Симона Вилар - Обрученная с розой

Филип взял коня под уздцы, и они ушли. Анна наконец встала и еще долго бродила по песчаному берегу, стараясь ставить ногу в след Филипа, а затем села у воды, вслушиваясь в плеск волн, словно в их говоре крылся какой-то ответ.

«Если я сейчас вернусь, он все поймет по моему лицу», – подумала девушка. Ей нужно было успокоиться, и поэтому она не спешила, оставаясь на берегу до тех пор, пока красный диск солнца почти полностью не погрузился в воду.

– Пресвятая Дева… – беззвучно шептала Анна. – Помоги мне, научи меня. Я слабая и грешная, я знаю. Но ведомо мне и то, что меня не страшит грех. Верни же меня на путь истинный либо дай насытить любовью измученное сердце…

Где-то вдалеке сонным голосом прокричала водяная птица. Сырой воздух был насыщен запахами растительной гнили, йода и рыбы.

Заслышав шаги, девушка оглянулась. Это снова был Жан. Мальчик нерешительно остановился в отдалении, переминаясь с ноги на ногу.

– Тебя опять послали?

Жан кивнул. В сумерках его обезображенное лицо не было таким отталкивающим. Анна поднялась, отряхнув песок с одежды.

– Идем.

Семья рыбака уже собралась у огня, когда среди дюн показалась Анна с Жаном. Они шли, держась за руки, о чем-то весело болтая. Старая Матюрина даже рот разинула от удивления, увидев своего обычно угрюмого внука таким оживленным.

– Я наловил для тебя крабов, – сообщил, сияя, Жан. Анна еще никогда не видела его улыбки. – Один такой здоровенный, что еле уместился в миске!

В хижине пахло жареной рыбой, козьим пометом, сухой морской травой тюфяков. В очаге разгорался торф. Его свет плясал на лицах людей. Прочитав вечернюю молитву и поужинав, все стали готовиться ко сну.

Филип подошел к Анне.

– Я вижу, вы уже достаточно окрепли, чтобы завтра отправиться в путь.

Анна посмотрела на него и внезапно поняла, чего ей недоставало в обличье рыцаря.

– Сэр Майсгрейв, а где же ваша цепь с ковчежцем? Неужели она пропала во время бури?

– Вы только сейчас это заметили?

Он запустил руку за ворот и извлек крохотную шелковую ладанку на серебряной цепочке.

– Если вы помните, миледи, когда мы покидали Англию, наши кошельки были пусты. Мы ступили на французский берег нищими. Вы были больны, вам требовались лечение и уход. Поэтому я, недолго раздумывая, продал и ковчежец, и цепь. Однако сама святая реликвия, которая, как бесценный талисман, хранила нас в пути, осталась у меня. Зато теперь у нас достаточно средств, и, я думаю, Делателю Королей не придется краснеть за свою дочь.

Анна нахмурилась.

– Мне казалось, что вы дорожите этой наградой.

– Да, она для меня много значила. Но, клянусь Всевышним, неужели вы, миледи, полагаете, что я стал бы колебаться в тот момент, когда ваша жизнь висела на волоске?

Анна будто бы и не слышала его слов.

– Этот ковчежец – символ доблести и победы и, вероятно, значил для вас не меньше, чем святыня, заключенная в нем. Сама королева Англии преподнесла его вам…

Филип лишь пожал плечами.

– Зачем возвращаться к этому? Что сделано, то сделано. Ступайте-ка лучше спать. Мы отправимся еще затемно, и вы должны отдохнуть перед дорогой.

Анна легла, но сон не шел. Она долго глядела в темноту, улыбаясь своим мыслям.

«Сначала кольцо. А теперь и ковчежец… И все это дары прекрасной Элизабет. Господь возвращает мне надежду…»

Выехав чуть свет, весь следующий день они продвигались через ланды. Унылая равнина была покрыта вереском, зарослями колючего терновника и дрока. Песчаная тропа вилась среди заболоченных низин, кое-где темнели вершины елей. Жилье попадалось редко, только порой на горизонте виднелись лениво вращающиеся крылья мельниц да среди пологих лиловых холмов бродили небольшие стада овец.

Смахивающие на ведьм крестьянки иной раз пересекали им дорогу с корзинами трав или вязанками хвороста, останавливались и долго глядели вслед путникам, заслонившись рукой от солнца. Попадались среди зарослей развалины часовен, столь древних, что стены их покрывал мох и лишь с трудом можно было различить резьбу на их плитах. У одной из таких построек рыцарь и девушка остановились, чтобы немного передохнуть и подкрепиться. Майсгрейв сказал, что большая часть пути позади, и еще до заката они должны прибыть в Бордо.

Анна сидела на крупе Кумира позади Майсгрейва. Она снова была в мужском костюме, лишь сапоги и плащ на ней были новые. Девушка уже успела утомиться, и теперь, когда конь шел ровной, размеренной рысью, ее невольно стало клонить в сон. Было душно, и Анна откинула капюшон, предоставив ветерку гладить ей волосы. Ее глазам наскучило однообразие пейзажа – бесконечные невысокие холмы светлого песчаника, волнуемый ветром вереск, среди которого порой поблескивала вода болот. Держась обеими руками за широкий пояс рыцаря, девушка, прикрыв глаза, вспоминала, как они распрощались с семьей рыбака Ланье. Правда, сам рыбак лишь что-то буркнул в усы и направился к лодке, кликнув внука. Жан покорно пошел следом, но Анна видела, как мальчик несколько раз оглядывался, и помахала ему рукой. Женщины же с любопытством разглядывали Анну в одежде пажа, скользили взглядом по ее обтянутым узкими штанами ногам, по недлинному широкому плащу с большим капюшоном и застежкой на плече. Лица у женщин были унылые. Воистину эти гости были для них благодатью и вряд ли им еще когда-нибудь придется столь сытно питаться. И они долго махали им вслед, пока силуэты рыцаря и его спутницы не исчезли среди дюн.

Под копытами поскрипывал песок, звенели цикады в кустарнике. Анна тряхнула головой, отгоняя сон. Губы ее пересохли, хотелось пить. Ей, уроженке туманной Англии, непривычна была жара. Она расшнуровала ворот и покосилась на Филипа, который словно не замечал солнца.

– Вы не устали, миледи?

– Все в порядке.

Но ее голос был едва внятен, и рыцарь решил не торопить коня. Безразлично, когда они прибудут, а девушка еще не окрепла после болезни.

Внезапно он напрягся. Голова Анны доверчиво склонилась на его плечо – девушка уснула. Качнувшись вперед, она обвила руками его торс, сомкнув их на груди рыцаря. Теперь Филип старался вовсе не шевелиться, опасаясь разбудить девушку.

Слегка повернув голову, он глянул через плечо и улыбнулся. Волна нежности охватила его с такой силой, что по телу прошла дрожь. Филип отвернулся. Он старался думать о дороге, но все мысли заглушал стук сердца Анны, который он ощущал и через дубленую кожу колета.

Анна спала. В том, как она уснула на полуслове, было нечто детское. Но Филип знал, что она вовсе не дитя, а настоящая дочь Евы с горячей кровью. В те дни, когда она металась в бреду между жизнью и смертью, он понял, как бесконечно дорога ему эта девушка, и молил небеса спасти ее. Она твердила его имя в забытьи словно заклинание, как нечто могущественное, что только одно и могло спасти ее, и сердце рыцаря разрывалось от нежности и отчаяния. Прежде ему казалось, что он может оградить ее от всего света, теперь же Майсгрейв проклинал свое бессилие… Да, он любил ее, но между ними всегда непреодолимой стеной стоял долг, и это заставляло его удерживать себя, быть с нею холодным и сторониться ее. Он знал, что это необходимо, и не желал ей зла, понимая, что, поддайся он слабости, и доброе имя Анны может быть погублено. Она принадлежит к слишком высокому роду, и, когда ей придется занять подобающее положение, слишком много глаз не отрываясь будут следить за ней… Нет, он вовсе не хотел сделать ее несчастной и поэтому даже испытал известное удовлетворение, когда заметил, что после той неукротимой вспышки страсти на корабле Анна начала избегать его. Он видел, что ее терзает уязвленная гордость, но было бы еще хуже, если бы между ними что-то произошло и, очнувшись, девушка возненавидела бы его. Нет, им следует оставаться чужими, так будет во всех отношениях лучше… Лучше? Дыхание девушки касалось его волос. Он чувствовал тепло ее тела, и кровь шумела у него в голове.

«Честь и долг прежде всего! Если я хочу Анне добра, то должен держаться подальше. Я знаю это. Вокруг довольно женщин, чтобы забыться. Анна же… Анна еще дитя, длинноногое дерзкое дитя с мальчишескими повадками… и страстным взором. О, в этих изумрудных очах поистине адское пламя. Удивительная девушка! Не будь она дочерью Уорвика, я бы решил, что всему виною колдовские чары, ибо чем, если не колдовством, можно объяснить то, что я не могу отвести взгляда от ее лица, способен думать лишь о ней, а ее стриженая головка и веснушки снятся мне из ночи в ночь и даже во сне я упиваюсь поцелуем, соединившим нас во время бури».

Анна что-то пробормотала во сне. Филип снова оглянулся.

«Лучше бы она не делала этого, клянусь мессой!»

Он осторожно коснулся сомкнутых на его груди рук девушки. Ему хотелось сжать их, причинить боль и в то же время покрыть поцелуями. Сердце билось тяжелыми редкими ударами, а по жилам словно струился расплавленный свинец.

«Святые угодники! Что со мною?!»

Он яростно пришпорил коня. Кумир обиженно заржал и рванулся в сторону. Анна спросонок изо всех сил обхватила грудь рыцаря.

– Я, кажется, спала?..

Филип не отвечал, посылая вперед Кумира. Ему хотелось бежать от нее, от себя, от всего на свете. Конь летел, словно за ними гнался сам сатана.

Анна едва перевела дух, когда он наконец натянул поводья и конь перешел на шаг, тяжело вздымая потемневшие от пота бока.

– Что случилось? – спросила Анна.

Майсгрейв молчал. Скачка отрезвила его. К тому же пустынные пески ланд, где лишь пофыркивание Кумира да стрекотание цикад нарушали тишину, остались позади. В тех местах словно сам Люцифер нашептывал ему отбросить прочь здравый смысл и воспользоваться минутой.

Анна выпрямилась, изумленно глядя по сторонам. Она заснула среди бесплодных песков под мерное покачивание седла и стрекотание цикад. Теперь же перед нею расстилалась совсем иная земля. Это был подлинный юг Франции, золотая Аквитания, земля, за которую триста лет боролись англичане и французы, будучи не в силах отказаться от столь лакомого куска. Это был край вина, солнца и поэзии, край, который прекрасная Элеонора Аквитанская отдала Англии вместе со своей любовью к Генриху Плантагенету и который лишь недавно вернулся под сень французской короны после кровопролитной войны.