— Мы с мужем очень хотели поехать в Вильну к Полю, но он был против, — продолжала Палевская. — Говорил, что опасно находиться рядом с границей, и если начнется война, мы окажемся в непростой ситуации. Словом, он запретил нам приезжать, хотя Элен… Знаете ли, она моя кузина — жена троюродного брата, — уточнила графиня, — со своей дочерью поехала-таки в Вильну и выбралась оттуда только с помощью Поля. Он очень надежный.

Докки кивнула, полностью соглашаясь с последним постулатом.

— А как вы уехали из Вильны? Вам также помог мой сын?

— Нет, — сухо ответила Докки и поддела носком ботинка опавшие ржавые листья. — Я покинула Вильну еще до начала войны — в первых числах июня.

— Но потом — я слышала — виделись с Полем у Двины?

«Это она узнала от княгини? — Докки метнула в спину Думской убийственный взгляд. — Или… ей об этом рассказал Палевский?»

— Случайно, — сказала она. — Узнав о приближении французов, я поехала в Петербург из своего имения под Полоцком, и по дороге неожиданно натолкнулась на корпус генерала. Граф был так любезен, что выделил сопровождение, которое препроводило меня со слугами за Двину.

— Понимаю, — Нина кивнула, казалось, больше своим мыслям, нежели услышанному рассказу.

«Что она знает? — тревожилась Докки. — Вчера она догадалась о нашей связи из-за романса и неосторожных взглядов, но у Палевского и раньше были любовницы, — она поежилась от этого, неприятного для нее слова. — Вряд ли графиня имела с каждой из них беседы — ее не касается, с кем проводит время ее сын. Наверное, ее обеспокоили высказанные им чувства, но, предостерегая его от нежелательной связи, она должна говорить с ним — не со мной…»

— Поль, он так занят своей службой, — почему-то робко заговорила графиня. — Я давно мечтаю, чтобы он остепенился, женился, подарил мне внуков. Он может сделать самую блестящую партию, но пока никак не выберет, — она замялась. — Княгиня упоминала, что вы давно потеряли мужа, и детей у вас нет…

«Детей нет, не считая того ребенка, который зреет сейчас во мне. Вашего долгожданного внука, мадам Палевская. Вы же считаете меня бесплодной и совсем неподходящей женой своему сыну. Не переживайте: он вовсе не намерен на мне жениться», — мысленно высказав это все графине, Докки ускорила шаг. Понятно, что все это было сказано Ниной не случайно. Верно, на семейном совете — Докки вспомнила, как после романса помрачнели отец и сестра Палевского — было решено переговорить с «ледяной баронессой» и намекнуть ей, чтобы она оставила в покое их сына и брата.

— Нет, детей у меня нет, — пробормотала она, желая только догнать своих спутниц и тем прекратить этот мучительный для нее разговор.

— Знаете, я всегда склонялась к тому, чтобы Поль женился не потому, что так надо, не из-за происхождения девушки или ее приданого, связей — у него самого этого в избытке. И не на красивой внешности или хорошем характере, — сказала графиня. — Мне хотелось, чтобы он женился по любви и был счастлив в браке так, как можно быть счастливым только с любимым человеком. И я — вся наша семья — мы будем рады принять ту девушку… женщину, которую Поль изберет для себя, руководствуясь собственным сердцем и чувствами.

Докки, оторопевшая от подобных слов графини, замедлила шаг и посмотрела на Палевскую. Та улыбнулась, ласково глядя на нее, и повторила:

— Чтобы только он был счастлив…

Глава XIV

Итак, графиня Нина не возражала, чтобы ее сын женился на Докки, и недвусмысленно ей об этом намекнула. Теперь дело было за Палевским. Решит ли он для себя, что ему нужно: необременительная связь с женщиной, от которой, по его собственным словам, он потерял голову, или женитьба, которая свяжет его обязательствами с той, что и так принадлежит ему душой и телом.

Вернувшись с прогулки, Докки заметалась по дому, не зная, что ей делать. Она все не решалась сообщить ему о своей беременности, боясь, что он разозлится на нее, заподозрив ловушку. Он же, судя по всему, рассчитывал, что она будет ждать его возвращения в Петербург после войны, а ей нужно было или уезжать — и тем прерывать их связь, или оставаться, что было возможно только в качестве его жены.

Ей казалось, она сойдет с ума от этих мучительных мыслей, и в последующие дни то приказывала паковать вещи для отъезда — часть их в закрытых сундуках и ящиках стояла в подвале, — то останавливала сборы, намереваясь при первом же удобном случае признаться в своем деликатном положении. Но никак не могла улучить момент для серьезного разговора с Палевским, все откладывая и откладывая его на какое-то более подходящее время. Он же ничего не говорил о своих намерениях, разве что порой она ловила на себе его задумчиво-пытливый взгляд и надеялась, что он все же размышляет о будущем их отношений, сейчас неопределенных.

Они проводили вместе много времени, будто хотели впрок насытиться друг другом, а предстоящая разлука неумолимо приближалась, с каждым днем ввергая Докки во все более паническое состояние.


Накануне отъезда Палевских за город у графини Мусиной состоялся бал по подписке с благотворительным базаром, средства от которого должны были пойти на нужды армии. Докки не хотелось на него ехать, но она давно обещалась, да и принимала непосредственное участие в его организации. Палевский со своей семьей также собирался там быть, что только и примирило Докки с необходимостью выхода в свет.

«Чем сидеть здесь в одиночестве, изнывая от ревности и тоски, уж лучше поехать на бал, — думала она, застегивая на себе цепочку с сапфировым кулоном, идеально подходившим к ее синему длинному вечернему платью. — И наслаждаться взглядами и затаенными улыбками Палевского, ко мне порой обращенными…»

Она взглянула на себя в зеркало, поразившись, как всего за несколько дней изменилась ее внешность. Вместо бледной и усталой женщины с печальным выражением лица, на нее блестящими глазами смотрела помолодевшая хорошенькая дама с нежным румянцем на щеках, губы которой так и норовили сложиться в счастливую улыбку, несмотря на сложность и неясность ее положения.

Бросив последний взгляд на свое отражение и поправив приколотую к волосам ленту, Докки сошла вниз, где у лестницы наткнулась на Палевского, в эту минуту вошедшего в дом.

— Только от сенатора, — пояснил он, оглядывая ее таким взглядом, что она немедленно зарделась. — По дороге домой решил заехать, поскольку не видел вас уже несколько часов. Но почему на вас длинное платье? Вы разве не собираетесь танцевать?

— Нет, — покачала головой Докки.

— Что вдруг? — он поднял бровь и с беспокойством произнес: — Вы нездоровы?

— Здорова.

— А, не хотите танцевать с господином Ламбургом? — насмешливо спросил Палевский.

— И это тоже, — кивнула она. — Вы все равно не танцуете, а мне…

— С чего вы взяли, что я не танцую? — удивился он.

— Но ваши раны…

— Они уже зажили.

— Не совсем, — от Афанасьича Докки знала, что рана на боку только-только стала затягиваться.

— Но я могу и хочу танцевать с вами — вы ведь не откажете мне в этом?

— Как вы можете танцевать, когда ваш бок еще болит?

Он ухмыльнулся, и Докки поспешно добавила:

— К тому же вы сказали моей кузине, что здоровье не позволяет вам…

— Не позволяет танцевать с ее дочерью, — Палевский пожал плечами. — На вас силы у меня всегда найдутся. Так что, моя любезная Дотти, подите, переоденьтесь. И никому не отдавайте польский, вальс и контрданс.

Он поцеловал ее и подтолкнул к лестнице, шепнув:

— И не опаздывай.

В ней так сладко отозвалось его «ты», а предстоящие с ним танцы переполнили ее таким пьянящим чувством легкости и радости, что она невероятно быстро обрядилась в весьма легкомысленное платье из голубовато-зеленого газа — с низким декольте и воздушной юбкой, ощущая себя удивительно молодой и беззаботной.


Когда она с Ольгой и Думской, заехавшими за ней по дороге, вступила в огромную, сияющую золотом и зеркалами бальную залу, десятки голов впились глазами в Ледяную Баронессу, десятки голосов загудели, обсуждая ее появление. Докки в который раз подумала, каково ей будет танцевать на глазах у всех с Палевским.

«Все равно, — подумала она, гордо поднимая голову, — пусть сплетничают и завидуют: ведь самый красивый и достойный мужчина принадлежит мне — хотя бы на этот вечер…»

— Как взбаламутились, — хихикнула Думская и похлопала ее по руке. — Помню, ухаживал как-то за мной один князь… Надобно сказать, среди дам он пользовался огромной популярностью и каждая хотела его увлечь. Но он видел только меня. Ох, как мне завидовали — приятно вспомнить!

— Бабушка! — подала укоризненный голос Ольга.

— А что такого я сказала?! — удивилась княгиня.

Докки с трудом сдержала смешок, высматривая в толпе высокого темноволосого генерала. Его она не увидела, зато заметила среди гостей свою мать, Мишеля с женой и дочерью, Вольдемара с Мари и Ириной, Жадову с дочерьми, Жени Луговскую в окружении кавалеров и Сандру, беседующую с князем Рогозиным — как раз в этот момент та повернула голову, увидев Докки, и окинула ее весьма неприязненным взглядом.

— Кузина ваша последнее время всячески обхаживает этого Ламброда, — от проницательных глаз княгини ничего не могло укрыться. — Давеча видела их в театре. Она перед ним стелилась — незнамо как. Он же, дурень, похоже, никак не сообразит, что происходит. Ох, дорогая, уведет она немца этого у вас из-под носа — славная получится парочка.

— Хорошо бы, — пробормотала Докки, сердце которой кувыркнулось при виде Палевского, входившего в залу со своими родными и Сербиными. Ангел в белом опирался на его руку, скромно потупив глазки.

— Мамаша-графиня все Полю свою дочку подсовывает, — радостно сообщила Думская. — Будто такая девица может его прельстить. Нина, правда, говорит…