Его пальцы играли с мочкой ее уха.

— Не думаю, чтобы мне когда-либо задавали подобные вопросы.

Она замерла.

— Прошу прощения. Я не хотела показаться назойливой. Порой я забываю, что из нас двоих только я наслаждаюсь такой роскошью, как анонимность.

В пылу страсти было так легко забыть об окружающем мире. Порой Кристиану казалось, что на свете не существует ничего, кроме моря, «Родезии» и его баронессы.

— Прошу вас, не извиняйтесь за искренний интерес к моей персоне. Это дает мне надежду, что вы не просто используете меня в постели.

Звук ее смеха озарил ночь, как вспышка света. Кристиан все еще поражался, что она не просто смеется, а смеется часто. И еще поразительней было то, что это он вызывал ее смех. Когда она смеялась, для него не оставалось ничего невозможного. Он мог взобраться на Эверест, пересечь Сахару и найти исчезнувшую Атлантиду — все в один день.

— Англичане не имеют привычки лезть друг другу в душу, — сказал он. — Не то чтобы мы не понимаем, что происходит, мы просто не говорим об этом. Моя мачеха, например, никогда не спрашивает, почему я бываю в мрачном настроении. Но она старается развлечь меня, пригласив на обед и откупорив бутылку лучшего вина из погреба мистера Кингстона. Или мы отправляемся на длительную прогулку, и она рассказывает мне все сплетни, которые ходят среди ее подруг.

— Вы любите сплетни?

— Зачастую я даже не представляю, о чем она говорит, и пропускаю мимо ушей большинство ее историй. Но мне приятно, что она ждет моего возвращения, чтобы поделиться тем, что ее волнует. Помимо прочего, это напоминает мне, что, хотя я не могу иметь все, чего желаю, мне чрезвычайно повезло в жизни.

— Вы не станете возражать, если я спрошу вас, чего вы не можете иметь?

Раньше он не смог бы признаться в этом, но теперь барьер пал.

— Когда мне было девятнадцать, я влюбился в замужнюю женщину.

— О, — промолвила она. — Значит… когда вы сказали, что, бывая с другими женщинами, вы предпочли бы находиться где-нибудь еще, вы имели в виду ее?

— Да. — Миссис Истербрук действовала на него, как дымок из опиумного притона на законченного наркомана.

— Вы все еще влюблены в нее?

— Я не думал о ней с тех пор, как встретил вас.

В тишине, повисшей в каюте, слышался только шум моря и ее участившееся дыхание.

— Вы по-прежнему уверены, что должны исчезнуть, когда мы сойдем на берег? — спросил Кристиан, выдержав долгую паузу.

И она, благослови ее Бог, произнесла наконец слова, которые он жаждал услышать:

— Позвольте мне… позвольте мне подумать об этом.


Милли, графиня Фицхью, стояла на корме судна, глядя на Американский континент, исчезавший вдали.

Когда они достигнут Англии, останется совсем немного времени, и она наконец станет женой Фица. По-настоящему.

Как быстро летит время! Восемь лет. Для шестнадцатилетней девушки восемь лет сравнимы с половиной жизни, немыслимо долгий период времени, который закончится в будущем, далеком как звезды. И вот он совсем рядом, достаточно близко, чтобы чувствовать его дыхание.

Милли не сожалела о соглашении. Они попали в сложную ситуацию и чувствовали себя растерянными и несчастными. То, что они отложили подтверждение их брака, упростило их жизни и позволило общаться друг с другом на практичных дружеских началах.

О чем она сожалела, так это о длительности соглашения. Если бы они договорились о семи годах, супружеское ложе — и все, что ему сопутствует — было бы уже позади. А если бы о девяти годах, у нее оставалось бы еще время, чтобы свыкнуться с этой идеей.

Но они договорились о восьми годах, и эти восемь лет скоро закончатся.

Фиц доверял ей. Милли не сомневалась, что нравится ему и пользуется его уважением. Бывали дни, когда ей даже казалось, что он восхищается ею. Но, если мужчина не влюбился в женщину после восьми лет совместной жизни, вряд ли он когда-нибудь влюбится.

— Ты, наверное, замерзла, — сказала Хелена, остановившись рядом с ней у поручня, тянувшегося по краю прогулочной палубы. — Ты уже давно здесь стоишь.

— Не настолько, чтобы промерзнуть насквозь, — с улыбкой отозвалась Милли. — Как ты себя чувствуешь, дорогая? Как продвигается твоя статья?

— Не слишком хорошо. — Хелена скорчила гримаску.

А вдруг Фиц вообще забыл об их договоренности, озабоченный ситуацией, сложившейся вокруг Хелены? У него нет календаря, где он отметил бы эту дату. Вокруг него полно женщин, готовых удовлетворять его плотские порывы. Зато с ней он обращается, как будто она одна из его сестер. Что, если назначенный день наступит и пройдет, а она останется в своей постели одна?

Интересно, это обрадует ее или сломает?

Милли положила руку на локоть Хелены.

— Не переживай так из-за Венеции.

— Не могу. Надеюсь, она не затворилась в своей каюте в полном одиночестве.

— С таким же успехом она могла закрутить бурный роман, — возразила Милли.

Наверное, не стоило этого говорить — учитывая, что она не собиралась намекать Хелене на ее собственное поведение.

Лицо Хелены приняло упрямое выражение.

— Надеюсь, она так и сделала. Она — взрослая женщина, которая извлекает из своей свободы слишком мало пользы.

«А ты — взрослая женщина, которая извлекает слишком много пользы из своей свободы?» — мелькнуло в голове Милли.

Но что она знает о любви? О страстной взаимной любви, которую не могут погасить ни время, ни расстояние? Она, когда-то разрушившая такую любовь.

Единственное, что Милли знала наверняка, это что Фиц никогда бы не скомпрометировал незамужнюю леди, как это сделал мистер Мартин. Хелена во весь опор неслась к пропасти, и никто из них не смог бы вытащить ее, если бы она упала.

Милли не хотела, чтобы Хелена пострадала. Как и Венеция, Хелена всегда была добра к ней, особенно в те дни, когда Фиц едва выносил ее общество. Ей хотелось, что Хелена была счастлива. А если нет, то хотя бы защищена от позора и остракизма.

Она взяла Хелену под руку.

— Если ты не можешь сосредоточиться на своей статье, как насчет того, чтобы предпринять продолжительную бодрящую прогулку?

Глава 9

Небо на западе пылало, отражаясь в морской глади. Последние лучи солнца подсвечивали длинные перистые облака, придавая им золотисто-розовый оттенок.

Кристиан никогда не видел такого великолепного заката. К сожалению, рядом не было баронессы, чтобы разделить с ней это фантастическое зрелище. Она была в своей каюте, занимаясь туалетом.

Это был их шестой день в море. На следующее утро лайнер должен был прибыть в Куинстаун. А еще через день — в Саутгемптон. Поэтому Кристиану пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить баронессу посетить прощальный обед, который этим вечером устраивал капитан. Она решила, что он сошел с ума, но Кристиан был очень настойчив. Ему хотелось показать ей, что ничего страшного не случится, если она появится с ним на публике, оставаясь в вуали. Общество отнесется к его желанию с уважением и примет ее такой, какая она есть.

Он устранит все препятствия. И вымостит дорогу редчайшими окаменелостями, чтобы она заняла в его жизни место, которое принадлежит ей и только ей одной.


Венеция начала продумывать свою дальнейшую стратегию.

Скажем, баронесса могла бы упомянуть о письме от подруги, миссис Истербрук, живущей в Лондоне. Или Венеция могла бы, столкнувшись с Кристианом во время сезона, упомянуть о своей закадычной подруге, баронессе фон Шедлиц-Гарденберг, которая тоже недавно путешествовала на «Родезии». Но прежде всего ей нужно подружиться со вдовствующей герцогиней — до такой степени, чтобы та могла аттестовать Венецию наилучшим образом.

Вот почему, удрученно подумала она, натягивая перчатки, благоразумные люди не ведут двойную жизнь. Не существует изящного способа покончить с раздвоением личности и вернуться к нормальному состоянию.

Мисс Арно воспользовалась блестками, срезанными с одного из вечерних платьев Венеции, чтобы превратить ее вуаль в аксессуар, хотя и весьма необычный, но придающий туалету дополнительный шик. Венеция отступила от зеркала и повернулась вокруг своей оси. Синее платье было выше всяких похвал и гармонировало с цветом ее глаз… если бы кто-нибудь мог их видеть.

Она покачала головой. Все слишком запуталось. Ей ничего не остается, кроме как положиться на судьбу и надеяться, что та не будет слишком жестока.


Кристиан, необыкновенно красивый в своем вечернем костюме, ждал ее у лестницы, ведущей в обеденный зал.

— Вы выглядите просто сногсшибательно, дорогая, — сказал он, предложив ей руку.

У нее всегда начинало биться сердце, когда он смотрел на нее такими глазами.

— О, не сомневаюсь. Вы хоть понимаете, что мы ведем себя с вызывающей дерзостью?

— Дерзость — это удел простых смертных, — заявил он. — Герцог Лексингтон сам определяет, что хорошо и что плохо. Или переопределяет, если понадобится.

— По крайней мере с вами забавно.

Он склонился к ее уху.

— Открою вам один секрет: никто больше так не считает, даже моя мачеха.

Венеция повернула голову, оказавшись с ним нос к носу. Воистину, они преуспели в нарушении всех приличий.

— Вот и прекрасно. Мне хотелось бы видеть вас сегодня в вашей самой надменной и неприступной ипостаси.

— Только ради вас. Но, если я с позором провалюсь — и буду вести себя слишком снисходительно или, не дай Бог, позволю кому-то расслабиться, — знайте, что это вы и только вы виноваты.

— Какое тяжкое испытание: на кону сотни лет несгибаемого высокомерия.

Он коротко сжал ее руку.

— По крайней мере вы понимаете, что натворили.

Их посадили рядом. Справа от Венеции оказался молодой американец, мистер Камерон, отправлявшийся в путешествие по Старому Свету. Очевидно, его предупредили, что она не говорит по-английски, и он приветствовал Венецию словами: