Филип прислонился к ограде ристалища и до тех пор обводил взглядом верхние ярусы трибун, пока не обнаружил в одной из лож Анну Невиль. Вот она, причина его опустошенности… Эта зеленоглазая девушка в расшитом золотом головном уборе, богатая, нарядная и оживленная, сидящая подле графа Уорвика и беспечно переговаривающаяся с окружающими ее фрейлинами… Филип думал о том, что за время, предшествовавшее его схватке с Делореном, Анна ни разу не прислала весточку, ни разу не изъявила желания встретиться с ним. Она была всецело поглощена своим женихом, и сейчас Филип видел, как она подалась вперед, едва к ее ложе подъехал принц Эдуард. Он был облачен в доспехи, так как собирался принять участие в турнире, на его щите красовались Алая Роза Ланкастеров и три английских льва.

– Мессир рыцарь, что вы так невеселы? – воскликнул его оруженосец. – Это дурной знак! Берите пример с шотландца – любезен с дамами, шутит и, кажется, вполне уверен в своей победе!

Между тем оба рыцарских отряда выстроились друг против друга. Один возглавлял граф де Кревкер, а другой – Луи Люксембургский.[90]

Глашатаи выкрикивали правила, следуя которым должны были сражаться воины, а затем наконец прозвучал такой долгожданный сигнал: «Рубите канат!»

Из-за того, что король Людовик не был ярым любителем турниров, эти шумные рыцарские увеселения уже не имели во Франции такого распространения, как в былые годы. И тем не менее эти состязания не теряли своей популярности и еще долго оставались заметными событиями, о которых велись толки и в замках, и в лачугах. Так что теперь, когда тысячи и тысячи людей с замиранием сердца следили, как по знаку маршалов рыцари тронули коней, как медленно и грозно они опускают длинные копья, как развеваются по ветру разноцветные плюмажи на их шлемах, гудит под копытами тяжелых коней земля и наконец происходит яростная схватка, не было вокруг ни единой души, которая бы не ликовала оттого, что является свидетелем столь грандиозного зрелища.

Филип Майсгрейв на время тоже отвлекся от своих горестных размышлений. Подавшись вперед, он горящими глазами следил, как при первой же стычке несколько закованных в тяжелые турнирные доспехи воинов вылетели из седел и беспомощно распростерлись на земле, в то время как те, что остались в седлах, выхватив клинки, сцепились в поединках, тесня и давя друг друга. Оруженосцы павших спешно уносили с поля своих хозяев. Над ристалищем стоял грохот, ржали кони, мелькали взлетающие вверх палицы и мечи, клубилась рыжая пыль. Со стороны все это напоминало настоящий бой, однако при этом все знали, что мечи и копья затуплены, палицы облегчены, и противники могут биться лишь по правилам, стремясь показать воинское искусство, но никак не поразить противника всерьез. Стоило кому-нибудь из них под натиском противника коснуться ограды или потерять стремя, как маршалы турнира тотчас объявляли их побежденными и требовали покинуть арену.

Однако спустя час после начала боя, когда кони в прах истоптали арену ристалища и пыль, словно завеса, скрыла от судей сражающихся, зрители заметили, как замертво рухнула лошадь под одним из всадников, как, оказавшись на земле, продолжали ожесточенно биться двое других рыцарей, а выбитый из седла молодой бургундец в отчаянии кинулся с палицей на оставшегося в седле противника. Немедленно был подан сигнал об окончании турнира, взревели фанфары, и оставшиеся непобежденными рыцари, опустив оружие, повернули коней к ложе короля и скамьям судей.

Теперь они являли собой далеко не такое блистательное зрелище, как прежде: запыленные доспехи, превратившиеся в лохмотья попоны, обрывки плюмажей на смятых шлемах. Из пятидесяти рыцарей, принявших участие в схватке, на поле осталось всего шестнадцать. Гордый граф Кревкер, коннетабль Люксембургский и молодой Эдуард Ланкастер были среди них.

Филип во время боя неотрывно следил за последним. Юноша неплохо сражался, и Филип вновь невольно почувствовал уважение к нему. В конце концов, он был англичанином, и Майсгрейву доставляло удовольствие видеть, как принц сходился с французскими и бургундскими рыцарями, неизменно оказываясь победителем во всех поединках. Однако это чувство испарилось, когда он увидел, как к Эдуарду сквозь толпу пробралась его невеста и, улыбаясь, заговорила с ним, положив руку на холку разгоряченного коня. Принц снял шлем и склонился в седле.

В этот момент Филипа тронул за плечо один из распорядителей турнира:

– Мессир рыцарь, вам пора.

Для него и для Делорена были разбиты палатки из черного сукна. Это не пришлось Филипу по вкусу. Под таким пологом чувствуешь себя заживо похороненным. Поэтому, едва облачившись в доспехи, он сразу же поспешил покинуть сумрачный свод. Возле палатки стоял его турнирный конь – могучий нормандский жеребец темно-бурой масти. Холка, грудь и морда животного были закованы в сталь, а на стальной пластине, защищавшей его голову, возвышался острый рог.

Филип ласково погладил коня и угостил его с ладони подсоленным хлебом. Он мог видеть, как из соседней палатки вышел Делорен в темно-серых, украшенных филигранью латах. На его шлеме развевался сине-серый шарф Жанны Дюнуа. Шотландец тоже направился к своему коню. Теперь он уже не был весел – лицо его под поднятым забралом было бледным и осунувшимся. Казалось, лишь теперь эти двое осознали, что один из них вскоре предстанет перед Творцом. Смерть была обязательным условием их поединка, и внезапно Филип подумал, что все это никак не соотносится с тем, что заповедовал Христос. Разумеется, Делорен оставался его врагом и он первым напал на него в Луврском замке, а все-таки ему не хотелось убивать шотландца ради потехи разряженной толпы иноземцев. Эта схватка была их личным делом.

Делорен вдруг кивнул Майсгрейву и, взяв свою лошадь под уздцы, отошел в сторону. Позади Филипа зашелестел шелк и повеяло нежным ароматом розового масла. Он оглянулся.

Анна Невиль, бледная, с напряженно сжатыми губами, стояла перед ним. Длинный шлейф ее сине-зеленого, расшитого золотыми узорами платья держала молоденькая фрейлина. Анна сделала шаг навстречу рыцарю и улыбнулась.

– Вы великолепно выглядите в этой броне, сэр.

Филип молчал. В глубине его души поднялась теплая волна. Анна покинула своего жениха именно тогда, когда ему вручают награды, когда множество благородных девиц оставили свои ложи, чтобы поздравить победителей.

Анна все еще улыбалась ему, но в ее потемневших глазах читалась тревога. Она заговорила с ним по-английски, задав несколько ничего не значащих вопросов о его коне, о вооружении, с пониманием кивнула, выслушав ответ, и вдруг сказала:

– Когда я узнала об условиях этого поединка, я…

Она облизнула пересохшие губы.

– Это безбожно и нелепо. Зачем вы согласились? Святая Дева, кому это понадобилось? Я пыталась добиться отмены поединка и пробовала сделать это с помощью церкви. Если бы вы знали, со сколькими прелатами в Париже я встречалась в эти дни! И каждому я твердила, что это великий грех, если в христианской стране устраивают такие бои, как во времена языческого Рима. Кое-кто соглашался со мной, но большинство твердили, что здесь имеет место Божий суд[91] и вы сами настояли на этом. Однако я не верила никому из них. Я ведь видела, что им самим до смерти не терпится поглазеть на этот смертный бой!..

– Леди Анна…

Но она не слышала.

– Они хотели всего лишь развлечься, все они – и мой отец, и даже ваш покровитель де Кревкер. А мне страшно. Мне страшно как никогда.

Он шагнул к ней, но девушка отпрянула, гордо вскинув голову.

– Я, конечно, лучше других знаю, какой вы воин, сэр Майсгрейв… Но, Пресвятая Дева, я вовсе не хочу, чтобы этот шотландец случайно убил вас.

Майсгрейв мягко улыбнулся.

– В этом наши желания совпадают, миледи.

Девушка не мигая смотрела на него.

– Зачем вы согласились на этот поединок? Говорят, Делорен сражается как дьявол.

– Но раньше мне уже удавалось справиться с этим дьяволом.

Анна коротко втянула воздух.

– Я каждый вечер молилась о вас. Я молилась, наверное, как никогда в жизни. Но если Господь не услышал меня…

Она не договорила – горло ей сдавил ком. У Филипа же внезапно стало легко на душе. С его глаз словно упала пелена. Он был глуп, как мальчишка, он совсем ослеп от ревности! Анна вела себя именно так, как должна была вести. Как он мог так ошибаться в ней, он, который так хорошо ее знал!

– Анна, послушай…

Но в этот миг грянули трубы, прибежал герольд, крича, что рыцарю пора на арену. Анна обратила к Филипу бледное лицо и сказала почти бесстрастно:

– Говорят, сэр рыцарь, что вы отказались принять платок от леди Жаклин де Круа, а также перчатку от красавицы Сеннак? Не подойдет ли вам мой шарф? Кто знает, может, именно он и принесет вам удачу…

Ни слова не говоря, Филип опустился на колено, и Анна повязала ему на руку легкую зеленую ткань с золотой каймой. Затем она круто повернулась и пошла прочь так быстро, что фрейлина со шлейфом едва поспевала за ней.

Филип сел в седло и кивнул оруженосцам. Он чувствовал, как учащенно бьется сердце, видел, как повыше левого налокотника плещется легкий шарф Анны Невиль. К тому моменту, когда он приблизился к ристалищу, он был готов сразиться не только с Делореном, но и с дюжиной великанов в придачу.

Между тем арену полили водой, убрали с нее обломки копий и клочья попон и плюмажей. Герольды протрубили, требуя тишины, и, когда она водворилась, главный среди них возвестил, что сейчас на глазах зрителей состоится схватка двух рыцарей, из которых один непременно должен лишить жизни другого. Биться они будут боевым оружием – копьями, мечами и тройными боевыми цепями с утыканными шипами ядрами, при этом им запрещено менять поврежденное оружие. В заключение герольд заявил, что все желающие могут делать ставки, сейчас же они должны приветствовать обоих воинов рукоплесканиями, дабы те уверовали, что схватка их окажется славной и о ней долго будут помнить и рассказывать.