– Что ж, сэр, ваша взяла, – сухо сказал предводитель. – Вы вооружены до зубов, а у нас лишь арбалеты, и вы можете диктовать нам свои условия. Но я надеюсь, что в самом скором времени положение изменится.

– Согласен и готов скрестить с вами мечи где угодно и когда угодно. Мое имя Филип Майсгрейв, рыцарь Бурого Орла. Соблаговолите назваться и вы.

Какое-то время всадник молчал, и Анне даже показалось, что он побледнел. Скорее всего, имя победителя бургундцев стало уже известно в Ноттингеме, и вельможа не ожидал, что перед ним окажется столь прославленный противник. Наконец он сказал:

– Я Лайонел Уэстфол, великий шериф Ноттингемский, зять благородного графа Дерби.

Филип молча поклонился.

– Вы едете в Ноттингем? – спросил шериф.

– Да, милорд.

– Хорошо, – он слегка улыбнулся какой-то своей мысли. – Что ж, вот мы с вами и встретимся там, сэр рыцарь Бурого Орла.

Решительно развернув коня, он поехал прочь, увлекая за собой свою свиту.

К Майсгрейву приблизился Патрик Лейден.

– Вы напрасно поспешили с вызовом, сэр. Тайный посланец короля не имеет права задерживаться в пути и подвергать свою жизнь опасности.

Филип опустил голову.

– Ты прав, сквайр Лейден. Кровь ударила в голову. Но теперь уже поздно отступать.

– И все же вы обязаны отказаться от поединка. Хотя бы до лучших времен.

В это время в стороне от них раздался скрипучий голос:

– Сэр благородный рыцарь!

Филип оглянулся.

Оказывается, все это время несчастные прокаженные топтались на месте, с дрожью наблюдая за происходящим, а теперь двое из них приблизились. Один был с головы до ног закутан в балахон и опирался на костыль. Другой, высокий лысый мужчина с багровыми пятнами на темени, выступил немного вперед.

– Не сочтите за дерзость, сэр. Примите сердечную благодарность от обиженных Богом. Шериф уже не в первый раз устраивает облавы на нас, словно на диких зверей. Но хоть мы и гнием заживо, никто так не ценит этот мир и солнечный свет – пока глаза видят, а уши слышат.

Хотя прокаженные и держались на приличном расстоянии, все же от их толпы доносился едкий гнилостный запах. Поэтому Филип, сказав, что не преминет сообщить при дворе о творимых тут бесчинствах, тронул было коня, но прокаженные о чем-то перемолвились и снова окликнули его:

– Простите нас, сэр. Не побрезгуйте добрым советом. Не заезжайте в Ноттингем. Вы только что столкнулись с шерифом, а этот человек столь же коварен, как и влиятелен. Воин он не Бог весть какой, и место шерифа получил лишь благодаря родству с графом Дерби. И он не станет рисковать, вступая в поединок. Он воспользуется своим положением и прикажет схватить вас в городе под мнимым предлогом. В Ноттингеме вам готовят ловушку. А теперь прощайте, сэр рыцарь, и да хранит вас Бог!

С этими словами несчастные заковыляли прочь, а Филип глубоко задумался. Ему действительно не следовало вступать ни в какие стычки по дороге. Волей-неволей ему придется поставить под сомнение свою честь, ради того, чтобы избежать проволочки. Однако наступит время, и он вернется в Ноттингем и смоет с себя пятно…

– Ты прав, Патрик. Я не сдержался и отступил от приказа короля. Забудем это. Вперед!

И всадники, пришпорив утомленных коней, направились в лес, оставляя в стороне Ноттингем.

Ветки дубов, буков и остролиста шелестели прямо над их головами. Густые заросли кустарника, едва покрытые дымкой первой зелени, густой стеной стояли вдоль дороги. Это были те самые дремучие болотистые дебри, где в старину хозяйничал славный Робин Гуд с ватагой своих вольных стрелков и редкий путник решался с наступлением темноты войти в лес. В ту пору шериф Ноттингема пуще дьявола боялся этих лесов, но времена переменились, Робин Гуд сгинул, и сэр Лайонел Уэстфол чувствовал себя полноправным хозяином в Ноттингемшире.

Ветер шевелил верхушки деревьев. Дорога круто свернула, и перед путниками неожиданно предстало лесное аббатство – небольшая старинная крепость, стены которой покрывали пятна сырости. В окнах аббатства мерцали факелы и свечи; над лесом разносился мелодичный колокольный звон, призывая верующих к вечерней мессе.

12. Ревность

Она проснулась, едва начало светать, но вставать еще не хотелось. В тесной келье было сыро и холодно, и Анна, свернувшись калачиком под тонким одеялом, наслаждалась блаженным теплом, которое удалось сберечь за ночь. Было удивительно тихо. Вглядываясь в небольшое полукруглое окно, за которым виднелось зеленеющее небо, она вспоминала, как вчера они набрели на эту лесную крепостцу и попросили гостеприимства. Аббат Евстафий, крохотный высохший старичок, был ласков с приезжими, однако, дознавшись, что Майсгрейв повздорил с шерифом, переменился в лице. Он был явно испуган и тотчас согласился с Майсгрейвом, когда тот сказал, что они покинут его обитель еще до зари.

– Вы правы, сын мой, да-да, – надтреснутым птичьим голоском гнусавил его преподобие. – Будет лучше, если вы покинете аббатство до того, как шериф узнает, что вы нашли здесь приют. Вы, видимо, отчаянный человек, сэр рыцарь, если не убоялись Лайонела Уэстфола.

На вопрос Майсгрейва, чем же нагнал такого страху этот сытый, самоуверенный шериф, аббат поведал, что хотя сэр Лайонел и верный слуга короля, но здесь он добился для себя особых привилегий, и теперь любого неугодного хватают по первому его знаку. Немало людей он разорил и обесчестил, но на все у него находятся оправдания перед королем.

Анна вспомнила, что аббат Евстафий не мог отвести горящих глаз от висевшего на груди сэра Филипа золотого ковчежца. При слабом свете одинокой свечи по замысловатому плетению его цепи перебегали блики, а от самого ковчежца, который был не больше обычной ладанки, исходило алмазное сияние. Странно было видеть такое великолепие на помятом доспехами кожаном жилете рыцаря. Но, возможно, аббата более привлекало бесценное содержимое ковчежца – крохотная частица Креста Господня.

– Вам не боязно, сын мой, возить с собой столь бесценное сокровище? Королевство раздроблено, ваш путь опасен. А сия реликвия…

У него не хватило слов, и он вновь взглянул, как ковчежец трется о грубую кожу.

– Вы бы оставили ее в нашем аббатстве на хранение, и наша братия всякий раз поминала бы вас в своих молитвах.

Филип усмехнулся уголками губ.

– А не кажется ли вам, преподобный отец, что эта реликвия и хранит нас в пути?

Аббат не нашелся, что ответить, а Анна подумала тогда, что будь у Филипа Майсгрейва, коль уж он подлинно посланец короля Эдуарда, хоть какая-нибудь грамота, свидетельствующая о его миссии, то она охраняла бы их куда надежнее.

За окном вразнобой орали петухи, и Анна услышала, как в келье за стеной встал Майсгрейв и, кликнув Фрэнка, начал облачаться в дорогу. Полежав еще немного, она тоже поднялась и, продернув крючки в кольца, затянула шнуровку на рубахе. Затем сладко, до хруста в суставах, потянулась. После вчерашнего сытного ужина, после того, как ей удалось наконец вымыться и спокойно провести ночь, она чувствовала себя бодрой и способной выдержать любую скачку.

Дверь скрипнула, и Анна рухнула в постель, накрывшись одеялом. На пороге возник Майсгрейв. Он был уже в доспехах.

– Ты проснулся? – сухо осведомился рыцарь. – Поторапливайся, мы выступаем сейчас же.

На востоке багровела полоса зари. Монах-конюх уже вывел лошадей во двор. Из широких дверей повалили ратники – они на ходу застегивали поножи, затягивали пояса, нахлобучивали шлемы. Последним появился Майсгрейв. Рядом с ним семенил отец Евстафий.

Анна уже сидела в седле, успокаивая горячую лошадь, и слышала их разговор. Филип просил преподобного отца помочь им переправиться через Трент вблизи аббатства, но настоятель, указывая на широко разлившуюся реку, твердил, что это займет слишком много времени, а он опасается, что с минуты на минуту сюда могут заявиться люди шерифа. Он советовал Майсгрейву спуститься вниз по реке, заметив, что если отряд последует его совету, то уже к вечеру окажется в Линкольне, где переправа прекрасно налажена тамошним епископом.

Филип невесело покачал головой.

– Я рассчитывал еще вчера попасть в Линкольн. Но судьбе было угодно, чтобы мы, сделав крюк, оказались в Ноттингемшире. Выходит, мы потеряли день.

– Не отчаивайтесь, сын мой. Пути Господни неисповедимы, и, кто знает, может быть, если вам поможет Святой Николай, покровитель всех путешествующих, вы наверстаете упущенное время. Но поторопитесь, сын мой. И да хранит вас Бог.

Новый день только занимался, а небольшой отряд уже преодолел немало миль вдоль реки. Дорога была чудовищно плохой. Вернее, ее не было вообще, а берега были затоплены разливом. Ивы стояли по пояс в воде, порой на ее глади виднелись кровли хижин. Лошади вязли, преодолевая сплошные заросли камыша. Часто приходилось двигаться в объезд, петляя в чащобах.

Путь оказался на редкость утомителен, однако светило солнце, дул теплый ветер, и у всадников было приподнятое настроение. Они болтали, обменивались шутками, пересмеивались.

У Анны тоже было легко на душе, хотя ветка кустарника больно оцарапала ей щеку, а когда они вброд переходили через разлившийся ручей, она набрала полный сапог воды. Она уже стала понемногу свыкаться с этой бесконечной скачкой, но главное – рядом все время был Майсгрейв, они разговаривали, и рыцарь порой вынужден был из-за плохой дороги ехать так близко, что колени их соприкасались. Анну всякий раз даже в дрожь бросало, она замирала, боясь взглянуть на Филипа, но Майсгрейв, раздосадованный тем, что они теряют столько времени на блуждание по лесу, ничего не замечал. Лишь однажды, оглянувшись, он небрежно спросил:

– Чему ты все время улыбаешься?

Анна вспыхнула до корней волос, но все же ответила:

– Мне нравится быть с вами, сэр Филип.

Но к этому времени Кумир потерял подкову и захромал, а путь им преградила новая заводь, и рыцарь, казалось, пропустил ее слова мимо ушей. Зато их услышал следовавший за Анной Бен Симмел. Обгоняя их на подъеме, он лишь мельком покосился в ее сторону и чему-то усмехнулся в бороду. У Анны упало сердце. Она не могла объяснить себе поведения этого ратника, но чувствовала, что старый солдат иначе, чем все остальные, относится к ней. Этот испытующий взгляд, эта трогательная забота о ней… Всякие мелочи всплыли в памяти: вот он придержал ей стремя, когда она садилась в седло, а вчера вечером приказал монаху-прислужнику согреть мастеру Алану воду для мытья. Да и главное – разве не он отвел ее в безопасное место во время кровавой схватки у придорожного креста? В чем же дело? Анна была уверена, что ничем себя не выдала, – об этом свидетельствовала та бесцеремонность, с какой вели себя с ней прочие ратники. Они и нужду справляли при ней, не давая себе труда отойти в сторону, а следовательно, не сомневались в том, что она – парень. Но этот Бен… И Анна решила при первом же удобном случае поговорить с ним.