Закурив сигарету, я остановилась на тротуаре возле родительского дома и посмотрела на стоящий рядом дом Генри. На втором этаже в детской комнате горел свет. Грета родила первого августа. Мою кузину, как и хотели изначально, назвали Камелией. Я их до сих пор не поздравила. Думала, что они сегодня придут на день рождения Мартина, но у Камелии начали резаться зубы, как это обычно бывает у младенцев её возраста, отчего у неё даже поднялась температура, так что прийти они не смогли..

Изначально я пришла на эту улицу специально чтобы повидаться с любимым дядей и убедиться в том, что он и вправду счастлив так, как это описывала мне Пандора, но простояв на тротуаре без единого движения пять минут, докурив до конца сигарету и понаблюдав за светящимся окном детской спальни, я вдруг поняла, что не сегодня…

Развернувшись, я уже хотела сделать шаг в сторону своей машины, но дёрнулась от того, что увидела стоящего на тротуаре, всего в каких-то десяти шагах от меня, отца.

– Снова начала курить? – глухо поинтересовался он. Вместо ответа, я вытащила изо рта уже докуренную до фильтра сигарету. – Это я виноват, что не предотвратил ваши с Мишей вредные привычки. Она связалась с наркотиками, ты стала сильной… Прогуляемся?

Ничего не добавив, отец развернулся и зашагал в сторону своей мастерской слишком медленным шагом, так что я смогла нагнать его всего за пару десятков своих шагов.

За последние четыре месяца я виделась со своими родителями лишь трижды, предпочитая созваниваться с ними один раз в неделю, чтобы подышать в телефон, пока они рассказывают мне о своих жизнях. Они не обижались на то, что я избегала встреч с ними, и уже только за это я была им благодарна.

– Знаешь, почему на самом деле Генри с Гретой не пришли сегодня на день рождения Мартина? – внезапно оборвал мои хмурые мысли отец. Не дожидаясь моего ответа, он продолжил. – Спустя три месяца после рождения Камелии у Греты начала развиваться серьёзная депрессия. Первые два месяца после родов она чувствовала себя замечательно, но затем, не смотря на все свои усилия в тренажёрном зале Руперта, она вновь начала набирать в весе, после чего у неё вдруг случилась менопауза, которую она сочла первым признаком приближающегося климакса, да ещё и начала хандрить на фоне пасмурной осени… В общем, вплоть до вчерашнего дня всё было очень печально.

– И что же вчера произошло? – попыталась разыграть любопытство я, хотя и знала, что моего отца в подобных вещах не проведёшь.

– Вчера твоя мать уговорила Грету сходить к доктору. Оказалось, что Грета находится на четвёртом месяце беременности. У неё с Генри снова будет девочка.

Я резко остановилась, словно меня вбили в каменную тротуарную плитку. В свои пятьдесят три года Генри собирался во второй раз становится отцом. Грета была на десять лет младше него, если я только ничего не путала… То есть, Генри будет семьдесят три, когда их старшей дочери исполнится двадцать. Не каждый человек доживает до семидесяти трёх, и далеко не каждый доживший может похвастаться завидным здоровьем. И о чём он только думает?..

Кажется, я всё же догадывалась, о чём думает Генри. О том, что его мечта стать отцом свершилась лишь во второй половине его жизни. Не нужно ходить к гадалке или к самому Генри, чтобы знать наверняка, что Генри сейчас с ума сходит от радости. Да он, должно быть, оглушён своим счастьем. Он ведь, как рассказывала сегодня Пандора, души в Камелии не чает, а здесь должна родиться вторая дочь…

– Значит, Грета забеременела спустя два месяца после рождения первого ребёнка… – задумчиво констатировала я.

– Вот почему они на самом деле не пришли – у Греты токсикоз.

Не сходя со своего места, я продолжила смотреть в тротуарную плитку под своими ногами. В который раз в пик моего крушения вокруг меня происходил бэби-бум. Сначала Пени с Рупертом и Генри с Гретой, теперь Нат с Байроном и снова Генри с Гретой. Что ж, хорошо, что хоть кто-то рядом со мной был показателем стабильного счастья. Хотя, скорее, я сама была для окружающих показателем чего-то прямо пропорционально противоположного.

– Я тебя понимаю, – вдруг произнёс отец, но я не оторвала своего взгляда от тротуара. – Ты решила свести общение с родными на минимум из-за их жалости к тебе. Я поступил точно так же, когда твоя мама от нас ушла. Как видишь, ничего хорошего из этого не вышло. Но тебе повезло, – неожиданно заключил мой собеседник, и на сей раз я подняла свой взгляд на него. – Стелла – мой кислород. Ты видела, без неё мне не жить. Тебе повезло, – нарочно повторился он. – Робин для тебя был не тем, чем является для меня твоя мать.

– Я потеряла сердечного друга… Я любила его душу… Она была лучше моей, за то и любила.

– Платоническая любовь, она как что? – задал неожиданный вопрос отец и сам же решил на него ответить. – Думаю, она как очень яркий огонёк, который счастливый обладатель обязательно скрывает под колпаком, чтобы другие люди не засматривались на него, не позавидовали и однажды не испортили его своим вожделением его заполучить. Вот только под колпаком нет достаточного количества кислорода, поэтому этот яркий огонёк навсегда обречён не изменять своих размеров, не превышающих размеров его личного колпака… – отец приглушённо выдохнул. – Не забывай, что в этом мире человеческая душа неразрывно связана с телом. Гармония достигается лишь посредством взаимодействия функциональности обеих.

– У нас с Робином не было гармонии? – я знала ответ. У нас была только душа. Сочетать душу и тело смогли мои родители, но не мы с Робом. – И всё равно, от этого не легче…

– Никто и не обещал, что будет легче. Будет тяжело. До тех пор, пока ты не создашь свою гармонию.

– Её способны создать лишь единицы, не находишь? Большинство проживает свои жизни без неё. Вы с матерью – единицы. Я, ваша дочь – большинство.

– Не нужно ставить на себе крест. Твоя жизнь ещё не окончена. Она только начинается.

– Это весьма субъективное заключение. Жизнь Робина, как помнишь, тоже только начиналась. Ему было двадцать семь, мне послезавтра должно исполниться двадцать шесть, но никто, даже ты не сможешь дать мне гарантию, что для меня наступит завтра.

– Да, но я достаточно сильно этого хочу, чтобы в это верить.

“Значит, я недостаточно хочу… Да и хочу ли вообще?.. Нет, ничего подобного для себя я не хочу”, – продолжила путанно размышлять я, но вслух ничего не произносила, чтобы не вызывать к себе лишних подозрений.

Мы снова отправились к моей машине, у которой я вдруг заметила огромного чёрного ньюфаундленда матери. Ясно, значит он вышел прогулять собаку…

– Может быть кроме беременности Генри и Греты у тебя в запасе есть ещё какие-нибудь новости, способные меня ввести в транс? – поинтересовалась я с надеждой не остаться разочарованной. Мне понравилось думать о чём-то отвлечённом, что находилось вне меня и моего мира, в котором я себя заточила.

Мы остановились напротив моей машины, и отец вдруг выдал:

– Энтони не был твоим братом – мы его усыновили. Но ты ведь догадывалась, правда?

– Что?! Нет! – слова отца меня шокировали, а не вывели из транса. Но это тоже работало. – Естественно я не догадывалась!.. Откуда?!

– Мы с твоей матерью усыновили его ещё до рождения Пени. Его мать была наркоманкой, разродилась в сарае нашей дачи и умерла сразу после родов… Помнишь, когда Энтони умер, я отвёз его прах на дачу? Я развеял его над могилой его настоящей матери.

– Но он не знал о том, что Стелла ему не мать, верно?.. Значит, его настоящей матерью по праву считается она.

Ньюфаундленд подошёл ко мне и, уткнувшись своим тёплым носом в мою ладонь, начал меня обнюхивать. Однако мои мысли были слишком хаотичны, чтобы обращать внимание на пса…

Всё-таки отец был прав. Я всегда знала о том, что Энтони чужак. Догадывалась на каком-то подсознательном уровне, хотя родители никаких отличий между детьми и не делали…

– Нет, родителями Энтони всегда были другие люди и это было очевидно, – не согласился с моим утверждением о настоящем материнстве отец. – Энтони не исполнилось и года, когда я пожалел о том, что взвалил на себя ответственность за него… Я жалею до сих пор. Неправильно было брать ответственность за того, с кем не связан душой, но если ты взял, а связи между вами так и не появилось, ещё неправильнее продолжать тянуть эту лямку.

– У меня с Теном и Джоуи всё по-другому. Они дети моего мужа.

– Они дети твоего бывшего мужа. Но не твои. Подумай об этом.

Как будто за последние полгода в моей жизни был хотя бы день, в который я не думала об этом.

Ничего не ответив, я села за руль своего автомобиля и выехала из города не глядя в зеркала заднего вида.

Тен и Джоуи стали моими. И этого было не отменить, даже если бы я вдруг и захотела. Мы нужны друг другу сейчас так же, как, возможно, не нужны будем после. Но пока что у меня есть только сейчас, и этого достаточно, чтобы не думать о будущем, которого я у себя давно уже не вижу.

…Это мой конец…

Глава 61.

В свой день рождения я решила остаться одна. Попросила Полину пару суток подержать двойняшек у себя, отключила все телефоны, вырвала из розеток все провода, даже от домофона. Меня было не достать… Ни-ко-му.

После смерти Робина я начала выпивать по вечерам, поэтому богатые запасы нашего алкоголя к февралю уже почти истощились. Конечно, я пила не регулярно, и исключительно после того, как засыпали дети, но всё же это происходило не реже одного раза в неделю. Однажды, ещё до потери Робина, Полина сказала слова о том, что алкоголь – это анестезия, позволяющая перенести операцию под названием жизнь. Да, ей нравилось творчество Бернарда Шоу, мне же нравилось то, как ловко, оказывается, можно завуалировать своё желание напиться.

И всё же я не напивалась. Ещё ни разу после того, как поняла, что мне стоит надраться в хлам. Не потому, что после ушиба головного мозга от алкоголя лучше держаться подальше как можно дольше, а потому, что я всё ещё была ответственна за спящих наверху детей. Так что, один двойной виски один-три раза в неделю, не больше. Но не сегодня. Сегодня я собиралась напиться так, как хотела этого последние полгода своей болезненной жизни. Возможно я бы, как это часто бывало прежде, объединилась для этого сомнительного мероприятия с Нат, но на ближайшие два года она стала для меня недоступна в этой сфере жизнедеятельности, так что приходилось справляться самой.