…Я не загадываю желания на падающие звёзды…

Мама верила, что мы лучшие дети на всей земле. И не потому, что мы были её детьми, а потому, что мы были детьми своего отца. Однажды ночью, когда все уснули, я аккуратно выскользнула из своей кровати и пробралась в спальню к родителям. Папа был в ванной – я слышала, как шуршит вода – а мама лежала на кровати. Она притворилась спящей, а когда я к ней подошла, путаясь в не по размеру большой ночнушке, перешедшей мне от Пени, она вдруг резко раскинула руки и притянула меня к себе. Моё сердце так и заколотилось в груди от испуга, смешанного с восторгом.

– Мама! Мама! – смеясь кричала я, срываясь на визг. – А если бы я хотела в туалет?! Я бы описалась от страха!

– Таша, ты ведь самая храбрая из всех моих детей, – смеялась мама, затаскивая меня к себе на кровать, – тебя невозможно напугать. Ты бесстрашна.

– Откуда ты знаешь? – удивлённая её уверенностью в моём бесстрашии, округлила глаза я.

– Ты проделала долгий путь по неосвещённому коридору, но всё равно пришла ко мне.

– Энтони бы тоже не испугался тёмного коридора, – не убеждённая мамиными доводами, вздохнула я.

– Энтони у нас слишком большой, а ты самая маленькая.

– Я младше Хьюи всего лишь на пять минут, а Миши вообще всего на две, – заметила я, надув губы, хотя ещё совсем не разбиралась в минутах, часах и секундах. Для меня ещё не существовало времени.

– И всё равно ты самая маленькая, – погладила меня по лбу мама, убрав мои шоколадные завитки за уши. – Ты моя маленькая Таша. Самая-самая маленькая и самая-самая храбрая. По каким бы тёмным коридорам ты не блуждала, ты всегда найдёшь правильный путь.

– Но я не хочу ходить по тёмным коридорам, – поморщилась я.

– А что, если придётся? – не отступала мама. – Тебе ведь сейчас пришлось идти по тёмному коридору, чтобы прийти ко мне?

– Если придётся, тогда я обязательно приду к тебе, – уверенно кивнула головой я.

– Не испугаешься темноты? – улыбнулась мама.

– Не испугаюсь, – ещё увереннее заявила я.

– И не будешь плакать?

– Я не заплачу, – утвердила трехлетняя Таша.

Я заплакала. Как только попала в коридор, который стал для меня темнее ночи. Я плакала бесконечно долго, слишком много, нереально мучительно. Слёзы текли реками из моих глаз, обжигали моё нутро, заливали моё утопающее в их бурлящем кипятке сердце. Я рыдала вслух, очень громко и очень протяжно, пока мой голос не начал срываться, превращаясь в хрип, а потом и вовсе в скулёж. Я не знала, что так долго можно плакать, что так сильно может болеть, что может быть настолько страшно.

Я выплакала все свои слёзы.

Все.


Однажды мы с Джереми ушли слишком далеко от дома.

Всего лишь на три года старше меня, семилетний Джереми чувствовал себя настоящим старшим, ответственным за меня взрослым человеком. Поэтому когда мы поняли, что ушли слишком далеко, он не стал впадать в панику, а просто взял меня за руку. Он редко брал меня за руку – только когда того требовали родители для общего фотоснимка или когда хотел показать, что теперь он руководит дальнейшими действиями. То есть не чаще двух раз в год. Это был третий раз в этом году, из-за чего я напряглась.

– Если с тобой что-нибудь случиться, я не переживу, – быстрым шагом возвращаясь в сторону нашего дома, серьёзным тоном произнёс он.

– Как это – “не переживёшь”? – таща за собой большого ушастого зайца, решила уточнить значение неизвестного мне выражения я.

– Это значит, что я не смогу жить.

– Ясно, – начала кусать губы я. – Я бы тоже не пережила, если бы с тобой что-нибудь случилось.

– Конечно бы пережила! – неожиданно воскликнул Джереми. – Ты же не я!

Кажется, я не пережила.


Словив меня, мама щекотала мой нос клеверным лепестком.

– Что чувствуешь? – спросила она, заглянув в меня своими огромными лазурными глазами.

– Как будто на нос села бабочка, – засмеялась в ответ я.

– А ты знаешь, кто такие бабочки?

– Кто они такие? – мгновенно округлила глаза я, желая услышать нечто очень важное.

– Они инопланетянки. Прилетают к нам с другой планеты, чтобы посмотреть, как мы живём, а когда улетают обратно, забирают нас с собой, чтобы мы тоже посмотрели, как живут они.

– Нашего дедушку забрали бабочки? – ещё шире округлила глаза я.

– И он сейчас живёт где-то на красивой, сияющей планете бабочек, всегда счастливый и всегда радостный, – утвердительно кивнула головой мама. – Будешь любить бабочек?

– Буду, – утвердительно кивнула головой я.

Я ненавижу бабочек. Неужели они не могли забрать меня на свою сияющую планету, а моих маму и брата оставить здесь? Бессердечные существа.


– …И если ты не признаешь того, что ты неправа, тогда я умру прямо сейчас, – топнул ногой Джереми.

– Ладно-ладно, я не права, – со слезами на глазах сдалась я. – Только не умирай прямо сейчас.

Девятилетний Джереми, всё ещё хмурясь, удовлетворённо хмыкнул и ушёл на улицу, а я так и осталась стоять посреди кухни, изо всех сил стараясь не расплакаться. Так бы и простояла вечность, если бы не вошедшая в комнату мама.

– Что случилось? – взяв меня за плечо, участливо поинтересовалась она. – Ты ведь никогда не плачешь, забыла? Ты сама нам об этом сообщила. Все в нашей в семье знают об этом.

– Да, но… – я прикусила нижнюю губу и всхлипнула. Мама, поняв, что слёз уже не избежать, отвела меня в гостиную и, сев в кресло, усадила меня к себе на руки так, чтобы не видеть моего лица, за что я мысленно была ей благодарна.

– Что случилось? – нежным полушёпотом поинтересовалась она, убрав за моё ухо один из моих выбившихся шоколадных локонов.

– У моей одноклассницы умерла бабушка.

– Ты плачешь из-за этого? Вот уж не думала, что именно ты, а не Пени, будешь плакать из-за бабушки, которую даже не знала.

– Я не из-за неё плачу, – всхлипнув в очередной раз, искренне призналась я. – Я просто больше не хочу быть самой маленькой… – я осеклась, так как терпеть не могла, когда меня называли “маленькой”, поэтому быстро поправила саму себя. – Самой младшей.

– Почему это? – в голосе мамы послышалось удивление.

– Энтони сказал, что младшие должны хоронить старших, и что получается, что перед тем, как умереть, именно я должна буду всех вас похоронить. А я не хочу вас хоронить. Я не хочу быть самой младшей.

– Таша, не плачь, – погладила меня по голове мама, зарывшись носом в кудри, лежащие у меня на шее.

– Я не плачу, – всхлипнула я. – Просто больше не хочу быть самой младшей.

– Но что же с тем поделаешь, что ты родилась на две минуты позже Миши? – едва уловимо улыбнулась она.

– Ничего не поделаешь, – продолжала дуться я, не расцепляя скрещенных на груди рук. – Я сказала Энтони и Джереми, что не буду их хоронить и им самим придётся меня хоронить… Энтони пожал плечами, а Джереми сказал, что не собирается меня хоронить, потому что это нечестно – он родился первым, значит ему первым и умирать. А я сказала, что нечестно это решать за меня… А Джереми сказал, что я неправа, и что когда-нибудь он всё равно умрёт первее меня, и если я не признаю того, что я неправа, тогда он умрёт прямо сейчас, поэтому я признала, что неправа, чтобы он не вздумал умереть первее меня. Я сжульничала. И я ещё раз сжульничаю. Пусть даже не думает, что сможет умереть раньше меня, – с вызовом выдавила я, ещё сильнее сцепив руки на груди.

– Таша-Таша… – вновь едва уловимо заулыбалась мне в шею мама. – Джереми так говорит потому, что, хотя и не признаёт этого, но внутренне подозревает, что ты сильнее него… Ты сильнее своих братьев. Если бы ты только знала, насколько ты сильная…

Я не знала и не хотела этого знать – ни тогда, ни потом. Но я узнала. И когда я узнала свою силу, я захлебнулась в ней.


– Дорогая Таша, я тебя люблю, – в сотый раз перечитывала перед сном вслух открытку мамы я, которую неделей ранее, на моё десятилетие, она подарила мне вместе с новыми коньками. Я вновь и вновь повторяла начальную строчку открытки, вновь и вновь звучали вслух мамины слова, адресованные мне: “Дорогая Таша, я тебя люблю”. Эту открытку я уже давно убрала с глаз долой, но тогда она казалась мне едва ли не сокровенным писанием тайны всего моего мира, которому суждено было рухнуть.

Открытки с этими мамиными словами были у каждого её ребёнка, но мне казалось, что её любовь ко мне уникальна и не похожа на любовь к другим её детям. Не знаю, с чего я это взяла. Может быть потому мне так казалось, что она выделила в каждом своём ребёнке по одной самой характеризующей его черте? В её понимании нас Энтони был любознательным, Джереми жертвенным, Пени великодушной, Хьюи мечтательным, Миша шустрой, а я у неё была то смелой, то сильной – она словно не могла определиться с одним словом для меня, поэтому выделила мне сразу два. И это был действительно веский повод, чтобы считать себя особенной в её глазах. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что у каждого её ребенка был свой повод, который она ему регулярно подсовывала в виде радужного свёртка любви… Какой же необыкновенной женщиной она была!


– Таша, если ты будешь есть падающие с неба снежинки – станешь морозильником, – усмехнулся пробегающий мимо меня Джереми, катающий на санках Мишу.

– Я что, замёрзну изнутри? – округлила глаза я.

– Не переживай, – хлопнул меня по плечу десятилетний Хьюи. – Зато в тебе можно будет хранить хорошие вещи, – задорно улыбался он.

– Например, мороженое? – мои глаза распахнулись ещё шире.

– Если хочешь, тогда можно и мороженое.

– А если не хочу?

– Тогда храни то, что хочешь, – продолжал задорно улыбаться Хьюи сквозь падающую тюль пушистого снега.