Они вышли из разных комнат одновременно. Двери открылись впереди и позади меня. Мне навстречу вышла Зума, и мы радостно бросились на шею друг другу.

— Ах, Ал, — лопотала она, — как же ты долго, мы ведь уже стали думать, что ты совсем не придешь.

Кажется, она при этом плакала, я, кажется, тоже, потому что через минуту она вытерла мне глаза краем полотенца, висевшего у нее на шее, и развернула на сто восемьдесят градусов. Передо мной стоял Ол.

Пятнадцать лет жизни провалились в тартарары. Я снова оказалась лицом к лицу с молодым человеком, и между нами прыгали кузнечики секунд. Только теперь мне казалось, что это не кузнечики, а саранча, пожирающая время, которое нам отпущено. Я стала гораздо старше, и сколько мне было отпущено времени, никто не знал. Ол протянул ко мне руки, и я оказалась у него на груди. Вот тут стена времени окончательно рухнула, и мы снова вынырнули в Согдиане. Мы стояли на самом гребне городской стены, а вокруг пылали костры, и Ол все крепче и крепче прижимал меня к себе.

Когда я очнулась, оказалось, что Зума тоже стоит где-то рядом, обнимая свою дочку, и плачет.

— Я не сразу нашла записку, — сказала я оправдываясь.

— Ну и хорошо, — отозвался Ол, — зато у тебя было время все вспомнить.

— Да, — засмеялась я, — уж этого-то было достаточно.

Потом мы пошли на кухню, Зума делала салат из помидоров, и они говорили, говорили, говорили. Ол живет здесь уже десять лет.

— Почему же тогда…

— Я ждал. Так было сказано в книге предсказаний, которую ты спалила. Когда ее достали из огня, сохранилась только последняя страница, и дед перевел мне то, что там было написано.

С отцом Ол больше не встречался. Не мог ему простить того, что, когда дед умер, он устроил в его доме настоящий обыск, даже стены были сломаны в поисках тайников и кладов. Ходили слухи, что у деда было много золотых монет, но отец так ничего и не нашел. Через полтора года Ол отыскал волшебную вазу и потратил все свои деньги, чтобы выкупить ее. Он отправил вазу Ивану Митрофановичу и принялся ждать. А за это время защитил диссертацию и докторскую, объездил пол-Европы с лекциями о Согдиане. Дел много. Кстати, Ол регулярно читал все издания моей родной редакции, где печатались бредни Ал.

— Тебе нужно книги писать, попробуй, у тебя должно получиться…

Ол еще долго что-то рассказывал, рассказывала я, Зума поминутно то хохотала, то плакала. Это было настоящее счастье, которого у меня никогда не было. Никогда за эти сумбурные пятнадцать лет. Но оно было у меня когда-то давным-давно, в другой жизни, когда чужеземкой я прокралась в Согдиану за волшебной вазой. Все это казалось теперь настоящей сказкой. Ваза оказалась подлинной лампой Аладдина, а джинн теперь разгуливал где-то на свободе и сыпал счастьем из рога изобилия.

Через час Зума ушла кормить полугодовалого малыша и утащила за собой Дилю, все это время с любопытством разглядывающую нас всех по очереди. Мы с Олом остались одни. Он взял меня за руку, потом притянул к себе и поцеловал. Это было похоже на сон, на сказку, на все мои видения и галлюцинации вместе взятые. Только это происходило в реальности, в той будничной реальности, где так редко случаются чудеса.

Вдруг Ол отстранился, и, открыв глаза, я заметила, что он смотрит на дверь. Через секунду ко мне вернулся слух, и я услышала, что у двери кто-то радостно всхлипывает. На пороге стояли Лялька с Вовкой и держали в руках лист бумаги.

Они кричали, что перевели.

— Я перевел, Ол, — орал ему Вовка, как своему старому другу, и хлопал радостно по плечу.

— Что?

— На вазе — то, что было написано на вазе. Файл в Интернет. Там завещание. Я вас поздравляю, у вас счет в швейцарском банке на сумму. — Он схватился за голову и протянул нам листок.

Я даже не стала считать количество нулей — так их было много.

— Ваш дед все деньги перевел в этот банк и распорядился, чтобы вы получили их, как только поженитесь. Представляете? Нет, вы представляете?

— Но я еще не знаю, женюсь ли, — сказал Ол, и все замолчали. — Ал, ты собираешься наконец за меня замуж?

Вовка с Лялькой с надеждой посмотрели на меня.

— Ал, я так давно жду тебя, ты скажешь мне «да»? — спросил он, и в глазах его промелькнула было искорка сомнения, пока он не пригляделся ко мне получше. Тогда он поднял меня на руки и закружил.

— Да, да, да, да, — бесконечно повторяла я при этом.

Эпилог

Через две недели мы поженились. Для свадьбы Лялька, которая, пожалуй, была счастлива даже больше меня, предоставила нам свой большой загородный дом. Но даже такой здоровенный домище о десяти комнатах едва мог вместить всех наших гостей. Хорошо, что выдалась теплая погода и мы раскинули на участке палаточный городок. Здесь были все: мои родители, которые взвыли от восторга, когда снова встретились с Зумой и Бахалимом, все мои тетушки и дядюшки из Ташкента. Даже пропавшая тетя Роза отыскалась. Даша и Митя гонялись наперегонки с многочисленными черноглазыми детьми Зумы и других родственников Ола.

Перед самым началом праздника у ворот остановилась еще одна машина, и оттуда, удивленно вертя головой по сторонам, вылез Иван Митрофанович. Это Ол послал за ним машину.

— Ох, если бы я знал, как же без подарка-то, — лепетал Иван Митрофанович, расцеловывая Ола и меня трижды по русскому обычаю.

— Разве можно подарить нам больше, чем вы уже подарили? — спросил его Ол, и Иван Митрофанович приосанился — ведь действительно, наша встреча была его рук делом.

Его посадили на самое почетное место, и он долго рассказывал моим родителям свою, а точнее, нашу, историю.

Застолья у нас не было, потому что не было столов. Зума расстелила ковры, и все сидели, по-узбекски поджав ноги.

В самый разгар свадьбы над нашим домом завис вертолет, и участок завалили розы — настоящие ташкентские розы! А потом сверху упал большой тюк, и вертолет растворился в ночном воздухе.

Ол поднял тюк и развернул.

— Это от отца, — сказал он через несколько минут. — Он нас поздравил, представляешь?

Свадьба была шумной и веселой. Мы с Олом сидели в центре, и он едва пригубил первый фужер шампанского, который нам поднесли. Я, от волнения, напротив, начала пить шампанское как воду, но Ол осторожно потянул меня за руку. Взглянув на него я вспомнила, что свадьба — это не только застолье, и честно говоря, эта мысль сделала меня застывшей восковой куклой.

Справа главой стола (а точнее — ковра) была Лялька. Кажется к полуночи, она, всем на удивление, выучила узбекский язык, потому что не просила больше перевести ей то или иное слово, а даже сама порой вставляла в свою речь узбекские словечки. Слева самой главной фигурой стал Бахалим. Он знал нашу с Олом историю подробнее других и вставлял пропущенные звенья в рассказы, которые вели поочередно то мои родители, то Зума, то Иван Митрофанович.

Когда луна замерла высоко в небе, Ол потянул меня за руку и мы, практически незаметно для увлеченно болтающих гостей, сбежали из-за стола. Мне было холодно и жарко одновременно. От холода по коже ползли мурашки, а от внутреннего жара полыхали щеки. Я едва могла двигаться, когда он привел меня в комнату, отведенную и убранную специально для нас, и закрыл дверь на задвижку.

Ол остановился и принялся разглядывать меня, совсем как при нашей первой встрече. Я страшно боялась, что он разглядит и первые седые волосы на моей голове и крошечные морщинки вокруг глаз, а потому попыталась, завести какой-то дурацкий разговор о наших гостях. Но он не дал мне договорить. Он подошел ко мне, поднял на руки и отыскал мои губы. И началась музыка, равной которой я не слышала и никогда уже не услышу. Руки мои сами знали, что им делать, губы уже никак не могли оторваться от его губ, а желание любви оказалось столь сильным, что от скованности не осталось и следа. Мы лихорадочно наверстывали упущенное за последние пятнадцать лет.

Когда после медовой недели я вернулась в свою квартирку, то чуть не умерла от смеха. Там, по стенам, висело ровно тридцать нарядов, каждый из которых, пожалуй, попал сюда непосредственно с подиума. Оказалось, что Зума работает модельером и все эти вещи — ее работа.

Островки антиталибской коалиции на карте таяли, как весенний снег, и военные действия все ближе продвигались к Таджикистану. Отец Ола бросил все свои дела и готовился защищать стены Согдианы. В нем проснулся правитель, страна которого была в опасности. Пусть это даже мертвая страна. Бахалим служил в пограничных войсках. А Ол ездил по всему белу свету, пытаясь привлечь внимание мировой общественности к проблемам своей страны. Он выступал в английском парламенте, в ООН, встречался с президентами многих европейских стран, делая все, что в его силах, для формирования общественного мнения.

Деньги со швейцарского счета мы потихоньку тратим на гуманитарную помощь, на устройство беженцев. Хорошо, что они пригодились. Я ушла из своей газеты и пишу теперь книгу о том, как таджики скитаются под сумрачным небом Ленинграда, не находя здесь приюта. А ведь их отцы и матери когда-то с распростертыми объятиями встречали блокадников и делились с ними кровом и хлебом.

Теперь другие времена. И нравы другие. Но все же, может быть, кто-нибудь вспомнит…

Моей книгой заинтересовался приятель Ола — известный московский издатель. Я взяла билет, чтобы ехать в Москву. Ол должен был вернуться туда из Испании. Но накануне мне стало ужасно плохо, меня тошнило целый день, и я даже подняться не могла, чтобы сходить в магазин. Мой билет пропал. Ол встретился с издателем без меня, а потом его неожиданно отозвали в Турцию.

Вечером ко мне забежала Зума, и я пожаловалась ей на свое состояние. Зума задала парочку странных вопросов и приказала на следующий день сходить к врачу.