Но пока Бренд соображал, как все лучше объяснить, Арни уже отошел, с безмятежно сияющим лицом, погруженный в мечты о своей первой любви.

Бренд покачал головой. Может, это к лучшему, что он ничего не сказал Арни. Не ему давать советы насчет женщин. Да ведь сам Бренд не понимал своих чувств к Уинсом, собственной жене. По крайней мере Арни был уверен, что любит Турид.

Уинсом наслаждалась беседой с одноглазым монахом. Она считала его спокойным, серьезным человеком, а его ответы на многочисленные вопросы говорили о безграничном терпении.

Когда Уинсом неделикатно осведомилась, где он потерял глаз, Бреннан мгновенно впился в нее взглядом, и ей показалось, что в единственном уцелевшем оке мелькнула грусть.

– В битве, мадам, – ответил он с обычной откровенностью.

– Люди Христа сражаются? – удивилась она. – Но ты сам сказал, что вы верите в мир и любовь для всех людей, скрелингов и северян. Почему ты дрался?

Монах Бреннан сухо усмехнулся. Он никогда не уставал отвечать на умные вопросы, если, конечно, был в состоянии ответить на них. Иногда он не ведал, как объяснить те таинства, в которые веровал.

– Я не всегда служил Христу, госпожа, – сказал он наконец. – Было время, когда я участвовал в войнах и набегах.

– Ты? Но ты так мал ростом, хотя и выглядишь сильным, – пролепетала Уинсом. – Прости, я не хотела оскорбить тебя.

Маленький человечек ошеломленно покачал головой, но тут же пришел в себя. Сухая улыбка искривила его губы, придавая слегка залихватский вид. Уинсом подумала, что, может, он сказал правду, и в самом деле был когда-то воином.

– Я потерял глаз, когда враг пронзил его кинжалом, – пояснил монах. – И не только глаз. Я потерял жизнь.

Уинсом не знала, что подумать.

– Ты о чем? Ведь ты не умер? Стоишь здесь и разговариваешь со мной. Живой и здоровый. Как…

Коротышка рассмеялся.

– Эту историю я редко рассказываю, – признался он. – Все же чувствую, что меня каким-то странным образом влечет к тебе, женщина-скрелинг. И поведаю тебе все, что знаю.

Он начал говорить, и повесть его оказалась столь невероятной, столь необычайной и отвратительной, что поверить в нее было трудно, однако слова монаха дышали искренностью, и долго еще после того, как он замолчал, Уинсом сидела, словно пораженная громом.

– Наступил вечер, и стало ясно, что набег оказался неудачным. Мы проплыли мимо многих берегов, разорили несколько ферм, но не добыли богатств, на которые рассчитывали. Среди команды росло недовольство, и я с трудом успокаивал их.

Заметив, как вздрогнула Уинсом, Бреннан кивнул.

– Да, это я вел их.

И, сверкнув единственным глазом, продолжал говорить:

– Наконец на пустынном одиноком берегу мы заметили ирландский монастырь, полускрытый туманом. Мои люди оживились. Набег! Матросы, подстрекаемые Гаральдом, моим помощником, рвались разграбить монастырь, и, признаться, я не очень противился. Мы знали, что найдем там много золота, серебра и драгоценных камней и сразу разбогатеем. А остановить нас будет некому – всему свету известно, что монахи – никудышные воины, да и место, как я уже сказал, было глухим. Уинсом кивнула.

– Мы причалили к берегу под покровом ночи и выжидали, пока в монастыре не погаснут огни, а потом прокрались на берег и отыскали главный вход. Эти глупцы даже не позаботились выставить стражу – без сомнения считая, что сама уединенность монастыря служит достаточной защитой. А может, верили, что Бог оберегает своих слуг. И, как выяснилось, не так уж ошибались. Как я уже сказал, мы добрались до монастыря. Вокруг царила тишина, туман укрывал нас, словно густым покрывалом. Оказавшись внутри, мы обнаружили, что маленькая комната и в самом деле полна богатств. Там были золотые блюда, статуи из дерева и золота, серебряные чаши, стол ломился от драгоценностей. Мы не верили собственным глазам! Наконец сбылись мечты викингов! И никто не охранял сокровища! На стене ничего не было, кроме вырезанного из дерева изображения человека на кресте.

Мои люди набросились на богатство, задыхаясь от алчности, ссорились и спорили, запихивали все, что добыли, в мешки, которые, казалось, вот-вот лопнут. То и дело вспыхивали драки. Прохладная тихая часовня звенела от криков и проклятий.

До Уинсом с трудом доходил смысл слов монаха, но она понимала отдельные слова и не просила его повторить, слишком увлеченная рассказом.

– Но мне все было мало. Я знал, что, если поискать еще, наверняка можно наткнуться на новые богатства, кроме тех, которые мои люди уже успели награбить в маленькой комнате. Я отделился от остальных, пошел по длинному коридору и попытался открыть несколько дверей по обе стороны, но все были заперты. Наконец я добрался до двери, из-под которой виднелась полоска света. Кто-то был в этой комнате!

Я вытащил нож, медленно отворил дверь и в тусклом мерцании свечи заметил, что на постели лежит старик, укрытый по шею серым покрывалом; клочковатая борода была совсем седой. Рядом с кроватью стоял на коленях человек помоложе, со склоненной головой, одетый в коричневую рясу. В комнате стоял запах воска, благовоний и чего-то еще. Я осторожно прикрыл дверь и прокрался ближе. Мужчины не замечали моего присутствия.

Над кроватью, на каменной стене, висела огромная золотая статуя того же человека, которого я уже видел в маленькой комнате – руки у него тоже были распростерты. Понимая, что статуя, должно быть, имеет большую ценность, я решил ею завладеть и начал осторожно продвигаться вперед, подняв кинжал. Подойдя ближе, я заметил, что глаза мужчин закрыты, а губы шевелятся. Молодой человек что-то бормотал себе под нос, и я занес кинжал и вонзил ему в шею, заткнув свободной рукой рот. Тело незнакомца сползло на пол. Он был мертв.

Уинсом, охнув, схватилась за горло и ошеломленно огляделась, ища Бренда, желая, чтобы муж увел ее от этого ужасного человека. Но монах пригвоздил ее к месту неподвижным взглядом светло-карего глаза так надежно, словно удерживал руками.

– Теперь оставался лишь один старик. Легкая добыча для таких, как я, кто убивал людей так же просто, как надоедливых мух. Но по какой-то причине я колебался. И ждал слишком долго, потому что он открыл глаза. Глядя в них, я понял, что старик слеп, и почему-то рука не поднялась нанести ему смертельный удар. У моих ног на холодных камнях ручейком растекалась кровь молодого человека, павшего от моей руки. Теперь оставалось только прикончить старика и забрать статую. Но, как уже было сказано, что-то мешало мне. И тут незнакомец заговорил:

– Бреннан? – спросил он. – Это ты?

Я засмеялся про себя. Он обращался к мертвецу. Но мне понравилось играть с ним. Я встал на колени, отодвинул в сторону труп, спеша притвориться тем монахом, которого только что зарезал, и начал шептать что-то, подражая монаху, издеваясь в душе над бедолагой слепым, не понимавшим, что произошло. Но он, должно быть, заметил разницу, и я быстро протрезвел, когда он внезапно сел в постели.

– Бреннан, где ты, парнишка?

– Он мертв! – закричал я, устав забавляться. – А теперь я убью тебя!

Но старик, вытянув костлявую руку, показал на меня дрожащим пальцем.

– Я не страшусь смерти ты, мерзкий язычник! Можешь убить меня! Но трепещи от страха за свою черную душу, ибо она будет вечно гореть в аду за всю пролитую тобой невинную кровь!

– О чем ты толкуешь? – воскликнул я, вне себя от страха. – Что знаешь обо мне? Можешь приговорить меня к вечным мукам, если до сих пор не ведал о моем существовании?

Паника вынудила меня кричать все громче, а холод, сжимавший сердце, доводил до отчаяния.

– Христос видит все, – безжалостно продолжал святой старец. – И он простит меня, даже тебя, закоренелый во грехе преступник, если всего лишь попросишь его об этом!

– Не нуждаюсь я в людском прощении! – вскричал я. – Ни в твоем, ни этого Христа, ни в чьем!

В этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался Гаральд, мой помощник. С одного взгляда поняв, что происходит, он недоуменно воскликнул:

– Что гложет тебя, Ранульф? Убей старика – и покончим с этим делом!

Но что-то в моих глазах, должно быть, остановило Гаральда, потому что он снова посмотрел на меня.

– Говорю же, зарежь его и пойдем отсюда! Я уронил кинжал.

– Не могу. Убей его сам.

Гаральд засмеялся и подошел к кровати.

– Конечно, раз ты просишь, рад услужить, – пробормотал он, и уже поднял меч, чтобы отрубить голову старику, но тут я внезапно завопил:

– Nej! Не делай этого! Он мудрец и провидец, не смей убивать его!

Гаральд в недоумении обернулся.

– Ты обезумел, потерял разум! – закричал он и ринулся на меня с поднятым мечом, но я вовремя отбил удар, поранив при этом руку. Меч со звоном покатился по полу, но тут Гаральд заметил мой кинжал и, схватив его, рванулся вперед и вонзил клинок мне в глаз. Я упал: Гаральд навалился на меня и начал душить. Я пытался оторвать его руки, но не мог. И тут произошло нечто странное. Воцарилась внезапная тишина… Я вышел из собственного тела… не знаю, как получше это описать… и взлетел к потолку. Мое тело, лежавшее на полу, казалось таким жалким! Я видел, как Гаральд набросился с мечом на слепого, но чувствовал скорбь и жалость не к жертве, а к убийце. После нескольких ударов, Гаральд отскочил, посчитав, что монах мертв. Но я, в своем непонятном состоянии, знал, что это не так. И тут я ощутил, что меня словно тянут из комнаты, и с радостью последовал призыву, потому что узрел Свет, сияющий Свет любви, манивший меня. Я полетел к нему. Свет показал мне всю мою жизнь, совершенные преступления, убитых мною людей. И в душе моей родилась такая скорбь, что не описать никакими словами.

И тут Свет вопросил меня, что я собираюсь делать. Я ответил, что хочу вернуться и творить добро, любить людей, ибо я ощущал такую любовь, рожденную Светом в моем сердце, несмотря на все ужасающие вещи, которые совершил в жизни, что желал лишь одного: отдать частичку этой любви другим. Теперь я понимал, насколько правдивы слова слепого монаха – главное с жизни уметь прощать даже самых закоренелых грешников. Прощать и любить.