— А разве любовника заводят в расчете на замужество? Хотя… кто знает? Возможно, я ему так понравлюсь, что он захочет взять меня в жены? — предположила Докки, с непривычным для себя злорадством наблюдая, как ее ответы раздражают Мари.

— Никогда! — Лицо кузины пошло пятнами. — Он никогда на тебе не женится! Во-первых, он молод для тебя…

— Отчего же молод? Ему сколько? Тридцать два? А мне — двадцать шесть. Ты сама не раз повторяла, что муж не должен быть намного старше жены.

— Неужели я такое говорила?! — так искренне удивилась кузина, что, не помни Докки разговора, состоявшегося у них накануне отъезда из Петербурга, она бы усомнилась, что он вообще происходил.

— Но разница в шесть лет — это слишком мало! — выпалила Мари. — Ты для него уже старая. Мужчинам его возраста нравятся молодые девушки. Потом не забывай, что граф с его положением, чином, состоянием никогда не женится на вдове да еще с такой… — она замялась.

— С моей репутацией, ты хочешь сказать, — подсказала ей Докки. — Ранее ты не раз утверждала, что я слишком добродетельна, и несколько минут назад боялась, что я ее потеряю, теперь же намекаешь, что моя репутация слишком неприглядна для мужчин с честными намерениями.

— Но говорят, ты специально воспламеняешь мужчин, чтобы потом их унизить и бросить!

— Но это же неправда, и кому, как не тебе, об этом знать?

— Конечно, я знаю. Но Палевский… Он же не знает тебя так хорошо. Ходят слухи, и он наверняка что-то слышал. Да и ты сама — уж прости! — но ты сама даешь повод так о себе думать, флиртуя со всеми мужчинами…

— Флиртуя со всеми мужчинами?! — Докки подняла брови и воззрилась на Мари, а та, побагровев до цвета свеклы, скороговоркой продолжила:

— Поэтому он — даже если и обратит на тебя внимание… — тут она вспомнила, что Палевский уже обратил внимание на ее кузину, запнулась, не зная, что сказать, и упрямо пробормотала:

— Но женится он на юной невинной девушке!

— Ну, пока он не женат, так что я вполне могу позволить себе насладиться обществом молодого и красивого мужчины, — Докки не могла удержаться, чтобы не поддеть свою «любящую» кузину.

— Он тебя бросит! — В голосе Мари послышались мстительные нотки.

— И все этому будут очень рады, как я понимаю.

— Если хочешь знать, после того, как ты увела у Ирины барона Швайгена…

— А также у девиц Жадовых, — с усмешкой добавила Докки.

— Он танцевал с Ириной мазурку!

— А также с уймой других барышень. Если бы Швайген должен был жениться на каждой девице, с какой протанцевал мазурку, у него сейчас бы уже образовался гарем.

— Она ему нравилась! Но ты с ним стала кокетничать, и он сразу позабыл об Ирине.

— Грош цена ухажеру, способному столь быстро позабыть о предмете своей любви, — миролюбиво сказала Докки, не в силах больше выслушивать бессмысленные рассуждения своей недалекой кузины.

«Она полностью попала под влияние завистливых подруг», — Докки старалась не только сдержать себя, но и найти оправдания для Мари, которая, судя по всему, сама не ведала, что творила. Не желая ссориться с ней и видя, что та не на шутку разошлась, Докки решила прекратить этот разговор и, насколько это было в ее силах, утихомирить кузину.

— Ты сама понимаешь, что приглашение на танец ничего не означает, — спокойно продолжала Докки. — Если бы барон испытывал к твоей дочери серьезные чувства, он никогда бы не посмотрел ни в мою, ни в чью-либо еще сторону. И потом, о чем мы вообще спорим? Я вовсе не претендую на кавалеров ни Ирины, ни Натали. Девушки окружены молодыми людьми и, на мой взгляд, должны быть вполне довольны.

— Не довольны! — оборвала ее Мари. — Вокруг них вертятся какие-то молокососы, а ты отвлекаешь на себя внимание лучших женихов. Ты отбила Швайгена!

— Еще скажи — соблазнила, — вздохнув, ответила Докки.

— О, тебе не нужно было соблазнять Швайгена — ведь ты нацелилась на Палевского! Ты услышала, что генералом все восторгаются, потом увидела, какой он красавчик, и тут же переключилась на него.

— Вот как, — Докки устало откинулась на спинку стула.

— Как ты могла?! — тем временем вскричала Мари. — Ты ведь знала, как он нравится Ирине! Мало тебе было Швайгена, так ты принялась за Палевского, о котором мечтает моя дочь! Она влюблена в графа! Девочка страдает, а ты ради какой-то позорной интрижки готова разрушить ее счастье.

— Девочка страдает из-за собственной глупости, — резко сказала Докки. — С таким же успехом она могла увлечься кем угодно из-за красивой формы и ореола героя.

— Она влюблена именно в Палевского!

— И без всякого повода с его стороны, насколько я могу судить. Не заметила, чтобы генерал проявлял к ней даже подобие интереса.

— Между прочим, он был очень рад знакомству с ней! Он сказал, что заметил ее еще на площади, когда ему бросили ленты. Неужели это ни о чем не говорит?

— Ни о чем, кроме того, что у генерала острое зрение и хорошая память.

— Может быть, он бы начал ухаживать за ней, если бы не ты! Алекса считает…

Докки встала, не намереваясь более выслушивать все эти вздорные и оскорбительные заявления кузины.

— Лучше посоветуй Ирине флиртовать с такими же молодыми и пустоголовыми, как она сама, офицерами, а не вздыхать о тех, кто ей явно не по плечу. И как бы тебе потом не перессориться со своими новыми подружками из-за кавалеров, которых не смогут поделить ваши дочери.

Не глядя на обескураженную ее словами Мари, Докки вышла из комнаты, не представляя, где ей отыскать убежище от раздраженных родственниц и собственных мыслей, что начинали сводить ее с ума.

«О, Господи, за что мне это все? — думала она. — Жила себе тихо, мирно, а затем вдруг вздумала сделать доброе дело кузине и в кои-то веки попутешествовать…»


Вечером ее родственницы отправились в гости к Жадовым. Докки сослалась на головную боль, осталась дома и села за письмо Ольге Ивлевой.

«Вильна, 28 мая 1812 года.

Chèrie Ольга, уж две недели я нахожусь в Вильне (надеюсь, Вы получили мою записочку, что я отправила Вам по приезде в сие славное место). Погода все это время стояла чудесная, город и окрестности необычайно живописны — просто рай для путешествующих, но, должна признать, здесь было бы куда приятнее находиться, если бы не ряд обстоятельств, действующих на меня весьма угнетающе…»

Далее она подробно описала и неожиданный приезд Алексы и Вольдемара в Вильну, и дружбу ее кузины и невестки с мадам Жадовой, «…Вам известной, потому не буду распространяться о ее характере, интересах и привычках…».

Сообщив, что в Вильне находится князь Рогозин и еще кое-кто из их общих знакомых по Петербургу, Докки намекнула, что статус вдовы здесь расценивается порой весьма однозначно, что доставляет некоторые неудобства, и добавила:

«Вы поступили правильно, chèrie amie, не поехав в Литву и тем избавив себя от несколько двусмысленного положения. Увы, в Вильне, как и в Петербурге сплетни расходятся с одинаковой быстротой. Если к этому прибавить разговоры о скорой войне и о том, что Бонапарте стягивает огромные войска у нашей границы, то находиться сейчас в столице куда спокойнее и безопаснее.

Сама я надеюсь на днях благополучно оставить Вильну, а с ней и своих родственниц, как и Вольдемара, сожалея лишь об обществе нашей милой Катрин. Следующее письмо напишу уже из Залужного, куда стремлюсь всей душой. Передавайте огромный привет от меня Вашей милой бабушке Софье Николаевне. Также можете сообщить ей, что здесь я познакомилась-таки с графом Палевским, и он не произвел на меня обещанного княгиней впечатления. Напротив, показался весьма самодовольным, избалованным и дерзким господином, по сравнению с которым князь Рогозин — образец добродетели и скромности.

Ваша Д.»

Докки долго смотрела на приписку о Палевском, но оставила ее, будучи уверенной, что слухи о ее знакомстве и танце с этим генералом вскорости дойдут до Петербурга, и если она не упомянет о нем в письме, это будет расценено Думской как весьма подозрительный факт.

Запечатав письмо, она вернулась мыслями к разговору с Мари. После их ссоры кузина бросилась вслед за Докки, просила прощения, оправдывая свои неосторожные слова переживаниями за судьбу дочери, как и за судьбу и репутацию «chèrie cousine». Конечно, они помирились, но для Докки стало очевидным, что теперь между ними могут быть лишь родственно-приятельские отношения, не более того. Их дружба не выдержала первого же испытания, проверяющего степень привязанности и доверия друг к другу.

«Мари подозревает меня в худшем, я же отныне никогда не смогу быть с ней откровенной, — удрученно думала она. — Но неужели я действительно выгляжу дурной и безнравственной, расчетливо завлекающей мужчин?..»

Докки перебрала в памяти всех своих — не столь многочисленных, как ей приписывали, поклонников, внимание которых, как ей казалось, она никогда не стремилась привлечь: не носила вызывающих декольте, не делала многозначительных намеков, относилась равнодушно к комплиментам и флирту. Но подобная сдержанность, судя по всему, напротив, воодушевляла и раззадоривала некоторых мужчин, ставивших своей целью растопить окружающий ее лед, о чем ей и поведал Палевский во время приснопамятного разговора на Бекешиной горе.

«И как мне теперь себя вести, если любой мой поступок все равно осуждается?» — Докки вспомнила слова Афанасьича о зависти к ее положению и деньгам, хотя ей было трудно понять, как можно завидовать ее одиночеству, жизни, сломанной ужасным замужеством. Впрочем, со стороны могло показаться, что она только выиграла, сделавшись сначала женой барона, а через несколько месяцев после свадьбы оставшись богатой вдовой. О подробностях этой истории в свете никто не знал. Докки и ее родственники — каждый по своим причинам — о том не распространялись.