Иногда я задумываюсь над тем, что было бы лучше, если бы Миша и вправду оказалась просто плодом моего богатого воображения. Но это было бы слишком хорошей ложью… Она стояла передо мной немощная, избитая фатальными ошибками, с искорёженной душой вывернутой наизнанку, и не хотела для себя ничего, кроме очередного косяка с травкой, который она непременно где-нибудь достанет и который снова и снова будет уносить её в пелену беспощадного дурмана, всё дальше от меня, пока вовсе не заберёт её навсегда.

– Всех уже попросили сброситься на операцию? – прикусив нижнюю губу, продолжала испытывающе смотреть на меня сестра.

– Почти, – прищурившись, не отводила взгляда от собеседницы я.

– Можете не переживать по поводу Энтони – я сама поговорила с ним.

– Вот как? – едва уловимо вздёрнула брови я. – И когда же ты успела?

– Вчера, – коротко ответила Миша, продолжая сверлить меня испытывающим взглядом. – Вижу немой вопрос в твоих глазах, – спустя несколько секунд плотного молчания, ухмыльнулась она. – Да, я напилась из-за Энтони, но не пила с ним, – с плохо прикрытой гордостью добавила она, переминаясь с одной ноги на другую. Миша слишком сильно привыкла к состоянию алкогольного или наркотического опьянения, отчего в редком для себя трезвом состоянии не могла теперь спокойно удерживать своё тело на исхудавших ногах. – Брось, все мы знали, что с ним стоило поговорить. Плевать на гордость, когда речь идёт о детской жизни. Но так как у каждого из вас гордости побольше, чем у меня, я решила взять этот вопрос на себя. Вам ведь не хочется мараться, верно? Поэтому вы до сих пор и не поговорили с этим ублюдком… А мне-то что – грязнее уже не стану, да и помочь вам больше ничем не смогу… – Миша замолчала, встретившись со мной взглядом. В нём была боль. Очень много боли. Очень хорошо скрытой, рваной, душащей боли. – Он отказал в помощи. Денег на операцию он не даст. При этом не скрывает, что деньги у него есть, – Миша неожиданно улыбнулась ни к месту. Я не знала о чём она думает, поэтому приняла её улыбку за очередной признак того, что моя сестра не в себе. Я не знала, что она прокручивает в голове события прошлого вечера. – В конце концов, мы обе знали, что так будет, верно? – спустя мгновение рот Миши вновь исказился в кривой ухмылке, после чего она ещё несколько секунд сверлила меня взглядом. Ей было больно смотреть на меня. Возможно даже больнее, чем мне на неё. Она видела во мне то, что навсегда потеряла в себе. От этого мне ещё тяжелее было терпеть её общество. Быть без вины виноватой и ежедневно стенать от тяжести вины человека, который никогда её не искупит перед тобой – ужасно. Но сложно не значит невозможно. Я могла это вынести. После той аварии я могла вынести всё. По крайней мере, мне так казалось последние десять лет, и продолжает казаться теперь, когда я смотрю на Мишу – ту, кто непременно убъёт меня медленно, беспощадно, словно отравляющий её организм никотин.

Миша резко развернулась, отчего её даже слегка зашатало, и направилась прочь к своему гаражу. Она сделала и сказала всё, что могла или хотела. И этого для меня было более чем достаточно.

Глава 27.

Миша.


В последний раз посмотрев в отражение той, кем я могла быть, я развернулась и, засунув руки в растянутые карманы старой кофты, зашагала прочь к своему гаражу. Мы обе знали, что я не буду приглашена внутрь дома, который Таша снимает напополам с этой ненормальной рыжеволосой, живущей так, словно она огонь, а не человек. Эта девушка, Нат, пульсирует, горит и выжигает своим светом окружающих, вместо того чтобы тихо плыть по течению. Меня это раздражало. Честно говоря, меня в принципе раздражали “целые” люди. “Потрескавшиеся”, но “целые”, в отличие от меня, “разбитой” и “развеянной по ветру”.

Последние десять лет близкие мне люди стараются меня любить, в то время как я стараюсь не любить никого. И всё же я привязана к людям, и моя привязанность делает их уязвимыми, больными моими зависимостями, неспособными на ровное дыхание. Они всегда должны держать руку на пульсе, зная, что где-то на свете брожу я, способная причинить им боль и даже испортить самые счастливые моменты их жизней. Во всяком случае я надеюсь на то, что не способна испортить их жизни целиком, но что-то мне подсказывает, что я себя недооцениваю в этом плане.

Как оказалось, больше всех я люблю Мию, свою младшую дочь. Это выяснилось случайно, около месяца назад, когда я узнала, что ей необходима операция. Да и до этого, если уже и быть честной с собой до конца, я подозревала эту свою слабость. Подозревала свою любовь к ней… Ни отца, ни Генри, ни прабабушку, ни сестёр, ни племянников и даже Жас, своего первого ребенка, я не встречала с тем чувством, с которым случайно сталкивалась с Мией. Она любила играть в кустах возле гаража, в котором я забилась, словно ядовитое пресмыкающееся, способное отравить кровь живущих рядом со мной кроликов. Таких белых и пушистых, что по коже дрожь пробегает от того, что ты способен находиться с ними на расстоянии вытянутой руки, в то же время пребывая за пределами их досягаемости.

Я знала, что Мия играла в кустах возле моего гаража не потому, что эти кусты ей нравились больше чем те, что обволакивали со всех сторон мастерскую отца, а потому, что она хотела видеть меня, свою прокуренную до кончиков волос мать. Она хотела видеть девчонку, из-за которой она с больными лёгкими появилась на этот далеко не белый свет…

Меньше всего я желала общения с Мией и больше всего радовалась ему. Иногда оно даже нравилось мне больше, чем кайф от очередного косяка или пакета дешёвого вина. Но это было иногда.

Общаясь с Мией, я буквально умирала от своего отражения в её глазах, от осознания того, что я не кролик, которым она меня видит и которым я никогда не стану. Я умирала от боли за то, что я потеряла и чего лишила эту девочку, появившуюся на свет лишь благодаря моей безответственности. Это из-за меня она слаба, это из-за меня ей сложно дышать, это из-за меня она либо умрёт, либо выживет лишь после того, как ей порежут лёгкие… Слишком большой список моей вины перед этим невинным существом. Я отдала бы всё ради того, чтобы Мия была здорова. Я отдала бы свою жизнь, но она настолько износилась и изорвалась до кровавых дыр, что едва ли её примут в обменном пункте. Я бы не приняла, если бы мне предлагали ширпотреб взамен на золотое руно.

Вспомнив о ширпотребе, я отправилась в Лондон на поиски Энтони. Парадоксально, что из трёх старших братьев у меня остался только этот. Будь на его месте Джереми или Хьюи, они бы не позволили мне скатиться в пропасть, но на этом месте всё ещё оставался только лишь Энтони – недобрат, недосын, недочеловек. Я знаю, что Таша давно уже не считает его своим братом, но я не настолько глупа, чтобы отрицать кровное родство. От него можно отректись, но это не изменит того факта, что оно существует вне зависимости от наших желаний.

Найти Энтони было не сложно. Достаточно зайти на его видеоблог, ознакомиться с прайс-листом тех извращений, которые он предлагает пользователям за баснословные деньги, после чего обязательно наткнёшься на информацию о том, где он “зависает” по ночам.

Необходимый гейский клуб совсем не сложно найти в Лондоне, особенно если до этого ты отбил свои колени и не о такие подворотни этого сумасшедшего ночного города. Меня впустили без проблем. Таких как я любили пускать в клубы подобные этому, заранее предчувствуя веселье. Но вчера я пришла в то место не с целью повеселиться, что даже заставляло меня мысленно рассмеяться над самой собой. Какой же жалкой я была, когда пыталась себе доказать, что я всё ещё что-то значу и всё ещё способна иметь, и тем более решать важные вопросы!

Энтони в клубе знала каждая дворняга. Вернее Фабулуса. Так теперь себя называл этот стервозный мальчишка. Едва бы я его узнала в лицо, если бы перед этим не посмотрела одно из последних видеороликов его блога, после которого мне захотелось выколоть себе глаза, но вместо этого я просто залила их забродившим вином из пакета.

От рыжего парнишки с носом-картошкой в Энтони не осталось и следа. Сейчас его волосы выбелены в режущий белый цвет, у его выбритого левого виска красуется уродская татуировка в виде голубого кракена, в глаза вставлены линзы неестественного янтарного цвета, а правая бровь, неоднократно продырявленная пирсингом, в двух местах выбрета противно ровными линиями. Помимо косметического ремонта своей внешности этот недоумок решил сделать ещё и капитальный. Несколько пластических операций обострили его прежде отсутствующие скулы, сделали из носа острую пику, пухлые губы превратили в тонкую линию, а на его узком подбородке внезапно взбороздилась едва заметная ямочка. Худощавый, с непропорционально длинными руками, он выглядел так, словно по нём проехались ледовым комбайном, после чего он и превратился из солнечного мальчика в бледно-ледяную немочь. Ну либо причиной тому стало полное отсутствие мозга в его черепной коробке.

Зрелище действительно было жутким, но не думаю, что те люди, которые не знали его прежнюю сущность, согласились бы со мной. А вот бабушка или Пени согласились бы, в отличие от отца или Таши, которые при одном только упоминании имени Энтони сжимали кулаки до побеления костяшек. В отличие от отца, Таша не единожды разбивала Энтони нос в кровь – он никогда не мог победить её даже не смотря на своё возрастное преимущество. Думаю, это связано с тем, что она, в отличие от нас всех, обладает неистовой внутренней яростью, о которой и сама не подозревает. Она может её включать и отключать по своему усмотрению в любое удобное или нужное для неё время. Думаю, потому она и смогла перенести во сто крат большее, чем выпало на мою долю, и при этом, в отличие от меня, не сломаться.

Встретившись со мной взглядом, Энтони дёрнулся, словно на мгновение испугавшись меня. Наверное на секунду принял меня за Ташу, но осознав свою ошибку, немного расслабился.