Это была, в своем роде, идеальная пара; они даже после тридцатилетнего юбилея совместной жизни спали в одной кровати, эмоционально ссорились и временами даже дрались. Степан Степанович пил, курил, любил ходить «налево», но каждый раз он неизменно возвращался к своей Лисоньке, получал тумаков и ходил на работу с лейкопластырем на лице. Так продолжалось месяца три-четыре, затем снова уход «налево» и снова лейкопластырь на лице. Но в глазах — неизменный лукавый огонек и искорки счастья… Им многие завидовали.

После его смерти Елизавета Тимофеевна долго не могла привыкнуть к тишине и одиночеству. Она часами перебирала вещи мужа, совместные фотографии, вспоминая различные эпизоды, связанные с ними, и смахивала проступающие слезы. Только теперь, после того как не стало ее любимого Степаныча, она заметила, что, кроме мужа, ее никто ласково не называл, никогда не шутил с ней.

Для всех она была и оставалась строгой учительницей, в том числе и для собственных детей и внуков, которые, конечно же, уважали ее, ставили в пример, а при близком контакте, когда случалось им гостить в родительском доме несколько дней, реже — недель, немного тяготились ею. Оно и понятно, трудно находиться длительное время с человеком, который поступает всегда исключительно правильно, даже если это родная мать.

Выйдя на пенсию, Елизавета Тимофеевна уезжала на все лето на дачу и там работала от зари до зари, обеспечивая небедных внуков изысканными заготовками на зиму.

Еще она любила капризного кота Ваську и терпела все его выходки. А он, чувствуя повышенное внимание к своей персоне, то от свежих карасей отказывался, то обкусывал листья герани, то висел часами на шторах.

Елизавета Тимофеевна отныне стала очень бережно относиться ко всем, даже случайным знакомствам. Для почтальонши, которая приносила ей каждый месяц пенсию, она всегда покупала разные карамельки, для сантехника — хорошее красное вино.

А когда на даче соседская ребятня лакомилась малиной или клубникой с ее огорода, она тщательно закрывала за собой дверь и сидела в домике. «Пусть думают, что меня нет дома, и едят не спеша», — решила она про себя.

Когда Елизавета Тимофеевна на следующее утро проснулась в больнице, то первым делом подумала про дачу. Она так и сказала врачу, который совершал утренний обход: «Мне надо огурцы поливать. Вы видите, какая жарища стоит днями, огурцы враз и засохнут». На что врач ответил, как обычно отвечал всем пациентам на протяжении последних семнадцати лет: «Здоровье дороже всего!»


А на другом конце города в семье Швабровых грянули перемены.

После того как старушка упала у них в коридоре в обморок, Натка вспомнила, что накануне видела эту сцену во сне и по совету подруги из коммунальной службы пошла в церковь — вроде как грехи замаливать, и, как это бывает, рассказала батюшке немного о себе. Тот, как и положено, предложил ей пост соблюдать, ходить в церковь чаще, заняться детьми и вовсе запретил материться.

Натка подумала-подумала над словами батюшки, стало ей неловко и, по привычке, решила душу водкой успокоить. Взяла двести рублей в долг до получки у соседки-уборщицы и «накрыла поляну» — именно так выражались абсолютно все жильцы семейного общежития по поводу любого застолья.

Лешка же с одноклассниками, которые были ему дороже самых дражайших родственников, решили окончание учебного года и девятого класса, свою дружбу и просто хорошую погоду отметить в приличном месте, а именно — на крыше двенадцатиэтажного дома. Согласно поверью тюменской молодежи, чтобы встреча запомнилась, а дружба окрепла, их надо «обмыть» напитками самых достойных сортов и высоких градусов.

Самый умный в компании, Антон, в Интернете прочел, что в былые века в лондонских пабах висела табличка: «Горожанам моложе тринадцати лет пиво не продается». И правильно, решили собравшиеся на крыше, пиво надо пить только после четырнадцати. Разлили они, значит, по маленькой, потом еще. Для веселья включили музыку, понятное дело, классическую — рок. И начали вспоминать тяжелые школьные годы.

Маша чего-то недопоняла про Анну Каренину и была на сто процентов уверена, что ее задушили. Дело в том, что Маше на одной кассете в целях экономии записали два фильма, так необходимых для школьной программы, правда, при этом немного сократили. Девушка литературу сдала на «четверку», но так и не поняла ее. Более того, написала почти самостоятельно реферат по мировой художественной культуре. Кстати, тут тоже своеобразный рекорд: в период написания реферата ни одной книжки прочитано не было.

Кто-то вспомнил фильм «Дубровский», а потом ребятня посетовала, почему, мол, нет уроков по «Гладиатору»?

Заговорили про Серегу-очкастого. Несмотря на отсутствие приличной комплекции, мужик что надо. Всегда на гуманитарные предметы с плеером ходит, а когда его молоденький историк спросил: «Что это ты, Сережа, меня на уроке не слушаешь?» — тот ответил достойно: «Не люблю, когда просто так мозги парят, они у меня не казенные». Конечно, Серега — человек конкретный, знает, что ему нужно и сколько это стоит. Решил поступать в нефтегазовый университет и учит только нужные предметы. Зачем, к примеру, ему какая-то там биология, если он и без нее по жизни доминирует? В общем, выпили за Серегу.

Вскоре завязался спор: почему спиртным напиткам дают разные географические и литературные названия? Ответ после небольшого обсуждения прояснился: чтобы люди знали географию, литературу и еще чего-то там. Ну спрашивается, кто бы помнил, какие картины написал Шишкин или Серов? А напечатали репродукции на фантиках — и их знает вся страна. Чего бы там ни говорили, но образование идет в ногу со временем. Решили поднять еще один тост — за образование.

А поскольку дело происходило на крыше высотки, то Лешке Шваброву захотелось посмотреть вниз, пейзажем полюбоваться. Подошел он к самому краю крыши, у него закружилась голова и внезапно все стало легко и безразлично. Вполне возможно, он перепил. Или испугался? В общем, малейшим порывом ветра качнуло его вниз. Единственное, что он успел, — это схватиться в последнюю секунду за рядом стоящую антенну…

Отсутствие одноклассника никто не заметил. Какое-то время антенна трещала — Лешка висел над пропастью, напрочь потеряв дар речи.

В то же самое время его маму, Натку, невидимая иголка больно кольнула прямо в сердце. Вспомнив свой недавний визит к батюшке, она поморщилась и быстро опрокинула в себя стакан водки. А после, ловким движением нанизав на вилку купленных час назад в близлежащем ларьке корнишонов, выдохнула:

— Сердце, блин, колет. Чо-то случится.

В те доли секунды, когда Лешка Швабров падал вместе с чужой антенной с крыши двенадцатиэтажного дома, как раз под ним проезжала грузовая машина со стекловатой. Парню несказанно повезло — он грохнулся прямо на стекловату. Нечеловеческий крик услышал водитель машины да парочка влюбленных, сидевших неподалеку на скамейке…


После случившегося на юную компанию грянула череда несчастий.

Родители абсолютно всех ребят буквально озверели. Особенно Машины. Ситуация многократно осложнилась тем, что Маша — единственный и к тому же долгожданный ребенок в семье, и все — особенно бабушка, заслуженный работник культуры, — души в ней не чают. Кстати, когда бабуля услышала про внучку, гуляющую по крыше высотки, то вспомнила всю площадную брань последних двух веков.

С тех пор Машу из дома не выпускают никуда. Более того, заставляют учиться музыке, французскому языку и прочей дребедени. Друзья приходят к ней домой и только на час в неделю.

Папа с мамой взялись за Машу как за несмышленого ребенка — ни пива выпить, ни покурить не дают. Не разрешают даже встречаться с Мишкой из «Б», а у девочки, между прочим, правильная ориентация.

Вечерами бабушка мозги промывает: рассказывает про свою безупречную молодость. Маша морщится и плачет:

— Дежа вю.

— Вот видишь, — не унимается радостная бабуля, — французский-то идет!

Однокашники такого издевательства над боевой подругой не выдерживают. Им больно смотреть, как по утрам ровно двадцать минут (хоть часы сверяй), Маша гуляет с собакой на поводке, а потом идет домой и сама готовит себе завтрак. А на дворе прекрасные летние каникулы! И все нормальные люди отдыхают.

Порой компания уговаривает Машиных родителей отпустить дочь на волю. Шутка ли! Почти в шестнадцатилетнем возрасте заставлять человека чуть ли не крестиком вышивать. Ну погуляла на крыше, выпила немножко — с кем не бывает. Молодость — на то и молодость, чтобы жить полнокровной жизнью, а не учить французский с Бетховеном…


…Лешка Швабров долго приходил в себя после случившегося. Ему врачи четыре часа тщательно вытаскивали из кожи жесткие стекольные волокна, — в итоге тело стало напоминать большое кровавое месиво. Казалось, оно не заживет уже никогда. Невероятно жгучая боль пронзала насквозь. Горело все.

Ненадолго пришли навестить перепуганные родители, посидели у Лешкиного изголовья, подышали на сына перегаром, поохали и ушли. На прощание сказали, чтобы полежал Лешка в больнице до отцовской получки, а то дома есть совсем нечего.

На больничную палату медленно и тяжело надвигалась ночь. Лешка попросил у медсестры обезболивающее, но та ему, вежливо улыбаясь, под каким-то предлогом отказала.

Ненадолго Лешку сковал сон. В полудреме показалось, что ему приподняли кожу и пустили туда разных клещей, жуков, муравьев; те быстро в его теле освоились и обзавелись потомством. И теперь изо всех сил кусают, щекочут, гадят под кожу…

— Ма-а-ма, пить… — вырвалось у больного.

Он открыл глаза и вспомнил, где он и что с ним. Стало невыносимо тяжело.

Мало-помалу преодолевая боль, Лешка встал и подошел к окну. Забрался с ногами на широкий больничный подоконник, открыл окно и… ему оставалось сделать всего один шаг. Один шаг, который раз и навсегда избавит его от мерзкой боли. Теперь Лешка жалел, что подъехал грузовик в те страшные секунды. «Зачем жить с такой болью? — думал он. — И надо ли?»