Я отдала деньги Нат, которые она одолжила мне в начале июля, положив их в поздравительный конверт, однако я сомневалась в том, что они ей были особенно необходимы. Что-то мне даже подсказывало, что у Байрона имеется дополнительный источник доходов, о котором я ничего не знаю, так что я не сомневалась в том, что отныне Нат не будет испытывать материальную нужду, какие бы ни были у нее феминистские взгляды на жизнь.

Однако не один Байрон удивил меня этим вечером своими планами относительно личного бизнеса. Хьюи совершенно неожиданно, как для меня, так и для остальных своих родственников, сообщил, что наконец решил, как именно хочет использовать деньги, оставленные ему в наследство от Энтони. Он присмотрел себе в нашем городе “весьма симпатичный двухэтажный домик”, первый этаж которого он планировал оборудовать под кондитерскую лавку, и теперь он просил у отца, чтобы тот помог ему с приобретением недвижимости. Услышав от сына просьбу о помощи в столь серьёзном деле, отец засветился словно лампочка – конечно он поможет своему Хьюи с бумагами, ремонтом и даже с оборудованием лавки (в общем со всем тем, о чём сам Хьюи пока ещё не имел ни малейшего понятия). Я же была в шоке от того, как быстро Хьюи вживался в роль взрослого парня, так резко пропуская стадию взросления. Возможно на его “ускоренное” становление, как мужчины, определённым образом влияли отношения с женщиной, которая пусть и была всего на год старше него, но уже имела ребёнка и соответствующую этой роли “родительскую ответственность”. Иначе я не могла объяснить, как Хьюи так быстро морально взрослел…

Бóльшую часть вечера я провела в компании Робина, Хьюи, Миши, Брэма, Даррена и Паулы. Последние двое, по-видимому почувствовав временную свободу от детей, безостановочно поглощали шампанское и, в итоге, к середине вечера напились достаточно, чтобы преждевременно откланяться, вызвать такси и, откровенно прижимаясь друг к другу, ретироваться с очевидной для всех целью. Оставалось лишь надеяться на то, что мистер и миссис Рассел этим вечером не сделают четвёртого ребёнка, ну или по крайней мере на сей раз они умудрятся обзавестись мальчиком, а не дополнить коллекцию из трёх дочерей-погодок ещё одним экзотическим экземпляром в бантах и юбке.

Когда Миша и Хьюи заговорили о нашем кузене Джеке и его жене Еве, я вспомнила о том, как присутствовала на их свадьбе с Дарианом, и что именно произошло между нами в каюте в ту ночь, после чего машинально выпила залпом свой пятый за день бокал шампанского, напрочь забыв о том, что изначально планировала сдерживать себя от излишнего употребления алкоголя. Что же касается Джека и Евы – они остались рядом с отцом первого, обосновавшись в пригороде Дублина и купив себе очень милый особнячок с достаточно большой прилегающей территорией. Отец Джека до сих пор борется с последствиями столь неожиданного возвращения Изабеллы и её мгновенной потери. В чём-то я с ним солидарна – всё ещё не могу смотреть на маму и не думать о Белле. Неправильно с моей стороны, ведь именно я должна была осознавать, каково это – иметь сестру-близнеца…

Робин, который этим вечером был едва ли не популярнее невесты, так и не смог отделаться от ощущения, будто Хьюи – моё “мужское воплощение”. Что же касается Миши – она была слишком зациклена на Брэме, а Брэм на ней, чтобы они могли замечать на себе украдкие взгляды Роба.

Вечер закончился красочным фейерверком – сюрприз от Джима и Эйприл – после чего жених с невестой покинули гостей, для которых был проплачен ещё час дискотеки. Не пожелав присоединиться к толпе на танцполе, в которой уже вовсю отплясывали мои родители, что повергло меня во второй по счёту за этот вечер шок, мы с Робином сели в его машину (благо он этим вечером не пил), и первыми, если не считать Расселов и Байрона с Нат, покинули замечательно организованное и уже подходящее к завершению торжество.

Сначала на душе было радостно, а потом, когда мы подъехали ближе к Лондону, мне вдруг стало грустно.

Неужели это всё?.. Все разобьются на пары, родят одного-двух-трёх детей и будут жить своими счастливыми семьями, отдельными государствами с собственным правительством… А я так и останусь дрейфующим в бермудском треугольнике островом, хранящим свой суверенитет, не нужный никому, кроме меня.

…Единственное число среди множественных…

…Одна…


Мистер Томпсон затянул с автоматизацией своего онлайн-журнала. Так мне показалось после того, как мне пришлось опубликовать новость о грандиозном открытии салона RioR в Антверпене*, над открытием которого Дариан работал ещё до того, как оплодотворил мою яйцеклетку (*Антверпен – всемирно известный центр огранки алмазов и торговли бриллиантами, один из главных финансовых средоточий Бельгии). Зачем-то прочтя всю статью залпом и просмотрев с десяток фотографий Риордана с мероприятия в честь открытия салона (на одной из них засветилась и Ирма), я отложила свой телефон и закрыла глаза. Теперь между нами точно всё кончено. Он всё-таки не стал меня искать и сейчас отдыхает в Антверпене в компании Ирмы, я же здесь, в Лондоне, сижу в квартире своего друга и трясусь от страха перед тем, что Дариан всё-таки решит настойчиво постучать в эту дверь. Я бы не открыла. А он не постучит. Конец истории. Теперь наверняка.

Поднявшись с дивана, я вышла из квартиры, впервые за эти месяцы без единой ноты страха в своём нутре. Поздоровавшись с мистером Кембербэтчем и поболтав пять минут с миссис Адамс о планируемом озеленении прилегающей к дому территории, я вышла на улицу и уверенным шагом направилась по тротуарной брусчатке в сторону железнодорожной станции.

…До своего города я добралась за полтора часа, а ещё через пятнадцать минут я оказалась у дома, который когда-то снимала напополам с Натаниэль. На мгновение я засомневалась, решив, будто Коко может быть внутри, но, как я и предполагала, она предпочла окончательно перебраться к мистеру Гутману. Да и она сама теперь была миссис Гутман. Множественное число…

После дождливого лета дом, в котором три месяца как никто не жил, заметно отсырел. Найдя на чердаке белые простыни, спрятанные нами с Нат в старый платяной шкаф, я с неприкрытой грустью посмотрела на место, на котором прежде стоял телескоп. Интересно, когда Нат его забрала отсюда?..

Накрыв всю мебель в гостиной, каморке Коко и спальне Нат, я с замиранием сердца зашла в свою комнату. Я не хотела, честно, но сразу же посмотрела на комод, на котором лежало раскрытым то самое зеркало, которое Дариан когда-то привёз мне из Антверпена. “…В нём только ты сможешь увидеть самое красивое из всего, что я видел в этом мире”, – записку с такими словами он приложил тогда к нему. Тогда я подумала, что я не настолько самонадеянна и точно не самовлюблена, чтобы верить в подобные слова, сейчас же я задумалась над тем, что эти слова не описывают во мне ничего из того, что я хотела бы, чтобы во мне ценили.

Закрыв зеркало и положив его в комод, я начала покрывать простынями мебель. Когда мой взгляд зацепился за картину, стоящую на полу и повёрнутую лицевой стороной к стене, я вдруг захотела её ещё раз рассмотреть. Так я провела около двадцати минут напротив портрета своей матери, подаренного мне Олафом Гутманом незадолго до её возвращения. Наконец скрыв его под белым полотнищем, я вышла из дома и, перейдя дорогу, направилась к Амелии.

Она знает больше, чем мне необходимо, но я не слишком любопытна, а она не слишком болтлива, так что мы были в состоянии утолить информативную жажду друг друга.

Глава 27.

Чистый лист.

– Олаф влюбился в Стеллу, но она уже была женой и матерью, а он уже успел разочароваться и в женщинах, и в отцовстве, – развела руками Амелия. Она сидела в своём кресле-качалке и смотрела на меня, пока я вглядывалась в чердачное окно, за которым начинали сгущаться тучи. – Я хорошо знала его родителей – с его отцом я посещала раньше существовавший в городе книжный клуб, его же мать была на пару лет младше нас и пришла в клуб немногим позже. – Я с удивлением посмотрела на Амелию. Я подозревала, что она хорошо знает мистера Гутмана, но чтобы настолько. – У отца Олафа были золотые руки, но чёрствое сердце. Он занимался художественной обработкой и росписью дерева, но слишком рано овдовел, что и превратило его в мрачную тучу. Олафу было пять, когда его мать отошла в мир иной, и с тех пор его отец стал слишком сурово относиться к жизни. Это он расписал сундук твоей бабки, матери твоего отца, – Амелия ткнула пальцем в угол комнаты, в котором стоял старый деревянный сундук. – Редкостная красота… Мда… – Амелия задвигала бровями. – Жаль, он прожил тоже недолго. Олафу едва исполнилось девятнадцать, когда его отца не стало, а больше у него никого и не было… – Амелия замолчала, и я поддержала это молчание. Тогда, спустя некоторое время, она вдруг произнесла. – Ты ведь знаешь, что я не вижу плохого – только хорошее.

– Да, но ты ведь увидела, что моего ребёнка не будет, – не снимая ноги с ноги, скрестила руки под грудью я.

– Я не знала, что это такое… Не знала, что это будешь ты… Увидела это только потому, что картинка накладывалась на грядущую беременность Пени.

– Но раз ты не видишь ничего относительно меня… Значит ли это, что ничего хорошего меня в будущем не ждёт?

– Ты ведь знаешь, что это не так, – прищурилась Амелия, едва удержавшись, чтобы не коснуться моего колена – мы сидели слишком близко друг напротив друга. – Мне являются видения, я не могу их вызывать. С тех пор, как мне явилось то видение, у меня их больше не случалось. Но… Разве что… Одно… – Амелия дотронулась своих сухих губ. Я внимательно посмотрела на неё, и она пронзила меня взглядом. – Но ты ведь уже знаешь, верно?

Да, я знала что-то… Но… Откуда?..

– Будет ещё один ребёнок. Не у Пени.

– Да, не у Пени, – кивнула головой Амелия. – Слишком рано, и я не могу различить у кого… А ты?..

Я замерла, не понимая вопроса.