Симона Вилар - Обрученная с Розой

Далее рассказчик уже и вовсе не стеснялся в выражениях, подкрепляя свои слова жестами.

Филип коснулся плеча Анны:

– Не пора ли вам отдохнуть?

Девушка даже не оглянулась. Пользуясь тем, что ее принимают за паренька, она беспрепятственно слушала то, что не предназначалось для девичьих ушей.

Филип с досады налил себе полную кружку вина. Не мог же он тащить Анну силой! Но когда он вновь тронул ее за локоть и она повернулась… Слова застыли на губах рыцаря. Он увидел ее горящие глаза, побледневшее напряженное лицо, закушенную губу. Даже на расстоянии чувствовалось, как бурлит ее кровь. И Филип поспешил отвернуться. Его словно обдало исходившим от нее возбуждением. Придвинув кружку, он сделал большой глоток, словно его мучила жажда.

За стол подсели двое латников. Бравые вояки, узнав, о чем речь, приняли участие в беседе. По мере того как пустели кувшины и кубки, рассказы становились все непристойнее, а рассказчики все красноречивее.

Внезапно смуглый южанин, смеясь, указал на Анну:

– Взгляните только, как слушает мальчик! Пусть возьмет меня дьявол, но он сейчас изойдет и без женщины!

Все расхохотались. А один из латников спросил, перегнувшись через стол:

– Тебе уже ведомо, как это исходить соками, малыш? Мессир рыцарь, ваш паж успел уже, наверно, поваляться на сеновале с пастушкой?

– Могу поручиться, что ничего подобного с ним не случалось, – с усмешкой отвечал Майсгрейв.

Анна боялась поднять глаза.

– А он у вас красавчик! – посмеиваясь, сказал южанин. – Смотрите, мессир, как бы какой-нибудь любитель мальчиков не похитил его у вас. Или вы и сами из тех, кто не прочь позабавиться с зеленоглазым ангелочком?

Вновь грянул смех. Филип не отвечал. Анна украдкой бросила на него быстрый взгляд. Майсгрейв сидел неподвижно, подперев щеку рукой и неотрывно глядя на нее. Анна никогда раньше не видела у него такого взгляда.

– Эй, а не отправиться ли нам к девкам, – внезапно предложил кто-то, и ответом ему были одобрительные возгласы.

– В самом деле, идем к шлюхам и испытаем все те удовольствия, о которых только что так живописали. А заодно и паренька научим кое-чему. Эй, малыш, ты куда?

Но Анна уже опрометью выскочила из-за стола и кинулась к лестнице. Там она спряталась за резную подпору и несколько минут стояла, пытаясь успокоиться. Внезапно она услышала, как постояльцы зовут с собой и ее рыцаря. Девушка вдруг не на шутку заволновалась и, метнувшись назад, схватила Филипа за рукав.

– Сэр Филип, неужели… Вы пойдете?

Филип склонился к ней и негромко сказал:

– Ступайте в комнату, миледи. Или вы настолько безрассудны, что последуете за нами в притон?

Лицо девушки исказилось. Казалось, еще миг, и она расплачется. Губы ее дрогнули.

– Не ходите, сэр… Я вас умоляю.

Филип покачал головой. Он видел, как взгляд Анны сверкнул презрением. Потом она стремительно повернулась и взбежала по лестнице.

Когда за ней захлопнулась дверь, Филип вышел во двор гостиницы. Остальная компания уже ушла вперед, его окликали. Какое-то время он шел следом, затем незаметно отстал и, свернув в какой-то переулок, отправился бродить по городу.

Окна домов были настежь открыты, и, поглядывая в них, Филип видел ужинающих бордосцев. Праздник кончился, но на улицах еще встречались прохожие. Кто-то брел, держась за стену и пьяно распевая, прошла небольшая процессия с факелами, донеслись смех и гудение рожков. На ступенях одного из домов сидела молодежь. При свете луны белые одеяния девушек, казалось, излучали сияние. Дрогнули струны, чистый юношеский голос запел:

Филип прошел мимо.

«Веленью сердец воспротивясь…» А ведь они с Анной любят друг друга. Это ясно как Божий день. Что там поет этот малый? «Зачем же, скажи, от любви нам бежать…» Филипа терзала эта любовь, ибо против нее восставал долг. «Клянусь Всевышним – это невозможно: она принцесса, а я… Я так хочу ее!»

Он остановился, прислонившись к стене темного дома. Прохлада камня была приятна – рыцарь весь горел изнутри. Губы его пересохли, сердце рвалось из груди. Прикосновение ночного воздуха навевало мысль о неге, о страсти. Весь мир казался шепчущим, манящим, расплывающимся… У Филипа кружилась голова.

– Я выпил лишнего сегодня. Эти, черт их побери, южные вина… Эта южная ночь…

Он поднял голову. Над ним было поразительно красивое, искрящееся миллиардами звезд небо. Звезды словно касались своими лучами шпилей города, огромная луна лила вниз молочный свет. На мостовой сплетались кружевные тени от флюгеров и башенок. Благоухала сирень, в садах распевали соловьи.

Майсгрейв стоял едва дыша. Северянин из далекого сырого Нортумберленда, он оказался в плену южной ночи. Воин, знавший лишь слепую ярость схватки и кровь, сейчас готов был разрыдаться от окружавшей его красоты.

«Нет, все это со мной уже было, – тряхнув головой, подумал Филип. – Мне случалось любить, и я знаю, как больно бывает потом. Неужели все начинать сначала?»

Его сердце помнило Элизабет. Не ту надменную венценосную красавицу, а любящую слабую женщину, которая тайно искала встреч с ним, стонала от блаженства в его объятиях. Но это воспоминание прошло стороной, не взволновав его. Зато при одной мысли об Анне его душа как будто озарялась вспышкой молнии. Становилось трудно дышать от нежности и безумного влечения. Он вспомнил ее покорность, ее сияющие глаза, ее безудержную страстность во время гибельной бури. «Я люблю тебя, – сказала она тогда. – И хочу познать твою любовь…»

– Моя маленькая искусительница… И я хочу узнать твою любовь. Мой ангел… Мой сорванец… Моя сладостная фея…

Неподалеку он заметил целующуюся в глубине арки парочку. Стараясь не потревожить влюбленных, он осторожно прошел мимо, услышав, как женщина глубоко и страстно вздохнула. Донесся одинокий удар колокола. Надрывая сердце, заливались соловьи в садах.

«Этот город словно напоен любовью», – подумал рыцарь.

Побродив еще немного, он решил вернуться.

«Наверное, она уже спит. И, придя к ней, я положу между нами меч. Ибо, видит Бог, я не хочу, чтобы она возненавидела меня».

А ведь не так давно он мог спокойно заснуть рядом с ней при свете костра, и ничто не подсказывало ему, что рядом бьется трепетное женское сердце. Теперь же между ними должен лежать меч – древняя преграда, разделяющая мужчину и женщину, символ, стоящий на страже целомудрия.

Он вошел в гостиницу, поднялся к двери своей комнаты и остановился, не решаясь войти. Кровь снова забурлила, дыхание стало тяжелым и хриплым.

– Только меч, между нами будет меч! – как заклинание, твердил он.

Войдя, Филип захлопнул за собой дверь и прислонился к ней спиной. Он смотрел, и сердце словно выскакивало из груди.

Анна не спала. Лунный свет, лившийся потоком в раскрытое окно, заполнял комнату серебристым мерцанием. Девушка сидела на краю постели, обхватив колени руками и упершись в них подбородком. Фигура ее казалась отлитой из серебра и в то же время такой хрупкой, будто была соткана из воздуха. На глаза Анны падала тень от челки, и они казались темными и огромными. Девушка повернула голову, на щеках ее блеснули следы слез.

Анна взглянула на него с изумлением и вдруг просияла.

– Так вы вернулись, сэр?

Филип вдруг отчетливо понял, что поспешил, что ему не следовало возвращаться. Он по-прежнему стоял спиной к двери. И, видимо, в его взгляде было нечто, что почувствовала девушка. Она перестала улыбаться, замерла, затем отвернулась и принялась торопливо расшнуровывать сапог. Пальцы ее дрожали, она путалась, дергая ремешки.

Майсгрейв подошел ближе. Девушка подняла на него растерянные глаза, и тогда рыцарь опустился на колени и стал медленно расшнуровывать ее сапожок. Анна глядела на него сверху вниз. Ладони ее были холодными, а грудь горела. Она глядела на его пышные кудри, казавшиеся пепельными завитками дыма в сиянии луны, и знакомое желание запустить в них пальцы захлестнуло ее.

Филип отбросил сапожок, и его рука, все еще сжимавшая ступню девушки, скользнула по ее лодыжке, затем голени, коснулась колена… От этой невольной ласки девушку бросило в дрожь. Филип же глухо застонал и припал лицом к ее коленям. Анна на миг окаменела, потом глубоко вздохнула и счастливо прикрыла глаза. В эту минуту ей было так легко, она чувствовала себя такой свободной!..

– Анна… – глухо произнес Филип.

Девушка опустила руку и погрузила пальцы в его волосы. Рыцарь поднял голову. Какое-то мгновение они не отрываясь глядели друг на друга, затем Анна, коротко выдохнув, скользнула в его объятия.

Филип проснулся еще до рассвета. В смутном полумраке проступали очертания комнаты, складки полога, ларь у окна. В углу подавал голос сверчок.

Он повернул голову. Анна безмятежно спала, ее голова доверчиво покоилась у него на плече. Губы ее были слегка приоткрыты, на щеках лежали тени ресниц.

Рыцарь улыбнулся краем губ. Взбалмошное дитя – что сталось с ней в эту ночь? Дитя – и нежная, неукротимая, обожаемая женщина…

Он вдруг почувствовал, как сжимается сердце. Филипу пришлось признаться себе – он страшился ее пробуждения. Праздник окончился, иссяк, как легкое хмельное вино Аквитании. Еще вчера здешний воздух дышал любовью – не той, о которой поется в куртуазных ронделях и лэ, а любовью, жаждущей страстных ласк, поцелуев, заставляющей разгоряченные тела сплетаться в неистовых объятиях…

Филип глядел на Анну. Чистое дитя, не сознающее своего греха, не помышляющее о последствиях. Все это придет потом, когда она вернется к действительности, когда поймет, что она уже не та, что прежде, и осознает, какая кара может постигнуть ее. И его тоже ждет расплата – иная. Еще не так давно на побережье, среди дюн, когда Анна устыдилась своего безумного порыва на корабле, между ними было нечто подобное. Словно ледяная стена разделила их, и он помнил ее ненавидящий взгляд, эту горделивую сухость и надменность. Но тогда он не чувствовал за собой вины. О, зачем, зачем он вернулся вчера, зачем целовал эти податливые губы?!