Anne Dar - Обреченные пылать

– Мама?.. – одними губами окликнула её я в момент, когда оглушающую тишину вдруг нарушил не менее оглушающий гудок, от которого у меня в долю секунды заложило уши. Не прошло и мгновения, как я ощутила невесомость, наступившую следом за мощным толчком, заставившим моё тело изогнуться в неестественной позе.

Я не сразу впала в кому. К несчастью, это произошло лишь после того, как моё тело выковыряли из груды бесформенного металлолома, в которую превратился наш автомобиль. Перед этим я дважды приходила в сознание, всякий раз отключаясь от ужаса, накатывающего на меня при осознании того, что моё лицо застилает горячая кровь. Сначала я думала, что это моя кровь, но как только я понимала, что на меня потоком стекает кровь зависшей в сиденье надо мной матери, я начинала задыхаться и, в итоге, теряла сознание, каждой клеточкой своего тела ощущая острую, режущую боль.

Прежде чем потерять сознание во второй раз, я заметила неестественно вывернутую руку Джереми, кончики пальцев которой едва касались моей залитой маминой кровью коленки. Я попыталась позвать его по имени, цепляясь взглядом за его затылок, волосы на котором выгорели из-за его регулярных тренировок под открытым солнцем, но мой язык почему-то отказался поворачиваться. Лишь после того, как я поняла, что мой рот залит обжигающей кровью, я раскрыла его, попытавшись заглотить воздух горлом, но вместо этого подавилась глотком собственной крови и, захлёбываясь кашлем, попыталась посмотреть в сторону Хьюи, но почему-то не смогла повернуть голову. Продолжая ощущать горячую кровь, крупными каплями падающую на моё лицо, я вновь перевела взгляд на нависшее надо мной сиденье матери и вдруг захрипела, вместо того, чтобы заплакать.

Я не помню, как долго я находилась зажатой в груде металла, как именно меня вытащили из неё и что со мной происходило дальше. Последнее, что я запомнила – это цвет, горечь, запах и вкус крови. Это не отпускает меня до сих пор. И едва ли когда-нибудь отпустит.

Когда я раскрыла глаза, рядом со мной никого не было. Но первым, что я испытала, был не страх. Это была боль. Она разливалась во всём моём теле, заполняя собой пространство каждой моей клеточки. Мгновенно ощутив её, я заскулила и вдруг поняла, что у меня во рту торчит огромная трубка. Когда же я поняла, что похожие, только более мелкие трубки всунуты ещё и в мой нос, а большая часть моего тела, включая подвешенную в воздухе правую ногу, намертво перебинтована, из моих глаз посыпался град слёз. Чем гуще становились мои слёзы, тем громче кардиограф отбивал пищащим звуком мой ускоряющийся пульс. Плакать было очень больно. Особенно сильной боль становилась во время всхлипов, из-за чего хотелось реветь ещё сильнее.

Я не понимала, что происходит… Не могла вспомнить, что именно произошло…

Когда я увидела вошедшую в палату медсестру с устрашающим шприцом в руках, я машинально дёрнулась и вдруг ощутила острую боль, словно всё моё тело мгновенно пронзила тысяча игл. Я застонала с ещё большей силой, и кардиограф начал буквально захлёбываться от скорости моего пульса. Увидев же за спиной медсестры Пени, я ещё сильнее расплакалась, но на сей раз от облегчения. Мой рот был наглухо занят трубкой, из-за чего я не смогла ничего сказать, но сказать очень хотела, хотя и не знала, что именно… Мысли в моей голове словно разлетелись на тысячу пазлов, которые я совершенно не представляла, как соединить. Лишь после того, как Пени подбежала к моей койке и наклонилась почти впритык к моему лицу, скользнув по моей щеке своим тёплым густым локоном, и после того, как я ощутила её горячую руку на своём ледяном предплечье, я начала успокаиваться. Я очень сильно хотела попросить её, чтобы она не оставляла меня, но эта треклятая трубка, торчащая из моего рта, затыкала меня наглухо. Поэтому я вцепилась широко распахнутыми глазами в огромные, покрасневшие, почему-то сильно заплаканные глаза старшей сестры, взглядом умоляя её не оставлять меня. Пени внезапно начала целовать меня в щёки, её слёзы начали смешиваться с моими и вдруг, совершенно неожиданно, моя душа сотряслась от ужаса… На меня словно потоком ниспадали не слёзы моей сестры, а кровь моей матери…

В леденящем душу страхе я зажмурилась и вдруг поняла, что моё тело начинает биться в судорогах, и, не смотря на то, что я хочу это прекратить, чтобы не чувствовать боли, которая заполняла каждый сантиметр моего тела при малейшем моём непроизвольном и совершенно неконтролируемом движении, я не могла ничего с этим поделать. Так со мной случился мой первый приступ.

– Я была в тот день в машине… – дрожащим голосом, судорожно сглатывая, в сотый раз произношу я. – Я была участником той катастрофы… Я её пережила… Я её пережила…

О том, что мама погибла на месте и её смерть была мгновенной, я узнала одновременно с новостями о том, что Джереми умер по пути в больницу, а Хьюи, успешно перенеся две операции, впал в долговременную кому. Как оказалось, я тоже пережила операцию и тоже находилась в коме. Ровно трое суток. Ничего из этого я либо не помнила, либо не знала.

Вообще первую неделю после своего “возвращения” я соображала на уровне трёхлетнего ребёнка. В голове крутились только отдельные слова, не способные выстроиться в полноценное предложение. Чаще всего повторялось слово “больно”. О том, что всё это время я находилась под действием мощного анальгетика, из-за которого не могла толком соображать, я узнала позже, как и о том, что мои боли фантомные, так как вводимый мне внутривенно анальгетик являлся не просто мощным обезболивающим, но едва ли наркотиком, под которым я в принципе не должна была ощущать никакой боли, тем более острой.

Из моего рта вытащили кляп в виде трубки только спустя пять суток. До тех пор все, кто меня посещали, глотая слёзы рассказывали мне обо всём, кроме того, что меня действительно интересовало. Поэтому первым, что я попыталась произнести, был вопрос, которому так и не суждено было вырваться из моей гортани на протяжении ещё двух суток, пока мой неожиданно увеличившийся вдвое язык не вернулся к своему нормальному размеру и не начал помещаться во рту.

– Что… С… Ними?.. – через стон спросила я у стоящих надо мной отца, Пени и Руперта. Они молчали, поэтому я, тратя едва ли не все свои силы на один-единственный вопрос, вновь заставила себя спросить, что заняло у меня ещё тридцать мучительных секунд – Что… С.. Ними?..

Я задыхалась от тяжести, с которой далось мне каждое отдельное слово, но я не собиралась принимать молчание своих родных за ответ. Я была бойцом… Была сильной… Мне так мама говорила… Мама говорила, что я сильная… Мама… Я вдруг неожиданно резко и неожиданно реально ощутила запах и теплоту её крови на своём лице…

…Я вновь попыталась задать тот же вопрос, но дальше слова “что” не продвинулась, снова начав заходиться в судорогах. Так со мной случился второй приступ.

Спустя несколько часов я снова очнулась с трубкой во рту. Меня снова заткнули. Глаза безумно болели от скопившихся в них слёз, но я нашла в себе силы перевести взгляд на человека, сидящего справа от меня. Это был Руперт, парень Пени. Мы были мало знакомы, но до сих пор не прошло и дня, чтобы он не оказался у моей койки. А Энтони, мой старший брат, ко мне не приходил. Почему он ко мне не приходил?.. Я была уверена, что с ним всё в порядке, что его не было в машине, что на него не снизошла снежная лавина или он не утонул в извергающемся вулкане… Так почему он не приходил? Даже прабабушка, с её полохослушающимися ногами, трижды приходила ко мне. Где Энтони?!

– Таша, тише… Тише… – прошептал Руперт, покосившись на дверь. – Если у тебя ускорится пульс, сюда придёт медсестра и введёт тебе новую дозу снотворного… Тише…

Я вцепилась взглядом в карие, с золотистыми крапинками глаза Руперта, которого отец до сих пор называл “быком в посудной лавке” из-за его огромных бицепсов и общих габаритов. Мне не хотелось, чтобы мне вводили снотворное, поэтому я попыталась прислушаться к МакГрату.

– Вдох… Вы-ы-ыдох… Вдох… Вы-ы-ыдох… – наставлял меня он, и я всячески пыталась следовать его наставлениям, но всё равно мои вдохи и выдохи, какими бы глубокими они ни были, получались какими-то рваными и даже надрывными. – Ты хочешь узнать, что произошло в той аварии? – услышав его вопрос, я очень крепко зажмурилась, чтобы дать ему понять, что безумного этого желаю, и из-под моих горящих от огненной боли век сразу же выкатилось две градины слёз. – Я всё расскажу тебе, только для начала давай попытаемся не привлекать внимания медсестёр, хорошо? – попросил он, после чего я вдруг немного успокоилась.

Около получаса мы занимались дыхательной гимнастикой, пока мой пульс не выровнялся и я не издала едва ощутимый стон, давая понять, что я, наконец, готова слушать.

Настенные часы показывали два часа ночи, отчего я ещё больше прониклась к Руперту, не обязанного в столь позднее время находиться у моей койки, в попытках помочь мне избежать очередного введения снотворного, и желающего облегчить мои муки неведения.

…Я знала, что попала в аварию. Обычно на этом рассказ моих близких о том, что именно со мной произошло, обрывался, но Руперт не стал останавливаться. Он был единственным, кто тогда не стал мучать меня молчанием – всю оставшуюся мне жизнь я буду благодарна ему за это.

Нашу машину протаранил на красный свет мусоровоз. Им управлял рецидивист, не сумевший выжить после столкновения…

Сорокалетний мужчина, ограбив ювелирный салон и ранив трёх его сотрудников, угнал мусоровоз, после чего, спустя каких-то пять минут проигнорировав красный свет светофора, на полной скорости выехал на перекрёсток, который в этот момент пересекали две машины. Две женщины из первой машины не пострадали, так как мусоровоз протаранил лишь заднюю часть их автомобиля, в которой, к счастью, никого не находилось. Вторую же машину он едва не пробил насквозь. Больше всего пострадала её передняя часть, после столкновения впечатавшаяся в кирпичную стену близстоящего здания нотариальной конторы. Те, кто находился на передних сиденьях, умерли… Мама и Джереми умерли… Мама мгновенно, а Джереми по пути в больницу…