— Я говорю о том, что мы должны быть уверены. Она его жена. У него есть на нее права, мы ничего не можем с этим поделать. Если поступим опрометчиво, мы можем ненароком причинить ей вред. Вначале нужно вызнать мысли самой Элизабет, а уж потом действовать.

Йен печально вздохнул.

— Что это за брак такой, где мужчина господствует над женщиной, как господин над рабыней? Это непотребно.

— Согласен, но дела обстоят именно так. Мы должны быть практичными.

— Быть практичными, — выплюнул Йен. Он вздохнул и провел рукой по лицу. — Я понимаю, что придется соблюдать осторожность. Но я ненавижу разговоры о практичности. На самом деле люди имеют в виду, что нужно смириться с несправедливостью и притеснениями.

— Несправедливость и притеснения не исчезнут только потому, что ты так хочешь. Иногда приходится выискивать способ их обойти. Взять хотя бы мою нынешнюю клиентку — Энни. После смерти мужа она узнала, что он был двоеженцем. Это означало, что ее брак не имел юридической силы, а ребенок считался незаконнорожденным. Они не имели никаких прав на его поместье. Я не могу изменить закон ради Энни, зато я могу помочь ее отцу подать в суд на поместье.

— Однако тебе не следует так поступать.

— Знаю, но для того чтоб помогать людям, иногда приходится работать в рамках того, что есть, а не так, как хотелось бы.

— А я говорю о том, что для преодоления несправедливости, которую ты описал, нельзя лишь прагматично помогать одному человеку за другим. Мы обязаны изменить систему. Мы обязаны одержать победу в битве идеологий. Мы обязаны дать людям новые идеологии, к которым нужно стремиться, обязаны заменить старые идеологии новыми. Мы обязаны говорить, что так неправильно; это должно измениться.

— И таким образом мужчины перестанут порабощать своих жен? Из-за того, что вдохновятся новыми идеологиями?

В голосе слышался скептицизм, Дэвид это понимал. Но Йен не испугался.

— Нет! Они вдохновятся женами! Вообрази себе мир, где каждого ребенка воспитывают родители, которые любят и уважают друг друга. Они совместно ведут домашнее хозяйство и справедливо делят его плоды. Тебе не кажется, что такие дети вырастут более справедливыми по отношению к друзьям и соседям? Самые близкие отношения испорчены гнетом и страхом, а ведь главное, что должно в них присутствовать, — это любовь и уважение.

В груди у Дэвида заныло. Его родители любили друг друга. Они никогда не проявляли жестокости. Могли бросить несколько гневных слов то тут, то там, но быстро мирились. И их взаимное уважение находило отражение в отношениях с двумя сыновьями, соседями и друзьями. При этой мысли Дэвида охватила тоска по его простой великодушной семье.

— Знаешь, как поступали древние народы, Дэви? Они формировали полки из любовников. Из мужчин, что сражались бок о бок и за себя, и за любимых людей. Такие армии победить невозможно. Как бы ни была сильна ненависть — а она очень сильна, нельзя ее недооценивать, — любовь все-таки сильнее. Когда мужчину распаляет ненависть, он может сражаться долго, но за любовь он будет биться до смерти. Благороднее всего мы поступаем, когда любим.

Дэвид вперился взором в юношу, приняв на веру то, что сияло в его глазах. То, как он не моргнув глазом говорил об армиях, состоявших из любовников, — из любовников мужского пола. То, что он ставил любовь превыше всего остального, превыше института брака, превыше законов Божьих и человеческих.

Однажды Мёрдо Балфор обвинил Дэвида в идеализме, но он явно не такой. Йен Макленнан — вот кто настоящий идеалист. Дэвид благоговел перед его искренностью.

Сам же Дэвид был прагматиком до глубины души. Раз он сказал, что поможет Элизабет, значит, поможет.

— Ладно, послушай меня. Я попробую переговорить с Элизабет наедине. Скажу, что мы — ты и я — готовы помочь, если ей нужна помощь.

— Серьезно? — Йен пристально взирал на Дэвида. — Ты тоже ей поможешь, если сумеешь?

— Если сумею, помогу. Не только мы тревожимся, знаешь ли. Ее отец тоже беспокоится. Он просил за ней приглядеть, и я пообещал, что так и сделаю.

— Но как тебе удастся остаться с ней наедине? Она все время либо с компаньонками, либо с Киннеллом. Ты сможешь увидеться с ней в каком-нибудь тихом месте, раз уж ты знаком с ее отцом? Возможно, у него дома?

— Если исходить из рассказов Чалмерса, Киннелл не позволяет ей навещать отца в одиночестве. Но есть еще возможность. В пятницу я приглашен на бал пэров, она тоже может прийти. Если она придет, я попытаюсь с ней поговорить.

— Это обнадеживает. Если она все-таки хочет от него уйти, скажи, что я обязуюсь лично вывезти ее из Шотландии и отвезу туда, где Киннелл ее не найдет. За много лет я научился заметать следы. У меня есть друзья, которые с радостью помогут попавшей в беду женщине начать новую жизнь. — Он выдержал паузу. — Но она должна быть готова воспользоваться этим шансом.

— Я передам, — пообещал Дэвид. — Надеюсь, она появится на балу. Вряд ли подвернется другая возможность поговорить наедине.

— Выход найдется, — уверенно заявил Йен. — Если ничего не получится, мы придумаем что-нибудь другое.

Дэвид кивнул. Но, по правде говоря, другого выхода он не видел.

Глава 11


Пятница, 23 августа 1822 года


Для бала пэров Дэвид надел обычный вечерний костюм: черные фрак и брюки, белоснежную льняную рубашку и атласный жилет цвета слоновой кости. Последний предмет одежды самый роскошный. Прикосновения к шелковистой ткани напомнили о том, как в детстве он гладил Флетча — отцовскую овчарку — возле кухонной печи. Уши у пса на ощупь были точно такими же, только еще и теплыми. Теплыми и шелковистыми.

Отец говорил: «Ты избалуешь этого пса».

Дэвид разглядывал свое отражение в зеркале — он неправильно затянул узел на шейном платке. Дэвид его развязал и начал сначала, но вторая и третья попытки успехом не увенчались. Лен весь измялся, крахмал уже не спасал. Потеряв терпение, с четвертой попытки он завязал простейший узел и решил, что сойдет и так. Ведь он отнюдь не светский щеголь. Он именно тот, кем и казался на первый взгляд: солидный служащий, чрезмерно скромный в одеяниях и предсказуемый в привычках.

Вряд ли по внешнему виду можно догадаться, что он содомит. Или почти содомит. В мыслях — безусловно, на деле — пока нет.

Пока нет.

Он вышел за дверь и запер замки, стараясь не раздумывать о том, что сегодня может не вернуться. Ряд обстоятельств может помешать ему провести ночь с Мёрдо, и он не осмеливался себя обнадеживать. Вместо этого он размышлял о том, что скажет Элизабет, если ее увидит. Как сформулирует приглашение на танец на глазах у ее мужа.

На думы времени выдалось предостаточно. Благодаря давке на Джордж-стрит прогулка до дома Мёрдо продлилась дольше обычного. Вокруг зала собраний толпились наблюдатели и военные, а ведь бал должен начаться только через час. Однако стоило миновать Джордж-стрит, улицы опустели, и вскоре он уже стучал в дверь.

Дэвид предполагал, что его проводят в покои Мёрдо, но лакей провел его в гостиную на первом этаже, забрал плащ и шляпу и пробормотал, что его светлость скоро прибудет. Акцент подсказал, что мужчина — один из лондонских слуг Мёрдо.

По сравнению с личной гостиной эта комната выглядела более официально. Мебель более элегантная, менее удобная. Дэвид приподнял хвосты фрака и опустился на стул, обитый шелком в золотисто-черную полоску. Для сидения он явно не годился — уж больно роскошный.

Он блуждал взглядом по комнате, разглядывая строгий мужской стиль убранства. Обстановка в основном однотонная, всего несколько золотистых штрихов то тут, то там. Над черным мраморным камином висел портрет Мёрдо, стоявшего в немыслимой рощице, а подле ног сидели два охотничьих пса. Заинтересовавшись, Дэвид подошел ближе. Сходство довольно близкое, однако Дэвиду показалось, что портрет не отражал всех достоинств Мёрдо. Недоставало искры, яркости во взгляде.

— Вот ты где.

Дэвид, вздрогнув, развернулся на каблуках и увидел во плоти мужчину с портрета. Он стоял в дверном проеме в полном национальном костюме. В этот раз место тартановых брюк занял килт в сине-зеленой расцветке Балфоров, дополненный спорраном из меха кролика и тартановыми чулками до колен. Мёрдо добавил немного сдержанного лондонского стиля в виде черного короткого пиджака, от шеи струилось кружевное жабо, а манжеты были пышными. Учитывая рост, широкие плечи и впечатляющий цвет лица, Мёрдо походил на героя из романтической повести сэра Вальтера, вплоть до серебряного скин ду, что выглядывал из правого чулка.

Заговорить Дэвид не успел — Мёрдо влетел в комнату.

— Что на тебе надето? — Он остановился на расстоянии вытянутой руки, рассматривая хмурым взором скромные одежды Дэвида. — Я же говорил, что сегодня нужно одеться либо в национальный, либо в придворный костюм. Ты настоял, что справишься.

Злость победила нервозность.

— Ты говорил, и я справился, — бросил Дэвид. — Я же сказал, что у меня есть вечерний костюм. Собственно, это он и есть. Он идеально подходит для зала собраний.

Сварливый тон привлек внимание, Мёрдо встретился с Дэвидом взглядом.

— Надо было догадаться. Вряд ли тебя волнует, что ты будешь смотреться неуместно.

Дэвид недоуменно воззрился на него. Видимо, Мёрдо воспринял это как подтверждение своей мысли и вздохнул.

— Судя по всему, придется уговаривать бальный комитет тебя впустить.

— Я не напрашивался на этот бал, — отметил Дэвид.

— Да, — ровным тоном признал Мёрдо, — не напрашивался.

— Разве приглашение от самого короля ничего не значит? — Дэвид насмешливо приподнял бровь.

Он пытался скрыть охватившую его тревогу — он может упустить шанс поговорить с Элизабет лишь потому, что упрямо отказался соблюдать требования к одежде, навязанные бальным комитетом.