Нора Робертс - Обожествлённое зло

– Итак, что ты думаешь?

Рассматривая скульптуру, Эрни почувствовал себя как-то странно, как бы потерявшим опору. Безотчетно он вытянул левую ладонь и прикрыл ею свою правую руку. Каким-то образом она завладела частью его самого, не только его рукой, ладонью и пальцами. Он не мог объяснить это, не находил нужных слов. А если бы нашел, то наверняка бы выбрал слово «суть», так как казалось, что она как будто украла саму его суть и создала ее заново в образе бросающей вызов, отделенной от остального тела, руки и кулака.

– Пожалуй, окей.

Клер рассмеялась и положила руку ему на плечо. – Ну и отлично. Я очень ценю твою помощь.

– Да неважно все это.

– Для нас это было очень важно, – поправил Жан-Поль. – Без тебя Клер не смогла бы это сделать. Если бы она не вылепила этого, мы не смогли бы выставить скульптуру в галерее на зависть другим галерейщикам. – Он усмехнулся юноше. – Так что, видишь, мы все у тебя в долгу.

Эрни только пожал плечами, отчего брелок закачался у него на шее. Жань-Поль взглянул на него. Сначала это его удивило, затем позабавило. «Подростки, – подумал он, – любят играть в то, чего не в состоянии понять». Он снова взглянул на Эрни, и улыбка сошла с его лица. Перед ним стоял подросток, да, еще мальчик, но у Жан-Поля возникло неприятное чувство, что этот мальчик мог слишком хорошо все понимать.

– Жан-Поль? – Анжи шагнула вперед, положив руку ему на плечо. – С тобой все в порядке?

– Да. – Он легко притянул жену к себе. – Я задумался. Интересный брелок, – сказал он Эрни.

– Мне он нравится.

– Должно быть, мы тебя задерживаем, – голос Жан-Поля оставался мягким, но он продолжал обнимать жену за плечо, как бы ограждая ее от чего-то.

– Да, – Эрни закусил губу. – У меня масса дел. – Легким намеренным движением он коснулся пальцами пентаграммы, сжал кулак и оттопырил указательный палец и мизинец, изображая знак козла. – Увидимся.

– Не зови его больше, – сказал Жань-Поль, глядя на уходящего Эрни.

Клер непонимающе подняла брови. – Что такое?

– Не приглашай его позировать. У него дурные глаза.

– Ну уж, действительно…

– Сделай мне такое одолжение. – Снова улыбаясь, он поцеловал Клер в щеку. – Говорят, моя бабушка была ясновидящей.

– Я бы сказала, что ты перегрелся на солнце, – решила Клер. – И тебе нужно выпить.

– Я бы не отказался. – Он долгим взглядом смотрел через плечо, идя на кухню вслед за Анжи и Клер. – У тебя найдутся вкусные булочки?

– Как всегда. – Она жестом указала ему на холодильник, направляясь к буфету за пачкой чипсов.

– Боже, только послушайте, как жужжат эти мухи. Как будто слетелись на съезд. – Удивленная, она подошла к сетчатой двери и выглянула наружу. Бутерброд, съеденный ею с таким аппетитом, готов был выскочить из ее желудка.

– Боже, о, Боже.

– Клер? – В один прыжок Анжи оказалась рядом с ней.

– Дорогая, что такое? – Затем она увидела это сама. Закрыв рот рукой, она отвернулась. – Жань-Поль.

Но он уже отталкивал их в сторону. На крыльце за сетчатой дверью кто-то швырнул дохлую кошку, молодую черную кошку.

Темная кровь вылилась и образовала лужу там, где должна была быть кошачья голова. Черные мухи пили из лужи и громко жужжали.

Он крепко выругался по-французски, прежде чем повернул побелевшее лицо к женщинам.

– Идите в другую комнату. Я займусь этим.

– Это ужасно. – Обхватив себя руками, Клер прислонилась к двери. – Столько крови. И ужасающе свежей, к тому же, – вспомнила она, и в горле у нее перехватило. – Должно быть, бродячая собака загрызла ее и притащила сюда

Жан-Поль вспомнил брелок на шее у Эрни и засомневался. – Это мог сделать тот паренек.

– Паренек? – Клер вся напряглась, передавая Жан-Полю мешок для мусора. – Эрни? Не говори глупостей. Это собака.

– Он носит пентаграмму. Символ сатанизма.

– Сатанизма? – Задрожав, Клер снова отвернулась. – Давайте не будем слишком далеко заходить.

– Сатанизм? – Анжи достала из холодильника вино. Она решила, что оно всем пойдет на пользу.

– Об этом читаешь время от времени. Либо слышишь, что в Центральном парке происходят обряды.

– Перестань. – Клер потянулась за сигаретой. – Возможно, у мальчишки и был какой-то оккультный знак на шее и его покоробило, что Жан-Поль это увидел. Бог мой, у моего отца был значок борца за мир, но он от этого не сделался коммунистом. – Она затянулась сигаретой и быстро выпустила дым. – Многие люди увлекаются оккультизмом, особенно подростки. Это своего рода вызов обществу.

– Это может быть опасным, – настаивал Жан-Поль.

– Этот парень не обезглавливал бродячую кошку и не подбрасывал ее на мое крыльцо. Я согласна, что это ужасно, но ты смотришь слишком много фильмов.

– Возможно. – Не было смысла продолжать расстраивать ее или Анжи, и он должен был напрячься, чтобы сделать то неприятное, что ему предостояло. – Но, дорогая, сделай мне одолжение и будь с ним поосторожней. Моя бабушка говорила, что надо остерегаться тех, кто выбрал тропу левой руки. Возьмите вино, – сказал он им, глубоко вздохнув. – Пройдите в другую комнату, пока я займусь здесь этим.

«Тропа левой руки», – подумала Клер и вспомнила о книге, найденной ею в кабинете отца над лестницей.

Что же, черт побери, происходило? Кэм уселся на складном стуле, поставив рядом литровую бутылку холодного пепси. Вернувшись с фермы Доппера, он разделся, принял душ и теперь, в одних джинсах наблюдал за закатом и размышлял.

Были жестоко зарезаны два молоденьких теленка.

Обезглавлены. Кастрированы. Ветеринар, осмотрев вместе с ним туши, сказал, что были вырезаны некоторые внутренние органы. И пропали.

Отвратительно. Кэм глотнул Пепси, чтобы вытравить неприятный вкус во рту. Тот, кто это сделал, хотел вызвать шок и отвращение – и это ему удалось. Даже лицо Мэтта Доппера покрылось нездоровой бледностью, несмотря на охвативший его гнев. Телятам было только два месяца, и они бы выросли в здоровенных быков.

«Потом бы их зарезали,—подумал Кэм,—но не истерзали». А Мэтт обвинял его, хотя бы отчасти. Если бы собаки не были посажены на цепь, никто бы не осмелился зайти в его владения, никто бы не пробрался к скоту, никто бы не зарезал его телят.

Кэм откинулся назад, наблюдая, как спускаются сумерки, ощущая обнаженной кожей легкий холодок. Вокруг был покой так завораживающий его, та особая чудесная тишина, когда жемчужный свет начинает тускнеть. В этой тишине, подобно молитве, прозвучал несущий надежду крик козодоя.

Что происходило с его городом, городом, который, как ему думалось, он так хорошо знал?

Разворошили могилу ребенка, жестоко убили мужчину, растерзали телят.

Все это произошло в течение нескольких недель в городке, где страсти разгорались лишь о том, пригласить ли на субботу в Легион рок-группу или ансамбль кантри.

Где находилось связующее звено? Должно ли оно вообще быть?

Кэм не был настолько наивен, чтобы полагать, что насилие и все беды, захватывающие большой город, не могли бы распространиться на весь штат и проникнуть в их городок. Эммитсборо не был каким-нибудь приграничным Бригдауном на Диком Западе, но уже чем-то очень близким к этому.

Наркотики. Он еще отпил из бутылки и посмотрел, как гаснет первая звезда. По его мнению тот, кто поднял нож на этих телят, должно быть, тронутый малый или просто псих. И этот человек должен был знать ферму Доппера и то, что немецкие овчарки посажены на цепь. Так что этот кто-то был из Эммитсборо.

Их городок был достаточно близко расположен от округа Колумбия, чтобы являться потенциальным пунктом сбыта наркотиков. Был случай, когда полиция штата провела обыск на ферме в десяти милях отсюда и конфисковала пару сотен фунтов кокаина, несколько автоматов и около двадцати тысяч наличными. На семидесятом штатном шоссе с почти смехотворной регулярностью останавливали упрямцев, которые были настолько глупы, что превышали скорость, имея в багажнике пакеты с наркотиками.

А не могло случиться так, что Бифф подзаработал левые деньги, прогулял порядочную сумму или пожадничал, и затем все это вышло наружу?

Его избил кто-то, обезумевший от ярости, либо тот, кто сознательно придавал этому особый смысл.

Но ни одно из этих происшествий, какими бы отвратительными они не являлись, казалось, не были связаны с ужасным случаем на кладбище.

Почему же инстинкт подсказывал ему искать здесь связь?

«Потому что он устал, – подумал он. – Потому что он вернулся сюда, чтобы убежать от зла и от чувства вины. И, – вынужден был он признаться самому себе, – от страхов, которые не покидали его с тех пор, как его партнер умер у него на руках».

Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Так как ему хотелось выпить, просто ужасно хотелось, он решил не двигаться. Он начал представлять себе, как берет бутылку, подносит ее соблазнительное горлышко к губам и горячая жидкость, вливаясь в горло, обжигает внутренности и притупляет мозг. Один глоток, затем два. Какого черта, давай-ка выпей всю бутылку. Жизнь слишком коротка, чтобы жадничать. Давай-ка нагрузись до бровей. Пока весь не пропитаешься.

Затем, на следующее утро, отвратительное похмелье. Мутит, как собаку и только жаждешь умереть. «Старина Джек» подкатывает вверх, пока ты ползаешь по ванной и прижимаешься к мокрой раковине.

Чертовски славное время.

Это была просто одна из воображаемых игр, в которые он играл сам с собой с тех пор, как перестал водить дружбу со славным добрым «Джеком Дэниэлсом»[7].

Ему хотелось верить, что он сможет проснуться утром, не испытывая желания тянуть руку к бутылке. Это желание исчезнет. Ему хотелось думать, что он сможет вставать по утрам, затем проехаться по городку, оштрафовать пару нарушителей дорожного движения, поучить уму разуму нескольких подростков, заполнить несколько бланков.

Он вовсе не хотел заниматься расследованием убийства или обезумевшими от бед фермерами. Более же всего на свете он не хотел снова разговаривать с испуганными, полными горя родителями вроде Джеймисонов, которые звонили каждую неделю, как по расписанию.