— Но… ведь у меня у единственной был мотив, я думала…

— Неправильно думали! — присоединился к Калинкиной Павел. — Пока что вы — свидетель, и не более того… Подписка о невыезде обязательная для всех, в качестве свидетеля вы можете понадобиться в любой момент, потому и подписка… На сегодняшний день, пожалуй, хватит, как вы думаете, товарищ капитан?

— У меня еще один вопрос, — покачала головой Калинкина. — Скажите, Мария Александровна, в каком детдоме находится ваш сын? Вы хоть в курсе, где он сейчас?..

— Зачем вам это? — Маша напряглась как струна. — Для чего вам нужен ребенок? Вы не имеете права!..

— Мы и не собираемся предпринимать ничего противоправного, смею вас заверить! Просто хотелось бы убедиться, что мальчик жив и здоров!

— Вы с ума сошли! — Машу начало трясти. — Как вы посмели… Иван жив, здоров, в сентябре пойдет в третий класс… Ради бога, не трогайте его!

Калинкина наблюдала за женщиной с откровенным любопытством.

— Похоже, вы и впрямь поступили по образцу и подобию вашей матери? Мальчик вас знает, верно?.. Тем более, простите, неумно скрывать адрес детдома: все равно ведь найдем…

— Послушайте, — Ребров бросил на Калинкину предостерегающий взгляд. — Хотите, я вам лично поклянусь, что мы только проверим, правда ли все то, что вы рассказали о мальчике, причем никто в детдоме и знать не будет, для чего осуществляется проверка?..

— Я вам не верю… — в Машиных глазах закипали злые слезы. — Не верю!..

— Напрасно! Даю вам слово мужчины…

Быстро обтерев ладонью выскочившую слезинку, она взяла себя в руки так же внезапно, как вспыхнула.

— Вы действительно все равно его найдете… Записывайте адрес, а если обманете… Бог вам судья!

Последняя фраза была настолько неожиданной и даже неуместной в устах этой разнаряженной блондинки, что оба следователя на мгновение примолкли. Наконец Павел кивнул головой:

— Вот и хорошо. Я рад, что мы договорились… Вы свободны.

— Хотите сказать, что я… Что я могу идти? — Маша недоверчиво посмотрела на Реброва, потом на Калинкину. Сообразив, что ее и правда отпускают, резко вскочила на ноги и бросилась к двери. На пороге Маша резко затормозила и, повернувшись к следователям, спросила: — Мне обязательно возвращаться на дачу или я могу сегодня переночевать в городе?..

— Можете в городе, — хмуро кивнула Калинкина. — Но желательно, чтобы завтра с утра вы были на Беличьей Горе… Подписка о невыезде означает не приказ сидеть в одном и том же месте, а пожелание сообщать нам о всех своих перемещениях… Адрес вашей городской квартиры у нас есть.

— Я собиралась ночевать не дома, — покачала головой Маша.

— А где же еще? У какой-нибудь подружки, посвященной в ваши тайны?

— Нет у меня никакой подружки… Я поеду к себе. На ту самую квартиру, которую получила благодаря матери… Записывайте адрес.

Она наконец ушла, и Аня смогла дать выход своему раздражению.

— В следующий раз, товарищ Ребров, принимая столь важное решение, как задержание или незадержание подследственного, не забудьте предварительно осведомиться о намерениях старшего по званию коллеги!

Павел слегка вздрогнул, внимательно посмотрел на Калинкину и неожиданно сделал то, что делал крайне редко. Обойдя огромный письменный стол, заваленный бумагами, он обнял Аню за плечи и, наклонившись, заглянул ей в лицо.

— Анюта, что с тобой? Что-то случилось, да?.. Ты ведь и сама отлично знаешь, что при нынешнем раскладе никто разрешения на задержание не даст… Нас и без того постоянно обвиняют в том, что хватаем и засаживаем в предвариловку всех без разбору. А тут еще жена богатого, влиятельного мужика, покойный свекор — заслуженный генерал… Так что там у тебя стряслось?..

Анна Алексеевна Калинкина дернула плечом, пытаясь высвободиться из крепких Пашиных объятий, а когда это не получилось, вдруг вся как-то обмякла:

— Сережка ушел… Совсем, — тихо проронила она. — Так гадко и так пошло… Оставил мне ужин на столе, а сверху — записку…

Ребров прижал к себе Аню, не зная, что в таких случаях надо говорить. В прокуратуре многие знали, что у Калинкиной нелады с мужем.

— Одни, — вдруг горько прошептала она, — рожают как кошки и выкидывают на помойку, а другие…

Она не договорила, и Павел, выпустив дрожащие плечи Калинкиной, вернулся на свое место.

— Ты же понимаешь, что здесь не совсем такой случай… — пробормотал он. — Да опамятуется твой Серега и вернется… В первый раз, что ли?

— В третий, — автоматически ответила Калинкина. — А случай как раз такой, вся разница с выбрасыванием младенца на помойку — не более чем оттенки дерьма… Он больше не вернется!

— Вернется, — тупо повторил Ребров.


Спустя полтора часа такси подкатило к обшарпанной пятиэтажке, расположенной на одной из московских окраин. Пятиэтажка наверняка предназначалась на снос, просто руки у властей до этого микрорайона еще не дошли.

Маша расплатилась с хмурым молчаливым дядькой-водителем, вышла из машины и направилась ко второму подъезду. Ее квартира, в которой за последние годы она почти не бывала, находилась на втором этаже. Дверь с нехитрым замком, такая же облезлая, как и сам дом.

Миновав тесную темную прихожую, Маша прямо в обуви шагнула в комнату. И тут же вздрогнула, почувствовав, что в квартире она не одна… Маша медленно повернулась в сторону кухонной двери, распахнутой настежь, и слегка вздрогнула.

— Как же ты меня напугала! — И, не глядя на застывшую в дверном проеме женщину, небрежно швырнула дорогую сумочку из крокодиловой кожи на узкую кровать с деревянными спинками образца шестидесятых.

— Ну и чего ты сюда притащилась?

Женщина, застывшая в дверном проеме, промолчала. А Маша вдруг сменила гнев на милость: подошла к своей незваной гостье, обняла ее за плечи и устало прислонилась к ней.

— Ну, чего ты переживаешь, мам? — вздохнула она. — Говорю тебе, не трогала я эту гниду… Даже менты поверили! А ты — ты-то хоть мне веришь?

Маша подняла голову и заглянула матери в глаза.

— Конечно, родная, — женщина наконец заговорила. — Верю, как никто…

И она осторожно, словно маленькую девочку, поцеловала Машу в лоб.

16

— Зря ты это сказала…

Эля посмотрела на слегка ссутулившуюся спину мужа, стоявшего возле окна. Засунув руки в карманы брюк, Владимир задумчиво смотрел на раскинувшийся внизу сад с купами распустившейся сирени.

— Мать теперь черт-те что нафантазирует, — он покачал головой. — Решит, что ты…

— Ничего она не решит, — прервала его Эльвира. — Во-первых, твоя мать далеко не дура, а во-вторых… В сущности, когда дело идет обо мне или Машке, ей по большому счету все равно, сам знаешь.

— Ну это совсем не та ситуация, чтобы матери было все равно, — возразил он. — Никому не все равно, если в доме завелся убийца! Шутишь?.. Мне — и то не все равно.

— Вот уж действительно… даже странно. — Эля резко и сухо рассмеялась и села на кровати, на которой до этого лежала поверх покрывала, пристально разглядывая и без того хорошо видимый вплоть до последней трещинки потолок. — Полагаю, ты даже втайне рад, что моя, с позволения сказать, карьера наконец-то оборвалась.

— Ты преувеличиваешь, Эля, — мягко возразил Владимир и повернулся к жене. — Конечно, твой Владимир Павлович редкая сволочь. Но оснований избавляться от тебя у него нет. Во всяком случае, лично я их не вижу.

— Достаточно того, что их вижу я. Он никому и никогда не прощает ТАКИХ ошибок. А я — ошиблась. Мой расчет не оправдался… Нужно было съездить к нему самой, а не посылать тебя… Я почему-то думала, что, испугавшись тебя, он подожмет хвост. И. — ошиблась… Ты можешь повторить, что именно он тебе сказал?

— Да почти ничего! Посмотрел пустыми глазами с искренним удивлением и заявил, что решительно не понимает, из-за чего ты запаниковала. Мол, мало ли людей у вас там по разным делам проходило, он вот, например, никакого Любомира и вовсе не помнит… Словом, в твоем шефе погиб великий актер. Но я все равно не понимаю, с чего ты взяла, что он захочет от тебя избавиться. А даже если и захочет, то просто переведет тебя в другой район.

— Правда не понимаешь? — Эля спустила ноги на пол, встала и подошла к мужу. — Все, Володечка, очень просто. Я прокололась, понимаешь? Уже тем, что запаниковала. Следовательно, стала опасной, тем более что Любомир был не единственным…

— Что?.. — Владимир заглянул ей в лицо, словно не понимая, о чем она говорит, или не веря собственным ушам. — Ты хочешь сказать, что… Ты же не хочешь сказать, Элька, что постоянно выполняла при нем роль посредника при передаче взяток?!

Эльвира поморщилась и отстранилась от мужа.

— Не груби, ради бога…

— Я просто называю вещи своими именами! Кстати: что-то ты никак не ответишь на главный мой вопрос, куда ты девала те деньги, которые набегали тебе за… Гм!.. данную услугу в виде процента?.. Ты ж не станешь утверждать, что занималась этой гадостью бесплатно?

— Да не занималась я ничем! Во всяком случае систематически… Раза два-три, не больше… Деньги, говоришь?.. А ты что — искренне полагаешь, что мы живем, а главное, одеваем и обуваем девочек на твою зарплату?.. Именно на эти деньги я и купила девчонкам шубки из норки прошлой зимой, помнишь?! И не на подачки же твоей матери, которые она, кстати сказать, в последние годы сильно урезала!

— Не такая уж у меня жалкая зарплата, чтобы на нее нельзя было одеть девочек, да и тебя заодно!

— Такая-такая, уж поверь мне на слово! — прошипела Эльвира.

— А умерить свои аппетиты тебе не приходило в голову?! — в голосе Владимира уже слышалась ярость. — А?.. Не приходило?! Да миллионы женщин были бы счастливы, если б муж приносил в дом то, что приношу я!.. Норковые шубки им, сопливым студенткам!..