В глазах рыцаря было странное испытующее выражение. Он едва заметно улыбнулся ей, но Анне показалось, что он иронизирует. Она представила, как, должно быть, ужасно выглядит – бледная, худая, словно скелет, остриженная, да еще и закутанная в старую овчину. Сиятельная графиня Уорвик…

Анна собрала все мужество, чтобы держаться с достоинством.

– Окажите любезность, сэр, отыщите этих простолюдинок. Не могу же я целый день разгуливать в бараньей шкуре.

Голос ее звучал властно и сухо, и этих высокомерных ноток Филипу еще не доводилось слышать.

– Хорошо, миледи, – ответил он с почтительным поклоном. – Вся семья рыбака отправилась к мессе в ближайшую церковь, но, если вам угодно, я съезжу и потороплю их.

Он ускакал, а Анна, пошатываясь, побрела к воде. Ее ноги по щиколотку уходили в белесый песок дюн. На берег накатывались волны, вынося ракушки и гирлянды морской травы. Рыбачьи суденышки, распустив косые паруса, уходили в открытое море. Вода отсвечивала, будто снятое молоко.

«Я не дам ему повода насмехаться надо мной, – думала Анна. – Он не найдет во мне прежней восторженной девчонки, млеющей от любого его взгляда. Я дам ему сполна ощутить разницу между нами, невзирая на то, что, в конце концов, обязана ему жизнью».

Сердце ее глухо толкалось в груди. Из головы не выходил тот поцелуй во время бури, их единственный поцелуй. Разве мог так целовать ее человек, сердце которого холодно? Анна встряхнула головой. «Так же он некогда целовал и других… Королеву, свою жену и ту шлюху с кастаньетами…»

Она подумала, что хорошо, раз между ними ничего не произошло. Разве было бы лучше, если бы он овладел ею не любя? А потом отвез к отцу, опозоренную, обесчещенную. Тогда бы Делатель Королей проклял ее!

И все же душа ее продолжала болеть и томиться, уязвленная гордость жгла раскаленным углем. Ведь она первая, забыв о чести, сделала шаг навстречу и в ответ получила оплеуху!..

– Лучше бы я умерла! – стонала она, раскачиваясь и пряча лицо в ладонях.

Анна довольно долго просидела у моря, пока ее не отыскали старая Матюрина и ее невестка Жискетта, некрасивая, располневшая женщина с волосатой, как у мужчины, верхней губой. Говорила она почти басом и поминутно ссорилась со свекровью, но, похоже, при всем том они души друг в друге не чаяли.

Женщины отвели Анну в хижину, где их поджидали старый рыбак, высокий, совершенно лысый и сухой, как зимний куст, и его внук. Мальчик был рослым и хорошо сложенным, но при взгляде на него Анна невольно отвела глаза. Лицо и шея парнишки были изъедены золотухой, покрыты гноящимися рубцами и сине-багровыми пятнами.

Женщины одели Анну в широкую юбку из некрашеной домотканой шерсти и корсаж на шнуровке. Голову покрыли платком, так туго затянув его под подбородком, что лицо девушки стало казаться треугольным. Затем ее угостили сочным печеным крабом, показавшимся Анне невообразимо вкусным.

После еды и сна, когда она сидела на скамье у порога, к ней подошел Майсгрейв. Смысл его слов сводился к тому, что эта хижина – неподходящее пристанище для знатной леди и было бы лучше перебраться к местному священнику в его добротное каменное жилище, где есть несколько человек прислуги.

– Я не тронусь отсюда, пока не наберусь сил! – отрезала Анна. – Мне надоело скитаться с места на место, и если я и покину этот кров, то только для того, чтобы следовать к своему отцу.

Она с вызовом поглядела на рыцаря, но тот лишь согласно кивнул.

Потянулись нестерпимо однообразные дни. Филип нередко уезжал куда-то, возвращаясь с корзинами провизии и дичи. Рыбачки никогда не видели в своей хижине подобного изобилия. Конечно, все это предназначалось для постояльцев, однако и на долю хозяев кое-что перепадало.

Анна же ела и спала, спала и ела. Она была еще очень слаба, сон ее был глубоким и продолжительным. Когда же она просыпалась, то подолгу лежала в постели, глядя на чадящий в очаге торф, прислушиваясь к жужжанию веретена Жискетты, наблюдая, как ловко вспарывают брюшко рыб узловатые старческие руки Матюрины Ланиголь.

Иногда из своего угла она видела Филипа. Он сидел в светлой, расстегнутой на груди рубахе у затянутого бычьим пузырем оконца, полируя оружие. Отблески огня озаряли его лицо. Анна украдкой разглядывала его, не в силах понять, что изменилось в облике рыцаря, словно стало недоставать чего-то привычного. Он был таким же, как всегда, – широкоплечий, молчаливый, с оружием в руках, но, как казалось Анне, больше походил на простого наемника, нежели на благородного рыцаря. Было ли все дело в его простой одежде или изменилось что-то в ее восприятии этого человека?

Держался Филип подчеркнуто вежливо и предупредительно. Однако его обычная невозмутимость теперь раздражала ее. Он неторопливо ел, уходил, возвращался, при этом явно избегая ее. Анна же, не признаваясь себе, втайне ждала его внимания. Она злилась, но его присутствие было ей необходимо и вместе с тем несносно. Она совсем извелась и однажды, не выдержав, не обращая внимания на посторонних, заговорила с ним по-английски:

– Почему вы не уезжаете? Почему не оставите меня здесь и не поспешите доставить моему отцу письмо Эдуарда Йорка? Чего вы ждете? Отправляйтесь! Уезжайте скорей! Скачите к отцу, а когда увидите его, сообщите между прочим о том, что его дочь лежит после болезни в вонючей рыбачьей хижине в ландах под Бордо. Пусть он пришлет за мной. Так вы сможете исполнить наконец свой долг перед королем, а заодно и мне окажете услугу. Господи Иисусе! Ведь в Англии вам так не терпелось избавиться от меня, чего же вы ждете теперь?

Она вся дрожала от возбуждения, не сознавая, что кричит во весь голос. Умолкнув, она не могла справиться с бурным дыханием. Майсгрейв глядел на нее не мигая. Его лицо ничего не выражало, и, когда она замолкла, он спокойно продолжил полировать лезвие клинка. Зато семья рыбака смотрела на них во все глаза. Анна не выдержала и, ни слова не говоря, выскочила за дверь.

Когда Анна стала выздоравливать, она пристрастилась совершать долгие прогулки в одиночестве среди дюн и узнала, что если направиться вдоль берега на юг, то вскоре покажется рыбачья деревушка с неуклюжей каменной часовней в центре. Однако Анна старалась не приближаться к ней, так как местные жители, особенно женщины и ребятишки, проявляли чрезмерное любопытство и, едва завидев ее, покидали свои лачуги и приставали с расспросами. От них было непросто отделаться, и, когда она поворачивалась и уходила, они начинали кричать ей вслед обидные слова и швырять камни и сухой навоз.

Если пойти в противоположную сторону, то через две-три мили покажется старый замок, приземистый и неуклюжий, словно вросший в неприветливые седые дюны. Местность вокруг была дикая и пустынная, на дороге к замку попадались вооруженные всадники, подгонявшие древками копий каких-то бедолаг в цепях. Это пришлось Анне не по душе, и она решила больше не заходить так далеко.

Оказавшись под открытым небом, Анна двинулась в сторону от моря и вскоре очутилась среди чахлых зарослей тамариска и дрока. Солнце пекло голову, и девушка вскоре пожалела, что не захватила платок. Неумолчно стрекотали цикады. Она уходила все дальше, пока под ногами не зачавкала грязь. В тот же миг она услышала, что ее окликнули. Анна оглянулась. К ней торопливо приближался золотушный парнишка, внук рыбака Жан.

– Не ходите туда, сударыня! Там трясина, скрытая под зеленью, многих это обманывало, и их так и не находили.

Анна невольно попятилась, в то же время держась подальше от Жана. Ее по-прежнему страшило его обезображенное лицо. Впрочем, виделись они нечасто, поскольку мальчишка как пришитый ходил за своим дедом, каждый день с рассветом отправлялся с ним в море, а в остальное время либо латал изношенные сети, либо одиноко бродил у воды.

– Почему ты пошел за мной?

– Он сказал.

– Кто – он?

– Рыцарь. Он сказал, чтобы я охранял тебя.

– Зачем? Много ли от тебя проку?

– Я должен следить, чтобы ты не заблудилась. А однажды я отогнал от тебя деревенских мальчишек.

Анна повернулась и пошла прочь.

– Послушай! – позвал он.

– Чего тебе?

Он раздражал ее. Парнишка почувствовал это и опустил глаза. Какое-то время он молчал, вид у него был такой несчастный, что Анна наконец сжалилась.

– Чего ты хочешь, Жан? – уже мягче спросила она. Не поднимая глаз, он вытащил из-за пазухи ожерелье из пестрых ракушек.

– Тебе…

Анна растерялась. Чего-чего, а этого от юного уродца она не ожидала.

– Возьми, – сказал Жан. – Я сам сделал. Ты такая грустная… Я думал, это тебя обрадует.

Анна была тронута. Поборов брезгливость, она сделала шаг и погладила его по голове.

– Спасибо. Оно мне действительно нравится. Давай я надену.

Назад они шли вместе. Когда вдали показалась хижина, Жан вдруг заговорил:

– Не злись на него. Он добрый. Давал мне помахать мечом, а когда ты болела, все время смотрел на тебя и дал отцу Симону много денег, чтобы он молился о тебе денно и нощно. Ты бредила и все время твердила: «Филип, Филип!» Это его так зовут? А один раз я видел, как он целовал тебе руки.

Анна остановилась как вкопанная.

– Правда?

– Зачем мне врать? Я видел. В доме никого не было, но дверь была открыта, а я сидел у порога. Могу поклясться – он целовал твои руки и плакал. По крайней мере, на его щеке были следы слез.

– Нет, – сказала Анна. – Он никогда не плачет. Он сделан из железа.

Жан вздохнул.

– Тут был лекарь из Бордо, важный толстый мэтр, и рыцарь сказал, что если лекарь тебя не вылечит, то он проделает в нем дырок больше, чем в рыбачьей сети. И я знаю, он так и сделал бы. А потом – он не железный. Ты ведь не знаешь, как он о тебе печется. Без конца допытывает матушку о том, как ты ела, как спала. Велит, чтобы чаще взбивали тюфяк и меняли простыни, чтобы грели каждый вечер воду, чтоб ты могла помыться…

– Ну, это уж слишком!..

Анна стремительно ушла вперед.