Первое время после смерти Робина, как только Полина вырвала меня из больницы и поместила домой, я боялась отходить от колыбелей младенцев, в буквальном смысле держась за перила их кроваток обеими руками едва ли не двадцать четыре часа в сутки. И никакой ушиб мозга, никакие его последствия не позволяли мне расслабиться, пока однажды я не осознала, что всё это бесполезно… Раньше я делала это, заботилась о детях, ради Робина. Ради того, чтобы после его возвращения домой передавать ему в руки тёпленьких младенцев, чтобы напевать в унисон его голосу колыбельные песенки, чтобы умиляться, видя его с грязными памперсами в руках… Чтобы поддерживать его в его отцовстве. Да, я всё это время исполняла материнские обязанности не ради оставшихся наполовину сиротами детей, а ради того, чтобы Робин был счастлив, ведь моё собственное счастье подпитывалось им. Да, я оказалась корыстной на счастье, зато я продолжала оставаться честной. Дети никогда не делали меня счастливой напрямую – только через распыляющую счастье призму, которой всё это время являлся Робин.

Призмы больше не было, доступа к счастью тоже не стало…

Я не собиралась себя обманывать. Я не испытывала материнских или любых других нежных чувств, или хотя бы привязанности к этим детям. Только долг, пока ещё не успевший превратиться в мой личный крест. Об этом знала и Полина, но тактично молчала. Она, как и всегда, была слишком проницательна, чтобы не заметить, и слишком мудра, чтобы это обсуждать.

Я всё дальше и всё больше отдалялась от детей, постепенно холодея к ним, как охладела к жизни в целом. Теоретически, Тен и Джоуи теперь остались круглыми сиротами, хотя у Джоуи где-то в этом мире ещё и был жив ничего не подозревающий биологический отец. По факту же я всё ещё оставалась их матерью, проще говоря – официальным опекуном. И это притом, что я ощущала себя даже не замёрзшей льдинкой, а целой грёбаной глыбой льда. Дрейфующий айсберг, оставшийся наедине с собой в океане отчаяния. На сей раз я уже не сомневалась в том, что это навсегда… Даже не думала о том, когда эта чёрная полоса закончится. Просто смирилась с тем, что эта полоса и есть вся моя оставшаяся, и никому не нужная, даже мне, жизнь.

…Я давала ему три месяца. Идиотка. Такое не проходит. Это не сотрясение тяжёлой степени и не лёгкая стадия ушиба головного мозга. Это навсегда.


Первого декабря, в день рождения Тена и Джоуи, у меня случилась серьёзная паническая атака. Это произошло у Полины, и мне повезло, что кроме неё никто больше этого не видел. Подобное уже случалось со мной в момент, когда Тен впервые встал при мне на ноги, но сейчас всё было серьёзнее. По словам Полины, я посинела и у меня закатились глаза, но когда я очнулась, я помнила лишь как продолжительное время перед потерей сознания не могла заставить себя произвести ни единого вдоха или выдоха. Мои лёгкие словно слиплись…

…Джоуи сказал своё первое слово.

Папа.


Спустя три недели Тен и Джоуи уже во всю силу своих детских голосков выкрикивали слова “папа” и “мама”. Но я узнала об этом лишь вернувшись домой спустя двадцать один день после их дня рождения. Дольше я не продержалась в лучшей частной клинике Лондона. На этом настояла Полина.

У меня выявили тяжёлую форму депрессии, перетекающую в серьёзную апатию, панические атаки, сопровождающиеся приступами удушья, боязнь тишины и ещё что-то из этой оперы… В общем ничего, о чём я сама не подозревала. И хотя никто кроме меня о моих многочисленных диагнозах так и не узнал, пресса как-то пронюхала о том, что я проходила пусть и короткий, но реальный курс в психиатрической клинике. Заголовок статьи, попавшейся мне на глаза, звучал так: “Убитая горем вдова Робина Робинсона борется с нервным срывом”.

Хоть где-то они не солгали.

Я собиралась бороться… Пусть у меня это и получалось слишком слабо.

Попав домой перед Рождеством, мне не стало легче от детского лепета, так как всякий раз, когда я слышала слово “папа” или “мама”, я осознавала, что ни того, ни другого под крышей этого дома нет. Словно Тен и Джоуи завели себе невидимых друзей, что, кстати, тоже нельзя считать нормальным.

…Я постепенно начинала осознавать, что так больше продолжаться не может. Я не папа, и не мама. Я всего лишь Таша Палмер.

Снова.

Глава 59.

После психиатрической клиники мне будто бы стало легче, но только внешне. Да, я научилась правильно дышать в опасные для себя моменты или щёлкать пальцами, если начинала переживать из-за чрезмерной тишины, окружающей меня плотной стеной, но на самом деле меня спасали только антидепрессанты, выписанные мне по рецепту, а не моя сила воли, которая всё ещё оставалась слишком шаткой, чтобы ей хвастаться и тем более рассчитывать на неё.

В последнюю неделю января, получив от Нат смс-сообщение с предложением встретиться, я впервые решила ответить ей, не смотря на то, что игнорировала подругу на протяжении последних семи месяцев. Натаниэль всегда слишком остро считалась с моими желаниями и мнением, так что сейчас с достоинством дожидалась того времени, когда я сама захотела бы выйти с ней на контакт или решила бы наконец ответить на её очередное ежемесячное сообщение. Последнее, собственно, и произошло.

Мы договорились о встрече в баре неподалёку от моего дома – я не хотела уезжать слишком далеко, так как планировала выпить и мне совсем не хотелось платить таксисту за дальний путь.

В итоге, не заметив Нат, которая, как оказалось, подавала мне знаки рукой, я прошла вглубь заведения и заняла самый дальний столик у окна.

– Прошла мимо, – спустя полминуты опустившись на стул напротив меня, сжато ухмыльнулась огневолосая. – Давно не виделись, подруга.

– Да уж… – я перевела взгляд на официанта. – Двойной виски, пожалуйста.

– Апельсиновый фреш, – подала голос Нат.

– К сожалению, сегодня мы не можем предложить вам фреши, – замялся молоденький официант, наверняка студент. – Но у нас есть замечательный клюквенный морс.

– Отлично, – поджала губы Нат. – Тогда клюквенный морс.

Парнишка ушёл, и мы встретились взглядами.

– То есть ты на меня сильно обижена, да? – сдвинула брови я, прикоснувшись большим пальцем к подбородку, а указательным к губам.

– Брось, ты ведь знаешь, что никогда, – с какой-то грустью улыбнулась в ответ огневолосая.

– Ясно. Что я пропустила?

– Ты о чём? – она попыталась разыграть непонимание.

– О том, что ты всё-таки станешь матерью раньше меня. Какой срок?

– Четвёртая неделя. Узнала вчера.

Официант поставил перед нами наш заказ, и я сделала свой первый глоток прежде, чем он успел уйти. Горечь напитка мгновенно растеклась по моему горлу.

– Поздравляю, – наконец сказала я.

– Ты действительно рада?

– Понимаю, я выгляжу убито, но я так выгляжу последние семь месяцев, так что… Я правда рада за вас с Байроном, – я говорила чистую правду.

– Я знаю, – поджала губы Нат. Неужели я и вправду настолько жалостливо выглядела, что она не могла смотреть мне в глаза не моргая? – Мы тут думали о крёстных родителях… С крёстным отцом ещё не определились, но я хотела бы, чтобы крёстной матерью стала…

– Нет.

– Таша…

– Даже не проси меня об этом, – я подняла руки вверх. Знала бы, что этот вечер сложится так, не пришла бы. – Я не могу…

– Но почему?

– Больше никаких детей в моей жизни, ясно? С меня хватит ответственности. До конца жизни хватит…

– Ладно… – у Нат предательски блестели глаза, и дело было не в моём отказе. Она оценила моё состояние и осталась недовольна. Я бы тоже была недовольна, поменяйся я с ней местами, но что поделаешь? Такова моя жизнь. – Может быть хотя бы поделишься опытом? Дашь парочку бесценных советов?

– Когда родится и начнёт доставать тебя по ночам, не подрывайся и не беги к нему через весь дом сломя голову. Мы с Робом делали так раньше, но потом я стала редко реагировать на эти ночные вопли, так что они уже привыкли к моему отсутствию и почти не плачут во сне. В основном тихо ждут в своих колыбелях, когда к ним с утра явится Мона и поменяет их памперсы.

– Ты не?.. – Нат осеклась. С каждой секундой ей всё сложнее было скрывать накатывающие на глаза слёзы.

– Нет, я не стала матерью, – на секунду дрогнув голосом, сильнее сжала свой холодный бокал с виски я. – И никогда не стану. Об этом чёрным по белому написано в моей медицинской карте. Так что я не знаю, что тебе посоветовать. Это не моя тема.

…Мы дошли до моего дома пешком, после чего я пригласила Нат остаться у меня. Мы проговорили с ней всю ночь… Точнее, я слушала её всю ночь. Она рассказывала о Байроне, его родителях, о своём брате Джиме и его семье, о их с Байроном развивающимся бизнесе, о планах на будущее… Мне приятно было её слушать, приятно было знать, что у неё и наших общих знакомых всё в порядке. Например, Коко с Олафом перед Новым годом отправились в Германию погостить к сыну первой и до сих пор не вернулись, а Расселы отдали всех троих своих девочек в школу художественной гимнастики, открывшуюся в нашем городе в начале года.

Я и не сомневалась в том, что жизнь вне моей оболочки продолжается, но узнавать об этом из уст Нат было действительно приятно. Всё равно, что слушать рассказ о смутно знакомом морском бризе, но не чувствовать его прикосновений к своей коже. Странно, грустно, но приятно…

Глава 60.

Я покинула праздник в честь первого дня рождения Мартина Джереми пораньше, заранее отпросившись у Пени, чтобы она не переживала на мой счёт или, чего хуже, чтобы не расстроилась. Руперт подал мне моё пальто, и я вынырнула из битком набитого тёплого дома в промозглые сумерки.

Через два дня мне должно исполниться двадцать шесть лет, а я чувствовала себя не младше семидесяти. Достаточно пережившая, чтобы устать от жизни, достаточно уставшая, чтобы задумываться о преждевременном отдыхе…

Не доехав ста метров до дома Коко, который когда-то снимала напополам с Нат, я потушила мотор и вышла из своей машины. Весь день на улице стояла пелена из мороси, а к вечеру от земли начала подниматься прозрачная туманная дымка. Идеальные условия, чтобы увидеть на нашей улице Белую Даму, когда-то задушенную здесь своим ревнивым мужем. Но я пришла сюда не за этим…