– Останемся.

Филип сжал Анну в объятиях, и тут, как на грех, дверь отворилась и из дома вышел священник. Анна вспыхнула и спряталась за Майсгрейва.

– Стыд и срам! – Святой отец даже плюнул от негодования. – И добро бы с женщиной, но с мальчишкой!..

Филип почувствовал, как краснеет.

– Пожалуй, стоит вернуться в гостиницу, – предложил он.

Уже наступил полдень, город опустел – солнце разогнало пеструю толпу и раскалило мостовые. Все окна были закрыты ставнями.

Остаток дня они провели у себя в комнате. Когда же вечером спустились перекусить, то обнаружили, что хозяин и его жена подозрительно косятся на них и куда менее любезны, чем прежде. Филип рассердился.

– Завтра же придется съехать отсюда.

Анна же только посмеялась, но добавила:

– И еще надо купить женскую одежду. Тогда никто не скажет худого слова, если я, одетая горожанкой, захочу поцеловать тебя прямо на улице.

На другой день хозяин «Белого оленя» сам предложил им покинуть гостиницу. Как добрый христианин, он не мог одобрить странностей заезжего рыцаря. С любопытством и презрением он разглядывал этого паренька, вцепившегося в руку воина, словно пытающегося сдержать готовую прорваться ярость.

Хозяин невольно попятился и снова покосился на пажа. Сейчас, с откинутыми со лба волосами, он походил на девушку. Припухший, словно запекшийся от поцелуев рот, тени у глаз… А сами глаза зеленые, как луга в окрестностях Бордо, затененные пушистыми ресницами… Не может быть!.. Несомненно, перед ним женщина. Слова застыли у хозяина на языке, а с души будто камень свалился. Это меняет дело.

– Впрочем, сударь, я не настаиваю. Можете и оставаться, если угодно.

Но Филип лишь грубо толкнул его в грудь.

Тот не отставал:

– Я не желаю вам зла, Господь с вами! А если чем и прогневал, могу предложить неплохое жилище неподалеку, рядом с церковью Сен-Элали. Моя тетка Клодина славная женщина, да и домик у нее прехорошенький.

Теперь он жалел, что погорячился и упустил щедрого постояльца…

Небольшой дом в поросшем травой переулке пришелся Анне по вкусу. За оградой располагался крохотный садик: два куста сирени и деревце цветущей айвы. Немолодая полная женщина в накрахмаленном переднике встретила их приветливо и по узкой винтовой лестнице провела на второй этаж, точнее, в мансарду под скатом крыши. Из мебели в комнате оказались только ларь у окошка да кровать, покрытая зеленым фланелевым покрывалом. У затененного виноградом окна в клетке из ивовых прутьев звонко щебетала славка.

Анна пришла в восторг от их нового обиталища. Дышавшая чистотой и покоем, комната казалась ей восхитительной от одной только мысли, что здесь будут жить они с Филипом. И едва за хозяйкой закрылась дверь, как она пустилась в пляс и прыгала до тех пор, пока, запыхавшись, не повисла на шее у Филипа, притянула его, опрокидывая на себя…

Хотя любовной игрой они занялись лишь недавно, у них уже были свои правила, свои ласки и поцелуи. Они погружались в любовь как в мечту, как в сладостный сон, дабы вновь очнуться от него лишь друг для друга. Потом, утомленные и счастливые, тесно прижавшись, болтали и смеялись без умолку.

– Ты хохочешь как мальчишка, – удивлялась Анна. – Никогда раньше я не слышала, чтобы ты так смеялся.

– Я и сам забыл, когда смеялся по-настоящему.

Филип лежал на спине, и девушка, скрестив руки у него на груди, упиралась в них подбородком.

– Ты всегда казался мне суровым воином. Я вижу тебя на коне, в доспехах и с оружием в руках. Твои сильные руки созданы для битвы, и кто бы мог подумать, что они способны быть такими нежными, такими ласковыми. Скажи, твои женщины крепко любили тебя?

Филип улыбнулся и слегка щелкнул ее по носу. Анна вздохнула, откинулась на подушки и умолкла. Филип, опершись на локоть, с улыбкой смотрел на нее.

– О чем ты думаешь?

– О королеве. Все только и говорят, как она прекрасна. И она любит тебя – недаром она дала тебе свой алмаз… И эта женщина заняла принадлежавшее мне по праву место.

– Что ж, а ты, в свою очередь, заняла ее место.

Анна несколько мгновений вглядывалась в его лицо.

– Что ты хочешь этим сказать?

Он молча склонился, чтобы поцеловать ее, но девушка вдруг уперлась в его грудь руками.

– Ты же любил ее? Она прекрасна, она само совершенство. А я?.. Что такое я? Эти веснушки, эти ключицы, эти коленки… Я ненавижу себя, Фил, не смотри на меня так!..

Он расхохотался и стал обнимать ее. Анна сопротивлялась, пока он не нашел ее губы, сильно прильнул к ним. Его горячее дыхание опалило ее, блаженной слабостью растекаясь по телу. Она затихла, замерла в его властных, но таких нежных, покоряющих руках. А Филип, приподнявшись на локте, сказал тихим, охрипшим от страсти голосом:

– Знай одно. Я потерял голову, забыл долг и честь из-за пары этих коленок, восхитительных веснушек и изумрудных глаз!

Его лицо оставалось серьезным, пока на ее устах распускалась улыбка. Точно звезды, заблестели глаза. Гладкая, словно слоновая кость, кожа, казалось, жгла ему руки. С невольным стоном он прижал девушку к себе, его ласкающие губы заскользили по ее плечам, шее, груди. Анна прерывисто задышала, выгнулась, потянулась к нему, как гибкая лоза, отвечая на его желание. И время снова перестало существовать для них…

Лишь на закате, когда колокола отзвонили к вечерне, они спустились вниз. Хозяйка, Клодина Сигоне, угостила их румяными блинчиками с густыми сливками. Они проголодались и ели с жадностью, но все равно не могли оторвать друг от друга сияющих глаз. Хозяйка не трогала их, молча сидела возле очага за прялкой. У ее ног, развалившись, дремал здоровенный белый кот.

На следующий день Анна оделась в женский наряд. Теперь она выглядела как обычная жительница Бордо – в белой полотняной рубахе с широкими, стянутыми на запястьях рукавами, в черном корсаже со шнуровкой и ярко-алой юбке с черной полосой по краю. Короткие волосы девушка спрятала под маленький, плотно облегающий голову чепчик с завязками под подбородком, который мило подчеркивал грациозную посадку ее головы, стройность точеной шеи. Анна отказалась от грубых деревянных сабо и обула изящные темно-малиновые башмачки с узкими носами и завязками, крест-накрест обвивающими лодыжки.

Когда она, румяная и смущенная, спустилась вниз, Филип лишь прищелкнул пальцами и одобрительно кивнул. Анна приняла это как знак высшего признания, к тому же глаза рыцаря говорили гораздо больше.

Потом они долго гуляли по городу, и Филип теперь мог без опаски взять Анну за руку или обнять за плечи.

По узкой каменной лестнице они спустились к реке. На рыже-зеленых волнах Гаронны покачивались длинные шеренги судов, мачты которых поднимались выше кровель домов. По широкой излучине реки сновало множество рыбачьих лодок. Вдоль набережной стеной стояли купеческие дома. В их чердачных окнах виднелись толстые балки с блоками, с помощью которых на верхние этажи поднимали товары, чтобы уберечь их от сырости и крыс, этого бича прибрежных кварталов.

Богато разодетые, важные купцы прохаживались среди тюков с товарами, пирамид бочек и мешков. По сходням бегали грузчики. Прямо на набережной шла бойкая торговля свежей и соленой рыбой, у причала толпились жены рыбаков; в ожидании возвращения кормильцев они вязали и оживленно болтали. Повсюду группами или в одиночку ходили моряки, загорелые, часто с серьгой в ухе, облаченные в широкие пестрые балахоны или суконные куртки до колен.

Горячий воздух казался густым, как рыбная похлебка, слышалась разноязычная речь, заключались сделки, зычно вопили зазывалы. Многочисленные витрины лавок вдоль набережной были завалены всевозможным товаром. Тут же вертелись и лоточники, предлагавшие товар вразнос, менялы перекладывали на своих ящиках стопки монет.

Анну и Филипа захватила и увлекла кипучая жизнь богатого торгового города. Они отведали прекрасную камбалу, которую жарили здесь же на углях и предлагали всем желающим. У Анны от всего этого изобилия разбегались глаза. Филип купил ей ручное зеркальце в позолоченной оправе, расшитый бисером мешочек с мускусом и резной гребешок из яшмы. Девушка радовалась подаркам, как ребенок, смеялась, целовала его в щеку.

Вновь наступило время полуденной сиесты, и улицы Бордо, как по мановению жезла чародея, опустели. Из зарешеченных окон, где царил сумрак, веяло прохладой. Порой оттуда доносился женский смех или слышалась грубая ругань. Птицы смолкли. Лишь калеки и уроды, покрытые язвами и рубцами, жались в скудной тени соборов и, завидев редких прохожих, ковыляли навстречу, клянча милостыню. Листья платанов бессильно повисли от зноя.

В этот час лишь в мастерских да кузницах не замирала работа. Здесь выплавляли знаменитую бордоскую сталь, а рядом ковали славные аквитанские клинки. В пещерной тьме кузниц в отсветах горнов мелькали полуголые тела в длинных, прожженных во многих местах передниках. Они казались существами из преисподней, орудовавшими тяжелыми молотами. Черные от копоти мальчишки-подручные трудились у мехов, раздувая пурпурные угли.

Вечер наступил неожиданно, словно чья-то рука одним махом прибрала дневное светило и осыпала небо пригоршнями звезд. Из-за зубчатых кровель города выплыла луна. Филип и Анна сидели во дворе своего жилища, а мадам Клодина, сложив руки на животе, неспешно рассказывала им о своей жизни. Она давно овдовела, но замуж не спешила. У нее было несколько акров сдаваемой в аренду земли и этот дом, так что претендентов на руку и сердце мадам Клодины хватало. Славная женщина говорила еще и еще, вовсе не задумываясь, слушают ли ее молодые люди или целуются в тени цветущей айвы.

На следующее утро звон колоколов и птичьи хоры вновь будили влюбленных. Анна распахнула одностворчатое окошко, восхищаясь сиянием нового дня, насыпала славке зерен. Впереди их ожидал долгий день, и лучше всего его провести в окрестностях Бордо.

Весь мир, казалось, пребывал в весеннем ликовании. В голубой лазури звенели жаворонки, зеленели тучные пастбища, извилистая дорога петляла вокруг холмов, покрытых виноградниками. В садах распускались ранние розы, у реки серебрились оливковые деревья. Среди заросших плющом обломков римских колонн прыгали козы и наигрывал на свирели пастух.