Я попыталась ее утешить, но от этого ей стало только хуже. Всхлипывая, она рассказала, что, когда была совсем юной девушкой — а она, оказывается ненка, из далекой Антипаютинской тундры, — родители ее оказались очень бедны: по тундре как раз мор прошел, и все стада вымерли подчистую.

Не было денег даже на гроб бабушке, а в тундре, кто не знает, дерево в большой цене. Это же не тайга, где сосны, кедрача, осины или березы хоть отбавляй. Так и возили ее тело на нартах в собачьей упряжке полгода, пока деньги не появились. Первого мая похоронили ее в долине предков.

Натэ, как сейчас, тот год помнит.

Пришли, значит, к ним свататься с дальнего стойбища, уже весна начиналась, середина июня была, а родителям, конечно, выгодно отдать дочь — все-таки не кормить.

Видя нищету, жених брезгливо поджал губы и сообщил родителям, что передумал свататься. На что отец начал его уговаривать, он сказал, что отдаст Натэ даже за мешок ржаной муки. Да и потом Натэ хозяйственная, все умеет делать по дому. Где еще так задешево можно найти рабочие руки. Жених подумал-подумал, попил чаю с родителями и согласился.

С тех пор жизнь молоденькой Натэ превратилась в кошмар. Хозяин мало ее любил, а после того как она родила дочку, женился на другой — хоть и постарше Натэ, но красивой и ученой. Она писать и читать умела, всему стойбищу помогала с грамотой, особенно тем, у кого сыновья в армии служили и надо было посылку отправить им или деньги. Все шли к ней бумаги разные писать, квитанции заполнять.

А Натэ хозяин сделал чумработницей и предлагал ее почти всем гостям, останавливающимся в чуме.

— Но сейчас другие, совсем другие времена. После того как Горбачев пришел к власти, жизнь, как он и обещал, сделалась поначалу хужее, а потом враз и во всем полегчало. Теперь и жаловаться можно на хозяина в сельсовет и даже уйти от него и жить в городе в общежитии или интернате. Сейчас всем места дают, и очень это культурно смотрится. Приходишь в контору, а там тебя сразу уважают, так и говорят: «Уважаемая», — завершила свой рассказ тетя Натэ.


Свадьба хоть и проходила в условиях крайнего Севера и по всем обычаям Севера, все же здесь была водка, и, как это бывает почти на всех свадьбах в России, мужчины вскоре начали выяснять отношения между собой.

Все произошло довольно быстро: хозяин и кто-то из гостей схватили ружья и с готовностью пристрелить врага вышли на улицу. Вскоре раздались выстрелы.

— Они же убьют друг друга, — с криком бросилась я к хозяйке чума.

— Не убьют, не бойся, журналистка, — ответила мне та, спокойно обгладывая жирную глухариную ножку. — Я еще вчера ружья солью зарядила. Пошалят-пошалят маленько да успокоятся. Мужики ведь, чего с них взять-то?

Чтобы выстрелы были не так слышны, Шурка включил на полную громкость музыку и женщины всей гурьбой повели захмелевшего Тэтамбоя в пляс. По тому, как жених танцевал, можно было сделать вывод — в городе Тэтамбой времени зря не терял, наверняка не пропустил ни одной дискотеки, ни одного ночного клуба. Молодежь — будь то русская или ханты — прежде всего молодежь. И с этим не считаться попросту нельзя.

Если бы наши отечественные звезды эстрады — та же Алла Пугачева или Валерия — знали, какие трюки можно выделывать под их песни, при этом напевая северные мотивы, они наверняка бы выиграли «Евровидение» и не только. А пока я вместе с пьяненькими, но уверенными в себе москвичами любовалась свадебным весельем, напрочь забыв о своих делах. А потом на небе появился ослепительно бирюзовый рассвет…

Глава вторая

Священная гора

Тайга. Она все время разная, здесь ничто и никогда не повторяется, но это под силу определить только опытному глазу. Акварели неба, запахи леса, ощущение единства с Вселенной.

Я люблю тайгу за то, что здесь можно долго молчать, созерцая медленное движение жизни, ощущать земной пульс, жить — и вполне уютно — своим миром, не нарушая чьих-то норм и правил. Здесь в человеке поселяются чувства, трудно передаваемые словами. Просто душа наполняется чем-то очень важным, полезным, что исцеляет даже самые тяжелые душевные раны.

Тайга, как редкий цветок, раскрывается не полностью и не сразу.

Сначала ты, видя окружающую действительность, возмущаешься, удивляешься, закипаешь, как вода на огне, а все потому, что не понимаешь ее: она противоречит твоему представлению о мире, о людях, о взаимоотношениях человека с природой.

Затем находишь свои маленькие прелести в неброской северной красоте, жизненном укладе и быте местных людей.

Потом тебе открывается новый яркий мир, который манит и притягивает, и вскоре начинаешь понимать, что именно здесь, в этих далеких и таинственных местах, скрыто от человеческой цивилизации что-то главное; что-то такое, что наполняет жизнь особым смыслом. И тогда за традициями и обрядами, над которыми ты еще вчера беспечно посмеивался, видишь нечто большее — вековую мудрость матери Природы.

Утром, как только подул свежий северный ветер со стороны реки, я надела теплые вещи и отправилась на священную гору.

Пожалуй, из чужаков только у меня есть право приходить на нее в любое время и я этим правом, признаться, очень дорожу. Я взяла в чуме специально припасенную широкую березовую кору с отверстиями по бокам и шнурки. И со всем этим добром отправилась на многовековой жертвенник народа ханты.

К нему добраться не так-то просто. Сначала нужно обойти мыс Зеленой Змеи. Его назвали так из-за того, что здесь водятся перламутрово-зеленые речные змеи. Они небольшие, но на редкость не равнодушны к человеку: могут запросто в сапог заползти, в спальный мешок или в оставленную на ночь посуду.

Однажды, в пору моего детства, я с родственниками все лето жила в тайге. Как сейчас помню, стояла жаркая июльская ночь, а наутро была моя очередь готовить еду. Я решила почистить карасей на уху с вечера, чтобы утром оставалось их только посолить и сварить. Почистила я карасей, помыла, как и положено, а чтобы за ночь не испортились, положила сверху огромный пучок крапивы, как учили взрослые.

Конечно, надежнее было прикрыть снедь мхом — он у северян заменяет холодильник. Во мху мясо или рыба не только не портятся, но и теряют запах. В итоге медведь или волк может пройти по такому «холодильнику» и не почуять еды. Но мне тогда было лень идти за мхом.

Утром с первыми лучами солнца я проснулась, выбросила крапиву из карасей, — надо признать, что за ночь они сохранили всю свою свежесть, — залила их новой водой из пруда и поставила на костер. Уха получилась отменная. Все хвалили меня и просили добавку. А когда я стала доставать предпоследнего карася, на черпаке оказалась… вареная змея.


…После мыса нужно на легкой лодочке-осиновке переплыть реку и потом в глубь острова пройти еще километра три, из них около двух — по топкому болоту.

Самое страшное для меня — плыть по реке. Дело в том, что я плавать не умею, а лодочка маленькая, невероятно легкая, при малейшем порыве ветерка качается и дрожит. Один неосторожный поворот весла — и я окажусь на дне. Река тихая и глубокая, вода черная, по краям затянута болотной тиной.

Плыть с непривычки очень страшно, но вскоре мое суденышко разрезает огромную паутину с большими голубоватыми каплями росы, и под еле слышный шорох разбуженного и убегающего паука я упираюсь веслом в долгожданную земную твердь.

Благополучно добравшись до берега, я облегченно вздохнула и присела отдохнуть. Неподалеку от того места, которое я пробороздила по реке своей лодкой, виднелась такая же полоса, только, пожалуй, чуть-чуть пошире. Я знаю, что означает этот след. Он свидетельствует о том, что не так давно, может быть, даже этой ночью, реку переплывал медведь. Когда пересекает лось или олень, всегда остается немного шерсти. У медведя же шерсть сразу тонет.

Я внимательно изучила на берегу следы. Так и есть, здесь недавно побывал косолапый и направился как раз туда, куда мне нужно сейчас.

— А, была не была! — сказала я себе и уверенно направилась к лесу.

В дремучей тайге много белых грибов и спелой костяники, но эти дары природы здесь никто не собирает. Я стараюсь равнодушно пройти мимо, но не выдерживаю и начинаю рвать и есть прохладные, немного кислые ягоды.

У болота я остановилась, огляделась, нет ли кого поблизости, потом начала неторопливо разуваться и привязывать к ступням березовую кору. Ботинки и носки я оставила на поляне. Там, куда я направляюсь сейчас, они не нужны.

По древнему обычаю, входить на священную землю в обуви или босиком нельзя, нужно к ногам обязательно привязывать бересту, чтобы не осквернить святыню, и я осторожно начала ступать по болоту, каждый раз прощупывая ногой почву. Один неверный шаг — и провал неизбежен.

Болото мягкое. Идешь по нему и чувствуешь, как оно шевелится, недовольно урчит. Кажется, что ступаешь по живому телу. Но это тело странное — оно в любую минуту готово тебя проглотить целиком.

Сначала я старалась придерживаться карликовых берез, но, когда они закончились, пошла на авось.

В такие минуты чувство страха куда-то уходит, думаешь только о том, как быстрее добраться до горы. Даже не столько до самой горы, сколько до твердой почвы. Ханты и манси — те, которые всю жизнь живут по обычаям предков, если знают, что это место свято, — привязывают к ногам бересту, даже когда ходят по твердой земле. Никто из них не сомневается, что Земля живая и у нее есть зрение, слух, память. Так же как и человек, она способна испытывать боль, страх, обиду. Каким-то особенным чутьем они чувствуют святыни, причем как свои, так и чужие. Знают, что если осквернить их или просто навредить земле, то наказание неизбежно.


— Я ни разу в жизни не видел счастливого геолога, нефтяника или газовика-промысловика, — сказал мне однажды шаман. — Всех что-то беспокоит, что-то грызет изнутри: то сердечная недостаточность, то дочка-проститутка или сын-наркоман. А те, кто первыми лезли в глубь земли, остались к тому же без денег: просто почет им дали, надбавку к пенсии — и все! Стали они заслуженными копателями Земли, грамотами их наградили, орденами. Есть чем гордиться!