Сказав это, Руперт затих, давая мне время, чтобы отдышаться от услышанного, но не позволив захлебнуться в слезах. Он пообещал продолжить мне рассказывать, но только при условии, что я ещё раз соберусь и приду в готовность выслушивать его дальше. Он ещё ничего не рассказал мне о последствиях аварии для меня, но, главное, ничего не сказал мне о Хьюи. “С нами был Хьюи!” – кричало моё подсознание, и именно этот крик, и желание узнать о том, что произошло с ещё одним моим братиком, в итоге заставили меня быстро взять себя в руки. На сей раз мне пришлось приходить в норму больше получаса. Я делала глубокие вдохи и ещё более глубокие выдохи, моё тело раскалывалось на сотни частичек то ли от фантомной, то ли от вполне реальной боли, из глаз градом сыпались слёзы, но я продолжала исправно вдыхать и выдыхать, пока наконец осознание того, что мамы и Джереми больше нет, не придушило меня своей тяжестью, и мой пульс сам по себе не стал выравнивать ритм.

Сама не понимая, как смогла утихомирить своё воспалённое сознание, я издала едва уловимый стон, призывая Руперта к продолжению. Часы показывали начало четвёртого. Руперт продолжил. Он говорил очень тихо, наверное для того заставляя меня прислушиваться к каждому его слову, чтобы я замедлила своё дыхание и вновь не сорвала и без того дрожащий ритм своего сердцебиения.

…Меня вытаскивали из машины ровно шестнадцать минут. Мне сделали незначительную операцию на пояснице, от которой у меня в последствии останется едва заметный шрам полумесяца, но Руперт об этом пока ещё сам не знает… Просто в мою спину глубоко вошёл небольшой осколок железа, который необходимо было удалить не задев при этом важных для жизнедеятельности нервов и связок. Операция прошла успешно. То есть мне не грозило стать инвалидом или калекой. Просто в пяти моих рёбрах, как и в десяти не менее важных для меня костей, были обнаружены трещины различной степени тяжести, в моей правой ноге выявлен внутренний перелом, моя голова пострадала от сотрясения мозга третьей степени, а мой язык и левая щека сильно прикушены, из-за чего я ещё некоторое время, очевидно, не смогу нормально питаться и разговаривать…

Перечень казался бесконечным, но я смиренно выслушивала каждый его пункт, стараясь понять смысл каждой своей травмы и с нетерпением ожидая момента, когда же наконец Руперт перейдёт к рассказу о Хьюи. Впоследствии всё в моём растущем организме подростка так удачно срастётся и заживёт, что Руперт, как я теперь думаю, зря тратил время, рассказывая мне о каждой моей трещинке и ссадине, но тогда мне не хотелось, чтобы он замолкал. Его голос и его рассказ, честный, без утаиваний и лжи, успокаивал меня в моём гложущем желании знать. Это были последние мгновения моего настоящего, неподдельного любопытства, которое, с каждым сказанным Рупертом словом, медленно, но верно умирало где-то глубоко внутри моего сознания.

Наконец Руперт произнёс имя Хьюи.

Он ЖИВ!..

Я знала, что он ЖИВ!..

Он перенёс три, более тяжёлые, чем у меня, операции, но он ЖИВ!..

Его жизнедеятельность поддерживает аппарат искусственной вентиляции лёгких или что-то вроде того, но он ЖИВ!..

Он в коме, но ЖИВ!..

Я тоже была в коме, но я очнулась, а это значит, что очнётся и Хьюи!.. Только полежит немного под аппаратом и поспит немногим дольше меня, ведь он, в отличие от меня, перенёс целых три сложных операции…

Вот выспится мой братик, а потом он обязательно очнётся!!!…


…Хьюи не очнулся… Я сидела в неразрывном кругу группы поддержки, истощённая до костей, с залёгшими тенями под глазами, и рассказывала неизвестным мне людям о том, что была в тот день в машине, о том, что каким-то чудом пережила страшную катастрофу, о том, что её не пережили мои мама и старший брат, и о том, что Хьюи до сих пор не пришёл в себя. Я делала это не ради исцеления… Нельзя исцелить то, чего у тебя больше нет… У меня больше не было жизни. Просто я хотела, чтобы меня выпустили отсюда.

Прошло полгода с тех пор, как я попала в больницу, а меня даже не собирались выпускать на улицу. Говорили, что слишком холодно – зима. А я не верила в то, что на улице зима. Какая же может быть зима, если ещё не закончилось лето? Сегодня же было лето… Или оно было вчера?..

Все дни слились для меня в один сплошной нескончаемый день, состоящий из одной только боли.


…Я не хотела возвращаться домой, не желая оставлять Хьюи одного в больнице, да и что-то мне подсказывало, что дома у меня больше нет. Даже не знаю, что именно мне об этом говорило. То, что Энтони ни разу ко мне так и не пришёл?.. То, что с наступлением морозов бабушку перестали ко мне приводить, не обращая внимание на её желание?.. То, что Миша стала появляться в моей палате только по субботам, не задерживаясь дольше, чем на полчаса, и всякий раз обмениваясь со мной лишь парой мимолётных фраз, в основном касающихся школьных новостей, которые меня совершенно не интересовали?.. То, что моя незаменимая немая Пени неожиданно осталась единственной из моих братьев и сестёр, кто мог вести со мной диалог?.. Или то, что недавно отец сказал мне, что знает, что моя мама жива?..

Неожиданно Руперт МакГрат стал для меня самым ценным и желанным посетителем. Так произошло потому, что он был единственным, кто говорил мне правду. Только от него я узнавала правдивые результаты своих анализов и анализов Хьюи, и только от него я узнавала о важных решениях врачей относительно моего лечения – например, не выпускать меня на улицу или не переводить в общую палату. Именно Руперт рассказал мне о том, что доктора всё ещё не верят в мою способность вернуться к нормальной жизни, из-за чего мой курс персональной психотерапии неожиданно заменили групповыми занятиями, которые мне снова и снова продливали из-за отсутствия улучшений в моём психологическом состоянии, слишком отрицательно-остро влияющего на моё физическое здоровье… Именно от Руперта, я узнала, почему тётя Изабелла до сих пор не навестила меня с Хьюи.

После того, как я поняла, что родные мне люди, пусть и из благих побуждений, но скрывают от меня такую важную в столь болезненный для меня период правду, я перестала задавать им вопросы, из-за чего наше и без того хрупкое общение и вовсе начало скатываться в пропасть. Всё было до пугающего просто – они не могли рассказывать мне правду, а то, о чём они мне рассказывали, меня редко интересовало по-настоящему. Нам стало неинтересно друг с другом. У меня всё было плохо, о чём они и так прекрасно знали, у них всё было тоже отвратительно, что они тщательно пытались скрывать от меня – на этом мы и остановились.

Но был ещё один человек, на которого я реагировала больше, чем на остальных. Она появилась лишь спустя месяц после того, как я, при помощи хлипких костылей, начала медленно ковылять по больничному коридору, морщась от боли, всплывающей на поверхность при каждом моём неаккуратном движении. Бабушка Пандора. Она честно призналась, что не была в состоянии прийти к нам с Хьюи сначала от горя смерти моей матери, затем от горя, которое навалилось на неё с осознанием того факта, что тётя Белла пропала без вести. Она в один день потеряла сразу двух своих дочерей, а других детей у неё не было. Сначала она рыдала, потом пила, потом снова рыдала и снова пила, пока не собралась с духом, чтобы привести себя в порядок для встречи со мной.

Пандора по жизни была откровенна, словно раскрытая книга – это всегда подкупало меня в этой женщине. Даже то, что я выжила в кровавом месиве и сейчас ковыляла перед ней на костылях, страшно волоча за собой сломанную ногу, не заставил её соврать мне ни в единой мелочи. Именно она выложила мне как есть историю о том, как Энтони, прорыдав над могилой матери сутки, отказался посещать нас с Хьюи, в разгар ссоры с отцом выпалив слова о том, что лучше бы погибли мы все – Хьюи, я и Джереми – лишь бы мама осталась жива. Сложно было поверить в то, что Энтони, обожающий рассматривать мои рисунки и гонять мяч с Джереми и Хьюи, мог произнести подобные слова, но ещё сложнее было не поверить Пандоре.

В моей жизни не было ни мгновения с момента моего рождения, чтобы я могла усомниться в искренности Пандоры. Моё доверие к этой женщине не пошатнулось и после моей смерти. Я поверила ей, но не затаила зла на Энтони. Я сама была бы не против обменять свою жизнь на жизнь мамы, вот только мне и в голову не приходила мысль о том, что жизнь Хьюи я тоже могла бы променять… А ему пришло.

Глава 64.

V


В декабре умерла тётя Майя.

Тётя Майя навещала меня и Хьюи вместе с кузиной Айрис каждое первое число месяца. Я знала, что она должна была прийти ко мне первого января, но сомневалась в этом из-за очевидных “праздничных причин”, поэтому, когда она не явилась в больницу, я не сильно удивилась. Через несколько дней я узнала от Руперта, две недели не появляющегося у меня из-за простуды, но обязательно сутки через трое передающего мне корзинки свежих фруктов, которые, в большинстве своём, я не съедала, что тётя Майя умерла от ботулизма и Айрис теперь живёт в доме моих родителей, заняв место Пени.

Новость о том, что тёти Майи больше нет, поразила меня, но больше всего меня повергло в шок то, что родные, похоронив её в тайне от меня, не обмолвились мне о произошедшем ни словом. Даже Пени умолчала…

Тринадцатилетняя Таша, уже четыре месяца не способная вылезти из групповой психотерапии, восприняла как предательство подобное поведение близких, направленное на сохранение её и без того шаткой психики. Только ради честности Руперта я постаралась держаться, но, в итоге, примерно спустя неделю, сразу после встречи с Айрис, которую отец привёз навестить меня и Хьюи, я сорвалась.

Не знаю, что именно произошло, но, кажется, я, сама того не понимая, перестала есть, из-за чего в мой рот вскоре вставили трубку, через которую в меня и стали впихивать пищу. Я не сопротивлялась. Но и не заставляла себя есть самостоятельно.