В то время как отец пребывал в трансе, метаясь между своей мастерской и больницей, остальные осколки нашей семьи начали медленно, но верно создавать собственные жизни, отдельные от разбитого семейного гнезда. Пени тогда повезло больше всех – к тому времени у неё уже был Руперт, который буквально обволок её своим теплом и заботой, предоставив ей максимальную защиту от внешних стрессов, насколько это только было тогда возможно. Вскоре после случившегося она стала жить с Рупертом, а отец, прежде беспокоящийся только из-за того, что его любимица задерживается на свиданиях на пять минут дольше положенного времени, даже не заметил момента, в который Пени перестала жить в его доме. Он и сам перестал в нём жить, фактически переехав в свою мастерскую.

Но Пени была единственной из нашей семьи, кто смог хоть как-то справиться с полученной с жестокой неожиданностью травмой. Единственной, с кем рядом оказался человек, способный остановить кровотечение душевной раны. Остальным так не повезло. Остальные не справились.

Спустя год Энтони, ещё до аварии отрицательно реагирующий на попытки отца вложить в него зачатки мужественности, окончательно потерял с нами связь. Оглядываясь назад, я осознаю, что единственным, что нас всех связывало с Энтони, была материнская любовь. Как только матери не стало, не стало и нашей связи с Энтони. Сейчас же мне хотелось бы, чтобы эта связь не просто затерялась в временном пространстве и боли, а вовсе испепелилась в прах и развеялась по ветру, чтобы никто и никогда даже мимолётом не смог заподозрить о том, что моё прошлое каким-то образом связано с этим человеком.

Всё началось с того, что Энтони отчислился из университета из-за банальных прогулов, но это абсолютно не помешало ему в скором времени стать медийной личностью. И хотела бы я сказать, что он стал всего лишь мелкой звёздочкой местного разлива, вот только его популярность гремела на весь Лондон, если не на всю Британию.

О том, что Энтони гомосексуалист, я узнала от одноклассников, после уроков продемонстрировавших мне порноролик с его участием. Это произошло спустя месяц после того, как отец выставил его из дома, выбросив в окно его дорогущий новенький макбук. Как оказалось, на этом макбуке отец наткнулся на “недоработанный материал” Энтони, который только начинал вести свой “откровенный” видео-блог.

Я помню, как шла домой с трясущимися руками, не в силах поверить в то, что белобрысый парень с пирсингом в носу и тоннелями в ушах – это действительно Энтони. Найти его блог в этот же день у меня не составило особого труда – поисковик определил его третьим в списке. Мне было четырнадцать и у меня к тому времени было слишком много проблем, чтобы сосредоточится на своём половом созревании, отчего с порно в то время я впринципе не была знакома. Наверное поэтому то, что я увидела в видео-блоге Энтони, заставило мои волосы встать дыбом. Уже тогда аудитория его фанатов достигала двухсот тысяч подписчиков, и с каждым годом эта цифра росла в геометрической прогрессии.

В тот день я впервые в жизни осознала значение слова “презрение”. Так, как я презирала Энтони, я никого прежде и никогда после не презирала сильнее.

Образ жизни Энтони, отрёкшегося от своего реального имени в пользу псевдонима-клички “Фабулус”, незаметно, но уверенно отравлял мой подростковый возраст. Энтони больше был не вхож в нашу разбитую, в буквальном смысле, семью, но он словно присутствовал среди нас своей невидимой тенью. На фоне “чрезмерно откровенного” блога Энтони у меня испортились отношения с одноклассниками и учителями. Я ушла из кружка по рисованию, так и не продержавшись в нём хотя бы месяц, бросила волейбол, отказалась от факультативов и любых других занятий, на которых мне пришлось бы отстаивать свою честь на фоне славы Фабулуса. По факту, я осознанно начала отстраняться от социума и неосознанно оскаливаться на него, видя в глазах говоривших со мной людей их искажённое мнение обо мне. Моё окружение смотрело на меня через призму грязной популярности Энтони. Совершенно незнакомые мне люди преждевременно судили обо мне по моему брату и… По моей сестре.

Миша тоже не выдержала той боли, которая обрушилась на неё с потерей матери и братьев. И это было даже страшнее, чем отречение Энтони от семьи и его выложенные на всеобщее обозрение ролики группового гей-порно вместе взятые.

Спустя год после аварии, Миша, в свои четырнадцать лет, стала едва ли не самой популярной девчонкой в самой популярной плохой компании подростков в нашем городе. До сих пор помню, как впервые поняла, что она начинает пить спиртные напитки, когда нашла недопитую бутылку пива у неё под кроватью. Я попыталась поговорить с ней об этом, но она так сильно разозлилась, увидев в моих словах не советы, а наставления, что разбила найденной мной бутылкой зеркало в ванной. Это был первый звонок, на который мой отец, всё ещё пребывающий в своём личном мире глубокой депрессии, не обратил никакого внимания. Когда же я стала буквально ворочать отцовской головой, указывая ему на выходки Миши, он всего лишь ограничивал мою сестру в карманных деньгах, а я, и так едва находящая общий язык со своей близняшкой, в итоге и вовсе потеряла с ней всяческое понимание.

Когда нам было по пятнадцать лет, на летних каникулах Миша впервые не пришла ночевать домой, что впоследствии стало повторяться регулярно и вскоре, совершенно незаметно, её ночёвки вне дома стали считаться в нашей семье само собой разумеющимся фактом. Отец опомнился лишь после того, как впервые увидел её пьяной в компании пяти не более трезвых парней-старшеклассников. В тот вечер он буквально за руку довёл Мишу до дома, после чего впервые в жизни применил грубую силу, отходив её по пятой точке своим ремнём. Мишу это сильно задело, но не больше, чем на один месяц, так как она, пребывая на момент порки в сильном алкогольном опьянении, практически ничего не запомнила. С тех пор отец начал делать регулярные попытки приструнить Мишу, но два года без контроля со стороны взрослых не прошли для моей сестры даром. Под крышей нашего дома буквально разразились военные действия между отцом, пытающимся приструнить трудного подростка, и Мишей, пытающейся доказать всему миру, что она уже слишком взрослая, чтобы позволять отцу собой руководить. Миша не собиралась отказываться от алкоголя и тем более обрывать общение с плохой компанией, буквально тянущей её ко дну, и всё же выпивать после отцовского ремня она стала заметно реже.

…Накануне нашего шестнадцатилетия Миша всю ночь проревела в подушку, а вечером первого февраля, после праздничного торта, испеченного для нас бабушкой Амелией, она заперлась в туалете наверху. Её не было около получаса, а когда она вернулась в нашу общую спальню, я уже лежала на своей постели и, закинув ноги на стену, читала какой-то глянцевый журнал. Она обратилась ко мне глухим, обесцвеченным голосом, что заставило меня настороженно посмотреть на сестру из-под журнала. Бледная словно мел, Миша просила у меня мои карманные деньги, которые мне ежемесячно выдавал отец – ей карманных денег уже больше полугода никто не давал, из-за боязни того, что она потратит их на выпивку.

Оценив состояние сестры, я задала лишь один вопрос – деньги ей нужны на алкоголь или на сигареты? Миша сказала, что не потратит их ни на первое, ни на второе, и я, видя, в каком состоянии она находится, впервые за последние два года решила её не расспрашивать, а просто молча помочь ей разобраться с тем, во что она вляпалась. Я тогда думала, что она задолжала денег кому-то из плохих парней, в компании которых она прогуливала школу, но всё оказалось намного хуже.

Даже не попытавшись узнать в чём дело, я просто дала ей просимые ею у меня деньги. Я до сих пор считаю этот момент одним из самых необдуманных и ужасных поступков в своей жизни. Если бы Миша тогда смогла воплотить в жизнь свои планы, из-за неё я бы всю оставшуюся жизнь корила себя в пособничестве убийства.

…Утром второго февраля за окном падал густой снег. В тот день я проснулась в девять часов и обнаружила, что Миши уже и след простыл из спальни. Впрочем, как и всегда в выходные дни – её словно магнитом вытягивало за пределы нашего дома в места, где скапливались подростки с заплывшими от пива глазами и опустошёнными от дыма головами. Отец однажды пытался удержать её от очередной подобной вылазки, заперев её в ванной, но тогда Миша сбежала через окно, однако отец словно и этого не заметил…

Выйдя на коридор, я направилась в ванную. Прекрасно помню как в то утро снизу, из кухни, доносился манящий запах панкейков. Отец наверняка уже включил радиатор в своей мастерской, из чего следовало, что в доме вновь остались только я, бабушка и Рикки – бигль, которого мама подарила отцу за год до аварии.

В ванную я входила ещё глубоко сонной, из-за чего в то утро и уронила на пол колпачок из-под зубной пасты. Стараясь мысленно не ругаться нецензурной бранью, чтобы не подражать сестре, я нагнулась за треклятым колпачком, который до сих пор считаю своей большой удачей. Как только я коснулась его кончиками пальцев, мой взгляд упал в мусорное ведро, из которого торчала странная белая коробочка с эмблемой розовой орхидеи, которую я прежде никогда у нас дома не видела. Когда я вытаскивала эту коробку из мусорного ведра, из неё к моим ногам выпала странная пластмассовая полоска. Не успев прочитать текст на вкладыше, я поняла, что это тест на беременность. Он был повёрнут ко мне слепой стороной, отчего результат я не могла увидеть до тех пор, пока не перевернула бы его к себе лицевой стороной.

Осознав, что я окончательно проснулась, я взяла в руки тест и замерла. Мне не нужно было читать инструкцию, чтобы понять, что две полоски – это не самое лучшее, что может случится с девчонкой в шестнадцать лет.

Спустя минуту я буквально слетела вниз по лестнице, а спустя ещё пять минут мы с отцом мчались в сторону больницы – единственного места, где Миша могла потратить мои карманные деньги на оплату услуги аборта. Естественно отца бы предупредили о намерениях его несовершеннолетней дочери, и всё же…