань погибшей матери, я сама хотела быть врачом, и первая ступень как база было медицинское училище. Пусть даже и на специальности медицинской сестры, но мне это нравилось.

На девушку почти восемнадцати лет я не тянула, слишком тоненькая, но уже с так некстати выросшей грудью, которую я стеснялась и прятала за бесформенными вещами. Слишком пухлые губы и огромные глаза на худом лице.

— Что ты читаешь? — голос с другого конца кухни.

Думаю, отвечать или нет. Если ответить, что учебник по анатомии, то последуют вопросы ещё глупее, а завязывать разговор нет ни малейшего желания.

— Ты меня слышишь? — голос с ленцой и такой нагловатый.

Отрываюсь от учебника, смотрю на мужчину. Старше меня лет на десять, светло-русые, не короткие волосы зачесаны назад, летние брюки, светлая рубашка, нет, это определенно не охранник. Такой холодный и колючий взгляд, изучающий мои ноги, открытое плечо, задерживается на губах, а мне хочется их прикрыть руками.

Наглая ухмылка на лице, медленная походка, склоняет голову набок, рассматривает меня как неведомого зверька, что-то там обдумывая. Он мог бы быть красивым, чертовски красивым, до одури привлекательным, если бы ни эти глаза, с холодным и жадным взглядом гиены.

— Тебя зовут Вероника, так? Я буду тебя называть Птичка-Вероничка, Маленькая, хрупкая птичка, но с такими порочными губами. Тебя кто-нибудь имел в этот сладкий ротик, а птичка?

Я даже потеряла дар речи и в каком-то ступоре наблюдала за мужчиной. Он медленно подходит, дотрагивается до лица, проводит костяшками пальцев по щеке, большим пальцем скользит по сухим губам.

— Ну, так что, Вероничка, — склоняется совсем близко. — Тебя кто-то имел в этот сладкий ротик? Или твои порочные губы все ещё невинны?

И тут он резко притягивает меня к себе за шею и набрасывается на мои губы. Терзает, кусает, посасывает, словно голодное животное, забирая всё мое дыхание. В горле пересохло, по спине холод. Я, словно опомнившись, упираюсь в его грудь, а там словно металл, он вылит из куска стали, его невозможно сдвинуть, только глухие удары сердца отдаются в ладони.

С неохотой он отрывается сам, тяжело дышит, так же, как и я. Неотрывно смотрит мне в глаза.

— Что…что вы себе позволяете? — обтираю руками мокрые губы, отхожу на несколько шагов назад, к окну.

— Я могу позволить себе все что угодно, ты об этом скоро узнаешь сама.

Снова рассматривает меня, скользит взглядом по обнаженным ногам, выпирающим соскам через тонкую ткань футболки. Ухмыляется, качает головой, разворачивается и медленно уходит.