В остальном между нами ничего не изменилось – Дариан старался уделять мне своё неоправданное внимание, мне же иногда было интересно с ним поболтать, особенно в моменты, когда он предлагал мне во время двадцатипятиградусной жары мороженное. Мы ладили и это доставляло мне некоторое спокойствие – хорошие отношения с начальством в любом случае неплохо влияют на приобретение некоторого спокойствия.

И всё же я не была сконцентрирована только на своей работе на Риорданов. В начале месяца я начала предпринимать попытки найти дополнительный заработок. Так Коко предложила мне подработку и, в итоге, пока она мастерила кукол из фетра, я занималась скрупулезной раскраской фигурок из гипса. Спустя три недели мои руки начали трястись когда я брала в руки кисть, поэтому я вынуждена была отказаться от весьма интересной работы, как когда-то по той же причине отказалась и от игры на скрипке. И всё же я смогла на этом немного подзаработать.

По субботам я, словно вкопанная, торчала у койки Хьюи, а в прошлое воскресенье вновь встречалась с Айрис. Мы не виделись с мая, и хотя нельзя было сказать, что кризис в её состоянии миновал, всё же она заметно лучше стала выглядеть. Оказалось, что она уже способна один раз в день есть без настояний со стороны доктора Коннора и влияния психолога, что определённо можно было счесть первым прогрессом за прошедшие полгода.

Во время посещения Айрис я вновь столкнулась с Дэйлом. Всё-таки меня удивляла его преданность моей кузине, и не потому, что я утратила веру в хорошее. Просто сам факт того, что молодой парень его возраста уже больше полугода живёт без малейшего намёка на интимную жизнь, казался мне подозрительным даже не смотря на то, что у меня самой в этой сфере жизнедеятельности было едва ли не перекати-поле.

Что-то в Дэйле меня определённо напрягало. Не знаю почему, но я не видела в нём преданного бойфренда, хотя и своими глазами лицезрела, как он появляется на пороге клиники со связкой апельсинов в руках. Может быть я просто сильно ошибаюсь в этом парне, что весьма несправедливо по отношению к человеку, который посвятил полгода своей жизни на “отношения”, если это так можно назвать, с моей кузиной, страдающей анорексией. Возможно, он просто страдалец, а я просто придирчивый родственник, и не более того.


Вечером, после дневной жары, достигшей двадцати семи градусов, небо затянуло густым полотном тяжеловесных серых и фиолетовых облаков, воздух обогатился озоном и сильно наэлектризовался, и где-то вдали начал раздаваться раздирающий небеса гром. Проверив радар осадков, я увидела внушительных размеров циклон, проходящий на Лондон прямо через наш городок.

Мощный, шквалистый ливень начался ровно в полночь и не стихал до трёх часов ночи. Спустя час после его начала я вышла в гостиную и застала там Нат с Коко, стоящих посреди комнаты в одних пижамах. В этом году ещё не было сильных ливней, поэтому я даже не знала, что существует вероятность подтопов, а вот Нат и Коко знали. Как оказалось, прежде этот дом в сезон дождей неоднократно затапливало, пока в конце прошлого лета муж Коко, теперь уже бывший, не сделал земляную насыпь, из-за чего теперь газон перед нашим домом имел покатистый вид и казалось, будто дом стоит на пригорке.

Вглядываясь в кромешную тьму, мы, в мерцании молний, пытались рассмотреть состояние водостока у нашего газона. Когда же стало ясно, что он более-менее справляется со своей работой, даже не смотря на огромную ветку, застрявшую в его железной сетке, мы с облегчением выдохнули, как вдруг услышали явное шуршание воды. Стоя друг напротив друга мы переглядывались и, прищуриваясь, пытались понять, что именно мы слышим. Сначала Нат проверила ванную, но там всё было сухо. После этого я предположила, что если нас не подтапливает снизу, возможно это может происходить сверху…

Как только мы поднялись на чердак, стало ясно, что у нас прохудилась крыша. У самого входа вода внушительной струёй врезалась в деревянные доски пола и разбрызгивалась на стоящие рядом стопки журналов и книг.

Первым делом Нат бросилась к телескопу, и только после того, как убедилась в том, что он находится на безопасном расстоянии от прохудившегося участка крыши, побежала вниз за своим дождевиком, чтобы, на всякий случай, накрыть астрономический прибор. Мы же с Коко бросились за вёдрами, которых у нас никогда не было. В итоге Нат вспомнила о двух глубоких двадцатилитровых алюминиевых тазах, которые они с Коко нашли, когда разбирали кладовую комнату, и мы до трёх часов ночи, один раз в десять минут, по очереди таскали воду с чердака в ванную, пока ливень окончательно не прекратился. Сидя на чердаке в тёплой кофте и хлопковых спортивных штанах в компании своих не менее сонных и растрёпанных соседок, я пыталась не думать о значимости грядущего дня, из-за чего сильнее прислушивалась к звону воды о алюминиевое дно таза и вызывалась выносить очередную порцию дождевой воды вместо Коко, которая, по сути, оставалась с нами до окончания ливня только из солидарности. Мне было не сложно таскать по пятнадцать литров воды вниз, в отличие от шестидесятилетней Коко, да и мне просто необходимо было делать механические движения, чтобы не думать о неизбежно наступающем рассвете и не слишком впадать в пустоту, которая заполняла мой внутренний мир от края до края, когда я выбрасывала из головы все свои мысли до единой.

Но ни одно моё действие не могло остановить наступление грядущего дня. А это значит, что я вновь рискую его пережить. Ровно в десятый раз.

Глава 48.


На кладбище было пусто. Ливень разлил широкие лужи, размыл землю и обсыпал листву и мелкие ветви с деревьев. Направляясь сегодня сюда уже в восемь утра, я специально взяла с собой резиновые сапоги

Накануне я купила живые цветы вербены, чтобы высадить их на могилах своих родных. Сиреневый куст для прадеда, мужа прабабушки Амелии, розовый для дедушки, сына Амелии, и розовый для его жены, моей бабушки… Мама и Джереми лежали отдельно от остальных, в новой части кладбища, которая уже была переполнена новыми могилами. Люди в нашем городе умирали редко, но с тех пор, как здесь появились могилы моих мамы и брата, прошло уже десять лет, и за это время вокруг них не осталось свободных мест.

Я начала со старых могил и закончила могилами матери и брата. Сначала, при помощи садовой лопаты, я высадила вербену, после чего присела на лавочку слева от могилы матери. Поливать цветы не пришлось.

…Я замерзала даже в своём старом длинном пальто, которое служило мне лишь когда я изредка приходила на кладбище с утра пораньше, во время, когда никто меня не мог увидеть. Я специально приехала в восемь утра, зная, что остальные будут приходить после обеда, и только отец придёт самым последним, не раньше семи часов вечера, чтобы провести со своими любимыми время наедине, до первых сгущающихся сумерек. За десять лет я наизусть выучила распорядок посещения кладбища в траурные дни – дни рождения мамы и Джереми, дни поминовения предков и даты их смертей.

Двадцать четвёртого июня, ровно десять лет назад их не стало… Просто не стало… Мамы нет, Джереми нет, Хьюи наполовину с ними – наполовину с нами, а я всё ещё здесь. Моя оболочка цела и невредима, хотя и пуста, словно заброшенный дом.

Я чувствовала себя именно заброшенной, опустевшей, кем-то когда-то забытой здесь, оставленной в кромешном одиночестве, в болевом вихре бесконечных, неисчисляемых дней, которые проходят через меня, словно через полую воронку. Этим утром, спустя десять лет, мне не хотелось плакать… Мне хотелось выть. И я завыла. Сначала тихонечко, спрятав сморщившийся нос под ворот плаща, а потом громко, с надрывом, запрокинув голову к небу, по которому проплывали свинцовые тучи. Я знала, что сегодня буду плакать, как знаю и то, что это произойдёт и в следующем году, и через пять лет, и ещё через десять. Я плачу один раз в год. Двадцать четвёртого июня. Если бы я не плакала совсем, от меня бы, наверное, уже давно ничего не осталось. Как не осталось от Миши, которая после смерти мамы и Джереми никогда больше не плакала. Даже во время родов она только кричала. Я это знаю потому, что присутствовала во время рождения Жас и Мии. Моя сестра больше не плачет, но у меня нет такого психологического блока, поэтому сейчас я рыдаю навзрыд. Я кусаю нижнюю губу, посолоновевшую от слёз, морщусь от кома в горле, утираю рукавом нос и кричу рычащее “А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-а!..”. Так продолжается час, пока я не осознаю, что выплакала всё, что накопилось за ещё один прожитый мной год. Одного часа оказывается достаточно, чтобы оплакать целый год моей болезненной жизни. Всего лишь одного часа на триста шестьдесят пять дней, восемь тысяч семьсот шестьдесят часов, на пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут моего искорёженного существования. Мои последние десять лет жизни убиты и похоронены в этих могилах. Их не вернуть, а меня не исцелить. Я чувствую, что похороню ещё много своего времени, пока оно не раздавит меня своим мёртвым весом и не закопает меня рядом с собой. Мы давно поставили друг на друге крест – я на нём, а оно на мне. Нам больше нечего было сказать друг другу. Мы просто ждали, когда мы оба иссякнем.


Пришлось краситься, чтобы спрятать покраснение вокруг глаз. Единственный минус – угнетённое состояние души невозможно замаскировать под тональным кремом.

Учебный год уже почти закончился, но Ирму это не остановило, чтобы прогулять школу. В момент, когда я переступила порог дома Риорданов, дождь вновь начал накрапывать, наискось гонимый колючим ветром. К этому времени я получила смс-сообщение от Коко о том, что мой отец залатал дыру в нашей крыше, так что переживать за целостность своих квадратных метров мне не приходилось, отчего дождь вновь стал для меня лучшим другом.

– Выглядишь серенько, – заметила Ирма, когда мы встретились в столовой.

– Погода располагает, – скупо отозвалась я.