– Ну, как вам сказать, синьорина… – горничная деликатно сомкнула губы, пытаясь показать неубедительные намерения что-то скрыть.

– Говори так, как есть, – спокойно, но нетерпеливо произнесла Каролина.

– У сенатора очень близкие отношения с этой куртизанкой, – быстро, но тихо произнесла Урсула, будто делилась с Каролиной сокровенной тайной. – Они часто встречаются… Вы сами, вероятно, знаете, как мужчины проводят время с такими блудными девицами. Сдается мне, она по уши влюблена в сенатора. Но для него она – пустышка. К чему мужчине его положения такой вот диамант из помойки? А она преследует его, словно конвой. Вообще-то мерзкая особа, – произнесла шепотом Урсула. – Когда приходит сюда и таращится на меня своими ведьмовскими глазищами, мне сдается, что она пронзает мое тело копьем.

Каролина как-то бесцельно посмотрела в окно, за которым не так давно мелькнуло платье куртизанки. В том, что Маргарита влюблена в сенатора, сомнений не оставалось, но Каролину почему-то поглотила доля некой зависти к этой особе. Что за дивные чувства? Потому, что эта куртизанка смогла добиться какой-то близости с Адриано? Или по той причине, что обладает хоть и незначительной, но свободой? И теперь, распаленная сведениями от Урсулы, Каролина еще сильнее возжелала заслужить полное доверие Адриано и приблизиться к нему своим трепещущим сердцем.


Свыкнувшись со своим новым положением, невольницей которого она случайно оказалась, Каролина довольно быстро освоилась в Венеции и через пару недель свободно прогуливалась по городу без сопровождения. Уж тем более, что общество порядком поднадоевшей ей Урсулы не всегда было ей приятным. Иной раз, умирая со скуки от однообразия, она самовольно отправлялась прогуляться на гондоле, и, посмотрев на суматоху венецианцев, немного успокаивала ноющее одиночество. Хотя стражник сенатора все же плелся позади нее, но отвязаться от него ей не удавалось – тот оказался слишком верным своему господину.

Каролине казалось чрезвычайно неудобным отсутствие в Венеции лошадей, которых здесь гораздо успешнее заменяли гондолы, но привыкнуть к постоянному плаванию ей было очень тяжело. Сухопутное передвижение жителей лагуны являлось возможным лишь благодаря большому количеству мостиков в некоторых районах, однако порой их череда обрывалась, и путешествие на гондоле оказывалось неизбежным.

Нахлынувшая в последние дни хандра бесчувственно лишала синьорину привычного ее сердцу ощущения жизнелюбия. Должно быть, унылое одиночество и неизвестность будущего являлись тому виной.

Мрачные чувства еще более усугублялись испортившейся в последнее время погодой. Урсула пояснила синьорине, что дожди, сырость и прохлада – типичный климат для Венеции, уж тем более в период уходящего лета. Поэтому, когда из-под полупрозрачной простыни облаков выглядывало солнышко, венецианцы всячески стремились показаться на улице, дабы насладиться теплотой его освежающих лучей. И Каролина надевала свое любимое прогулочное платье янтарного цвета и отправлялась на прогулку в компании молчаливого и грустного гондольера.

Что касается сенатора Фоскарини, то он уже давно не появлялся в имении на Большом канале, и Каролине казалось, что Адриано намеренно избегает ее общества. Зато Витторио навещал ее буквально через день. Нередко и она заходила на ужин в теплое семейство Армази, наслаждаясь общением с Розой и Лаурой, всегда встречавшими ее радушием и гостеприимством.

По вечерам в окно Каролины доносились возгласы с улицы и мелодичное звучание музыки. Нередко она видела, как возле дома напротив останавливалась гондола с музыкантом, воспевавшим в своей серенаде чувственный нрав синьорины, выглядывающей из окна. Очевидно, эту самую девушку забавляло соперничество мужчин за ее красоту и, зачастую, всматриваясь вниз, она раскатисто хохотала.

Это забавляло и Каролину, тайком из своих окон наблюдавшую за всплывающими перед ней картинами. Но больше всего на свете ей хотелось, чтобы и под ее окнами остановилась гондола и зазвучала музыка, в нотах которой можно было бы распознать любовь. Только в чьем исполнении – незнакомца в маске или Адриано – серенада порадовала бы ее больше, ей так и не удалось понять.

Пребывание в одиночестве и время, удивительно медленно считающее свои мгновения, заставляли синьорину Диакометт и все чаще и чаще окунаться в воспоминания о родных краях. Тоскующее сердце вновь и вновь заставляло Каролину обдумать свои поступки в отношении дорогих ей людей. Ей казалось, что она готова в корне изменить свой крутой нрав, только бы прижаться к матушке или услышать «железный» голос отца. О, а чем бы только она не пожертвовала, только бы выслушать нудные нравоучения кормилицы Паломы! Ее осчастливила бы встреча даже с нелюбимой сестрой. Но все это Каролина представляла в своих мечтах, с нетерпением ожидая вестей от Адриано.

В определенный момент, решившись не обременять Адриано Фоскарини своими просьбами, Каролина вознамерилась написать письмо в Милан, в надежде получить известия о родителях от Изольды. Присев за стол в гостиной палаццо, Каролина взяла принесенное Урсулой гусиное перо. Внезапная жажда оказаться сию минуту в Генуе, в прохладном лиственном лесу, заставила синьорину с наслаждением закрыть глаза, ощущая себя всей душой в родных краях. Аромат хвои и мягкой лесной сырости будто ударили ей в нос, и легкая улыбка радости завершения безумной ностальгии коснулась ее губ. Пение птиц, шелест деревьев и травы и яркое генуэзское солнце – никакая сказочная архитектура и красота Венеции не способна заменить в ее душе все это.

Вернувшись в мрачную реальность, Каролина задумчиво повертела перо в руках и макнула его в чернила. Сейчас она даже не думала о том, что не так давно сестра вызывала в ней лишь страх и отвращение, с самого детства внушаемые Изольдой в ее сердце. Но Каролине так безумно хотелось, чтобы этот трудный час объединил их, оставив все переживания позади! Истинные чувства старшей сестры были неведомы наивному девичьему сердцу!

Заметив в гостиной Урсулу, отчитывающую на правах хозяйки какую-то служанку, Каролина немедля подошла к ней.

– Урсула, мне необходимо с тобой переговорить. С глазу на глаз!

Горничная прошла вслед за Каролиной в гостиную, где та нередко уединялась. Порой Урсулу возмущало властное поведение гостьи в этом доме, и объяснялось это только тем, что до приезда синьорины горничная сама ощущала себя правомерной хозяйкой. Даже управляющий Бернардо не мог так искусно управлять действиями прислуги, как она. Но, не решаясь, по понятным причинам, перечить сенатору или возбудить в нем гнев, Урсула с трудом терпела власть Каролины, которая, впрочем, отнюдь не претендовала на звание хозяйки палаццо Фоскарини.

– Урсула, я бы хотела, чтобы ты позаботилась вот об этом, – Каролина протянула ей письмо и несколько дукатов. – Но имей в виду, что об этом поручении никто больше знать не должен! Отправь гонца в Миланское герцогство как можно скорее. И пусть дождется ответа.

Горничная с удивлением в глазах смотрела на волнение синьорины, и ей почудилось, будто эта подозрительная особа задумала что-то нехорошее.

– Как изволите, синьорина, – растерянно ответила Урсула и все же взяла письмо. – Я немедля выполню ваше поручение.

Проводив взглядом поспешно удаляющуюся горничную, Каролина задумчиво приложила пальчик к устам. Странная женщина эта Урсула, с дивными причудами и некой загадочностью… Каролине известно лишь то, что та давно работала горничной во дворце Фоскарини и, очевидно, претендовала на большее звание, чем обыкновенная горничная, которой являлась. Но даже не это беспокоило синьорину. Что-то зловещее исходило изнутри этой женщины, чего ей, Каролине, следовало бы остерегаться. И она видела это в подавленных злобой глазах.


Не решаясь без позволения сенатора отправить гонца, Урсула решила дождаться его или доктора Армази. Горничная хорошо знала каждого члена семьи Фоскарини, и появление Каролины во дворце Адриано ей с первого дня казалось странным. Разумеется, не исключено, что она и впрямь его кузина. Ведь о родственных связях матери Адриано в Венеции знают мало, – ходят слухи, что она и вовсе была из рода бедных дворян. С Самуэлем Фоскарини они поженились, когда и тот был кондотьером в Венецианском арсенале. И что руководило тем браком, было неведомо никому.

Не желая ввязываться в запутанные дворянские авантюры, Урсула решила отправиться к Витторио, чтобы отдать ему письмо, с мыслями: «И пусть делают, как знают».

– Что произошло, Урсула? – беспокойно спросил Витторио, когда в дверях его дома появилась горничная Адриано.

– Нет, что вы, лекарь Армази, я просто… я просто в растерянности. Меня волнует синьорина…

– Что с Каролиной? – с нервным беспокойством спросил Витторио.

Урсула поняла, что ее замешательство только раздражает доктора, и, желая угодить Армази любым способом, она спокойно продолжила:

– Синьорина написала письмо в Милан и попросила меня отправить его. Бесспорно, я должна была непременно исполнить ее волю, но я намеревалась прежде дождаться сенатора. Только он почему-то так и не появился за это время… – бледно-испуганное лицо лекаря заставило Урсулу смолкнуть, и, округлив и без того большие глаза, она посмотрела на доктора в ожидании его объяснений.

– Где оно? – процедил сквозь зубы Армази, внутренне готовый излить свой гнев на Адриано, по вине которого Каролина сейчас терзается в тоске и ностальгии.

Схватив протянутое Урсулой письмо и все так же пытаясь сдержать крик гнева, Витторио выпалил:

– Черт возьми, ох уж… – но тут же смолк и уставился на ошарашенную Урсулу. – Ты все сделала правильно! И не вздумай кому-то об этом сказать, а уже тем более синьорине Каролине.

Урсуле казалось, что лекарь сейчас взбесится, и она в недоумении попятилась к дверям.

– Как изволите, господин Армази. Я к вашим услугам, если что… Я никому… ничего… Я пойду?

Он только кивнул головой и, дождавшись ее ухода, распечатал письмо. Прочитав содержимое, Витторио вновь чертыхнулся.