– Работай, – тихо сказала она, но в глазах я заметил непонимание и осуждение.

Со вчерашнего дня никак не мог прийти в себя. После визита Ани стал просто невменяемым: мало того, что весь вечер пошел наперекосяк, еще и рабочий день испорчен. Но повлиять на свои эмоции я не мог. Сама новость-то какая!

У Ани от меня дочь.

С ума сойти.

Нет, я не поверил ей безоговорочно. Но теперь не мог отделаться от мысли, что, если это правда, то… я упустил десять лет ее жизни. И это тоже безумно злило. В душе до сих пор жила обида на то, что Аня променяла меня на какого-то хлыща без имени и дела. Она садилась к нему в машину, улыбалась и поправляла сползшее с плеча платье. Я снова и снова видел эту сцену в воображении. Она не давала покоя тогда и беспокоила теперь, как застарелая рана.

Конечно, сразу, когда мама положила передо мной стопку фотографий на стол, я был взбешен. Нанимать фотографа, чтобы следить за моей девушкой – это же надо было додуматься!

С матерью мы потом тоже разругались вдрызг. Анька ей не понравилась сразу.

– Охотница за богатенькими, – говорила мама, поджав губы. – Я на таких насмотрелась, Антош. Выскочит замуж, выпьет всю душу, а потом бросит. Тебе нужна девушка, которая будет любить и хранить семейный очаг. Нашего круга. Понимаешь?

Я каждый раз, слыша это, жутко раздражался. Аня была моим смыслом, моим будущим. А потом… потом случились эти фотографии и невозможность дозвониться. Я писал ей письма, но не получил ни единого ответа. Понимание того, что больше ей не нужен, отрезвило и больно ударило по гордости.

Аню я решил забыть. Навсегда. Вычеркнуть из памяти.

И теперь, спустя десять лет, она вновь появилась в моем доме, сотрясаясь от рыданий и рассказывая, что нужно спасти нашу дочь.

Нашу. Дочь.

Ольга вчера учинила мне целый допрос. И хоть сразу встала на сторону Ани, проникнувшись бедой, но потом мне пришлось много часов кряду рассказывать историю своей первой любви, уточняя разные мелочи и заверяя, что чувства давно прошли.

Никогда бы не мог подумать, что Оля может так ревновать, но, клянусь, вчера в ее глазах бушевало пламя. Одно неверное слово с моей стороны – и она спалила бы меня дотла в огне сомнений и подозрительности.

Когда наконец съемочный день подошел к концу, все вздохнули с облегчением, косясь на меня, как на Ирода. Соня пожелала хорошо выспаться и завтра вернуться прежним. Я лишь кивнул, толком не задумываясь над ее словами.

Быстро переодевшись, прыгнул в машину и рванул в больницу. Сжимая руль, вжимал педаль газа и пытался отогнать горечь былых обид. А еще… даже себе не мог признаться, что не хочу, чтобы Аня страдала.

У больницы я слегка струсил. Замер на минуту, вцепившись в поручни, стиснув зубы. И пришло понимание: что бы ни было, надо идти до конца. В этой истории давно пора было расставить точки над «и». Отец я или нет, откладывать встречу нельзя.

Уже влетев в коридор, я на мгновение замер. Аня.

Она стояла такая потерянная и несчастная. И пусть не видно было лица, но я чувствовал волны горя, которые буквально исходили от нее.

Ничего. Сегодня попытаемся все решить. Если я отец.

Она обрадовалась моему появлению. Кажется, даже выдохнула с облегчением. Но в глазах все равно была тревога. Неужели сомневалась, что я приду? Вот вроде бы смотрела на меня, а сама мысленно летала где-то далеко. И я даже знаю где: возле Даши. Как и я весь этот день. Хоть и не знал девочку, а стоял рядом, стараясь понять, на кого она похожа и чем живет…

Мы двинулись вперед. Нервно поведя плечами, я с трудом перебарывал страх.

В больницах всегда такой запах, что хочется сбежать побыстрее. Вот вроде бы взрослый мужчина, мало чем испугаешь, а больницы все равно недолюбливал. Всегда ассоциация с какой-то безнадежностью и горем, а не надеждой на выздоровление.

– Все будет хорошо, – шепнул я Ане, пока у меня брали кровь.

Глупое и пустое утешение, но она смотрела с благодарностью. И мое дыхание немного сбилось. Все же какая она красивая. Не такая, как Ольга. Но как с первого курса в Ане было какое-то едва ощутимое сияние, так и осталось сейчас. Что-то такое, что, увидев всего раз, не забудешь до конца жизни.

– Ты хочешь познакомиться с Дашей? – вдруг спросила она.

Я на мгновение растерялся. Хоть и понимал, что вопрос логичен.

Аня была совершенно спокойна. Но меня все еще грызли сомнения: мой ли это ребенок? Все же вчера я прочел, что анализ крови не всегда устанавливает родство. Поэтому лучший выход – сдать ДНК. Тогда не будет никаких сюрпризов.

Кроме этого был еще один аспект. Благородный и немного эгоистичный, но правильный. С одной стороны, я не хотел сразу назваться отцом незнакомой девочке и обнадеживать ее. С другой… очень не хотелось быть дураком, которого обведут вокруг пальца. И тогда говорить правду Даше, которую я еще не видел, будет в два раза больнее. И не матери, которая решила обмануть, а слушать самому ребенку.

У меня растет Ася, и я прекрасно понимаю, что такое дети.

– Попозже, – сказал я как можно мягче, когда мы уже оказались в коридоре.

А что я мог еще сказать? Бездумно согласиться и побежать в палату к Даше?

Аня смотрела на меня, будто что-то хотела спросить, но не решалась. И от этого взгляда было немножко не по себе.

– Когда? – все же хрипло уточнила она.

– После того, как мы сделаем анализ ДНК. Я хочу быть уверен, что это моя дочь.

Во взгляде Ани промелькнула тень гнева и обиды, но тут же растаяла, сменившись бесконечной усталостью.

– Не веришь, – горько усмехнулась она. – Что ж… как скажешь.

И вроде бы ничего такого не сказала, но я почему-то почувствовал себя последним ублюдком.

* * *

Анна

Когда-то в одном из фильмов я услышала жуткую фразу: «Дети не должны умирать раньше родителей». Она врезалась мне в память, и больше всего на свете я бы не хотела прочувствовать ее на себе. Для этого я была готова свернуться в узел, вырвать свое сердце наружу, убить – если понадобится. Казалось, сделать все что угодно, но войти сейчас в палату к Даше – было слишком сложно. Сделать простой шаг вперед и толкнуть дверь.

Мне предстоял очень тяжелый разговор дочерью, пришло время рассказать ей о диагнозе, ведь тянуть дальше просто нельзя. Мне нужно было набраться смелости, выстроить мысли так, чтобы сложилось все понятно и доступно, чтобы дочь поняла – не испугалась и поверила мне, что все будет хорошо.

Хотя что это я… Даша – взрослая девочка. Она все поймет. Она в некоторых вещах намного серьезнее и разумнее меня. Просто мы, взрослые, привыкли думать, что дети чего-то не видят и не замечают. Но это не так…

Сделав глубокий вдох, я приказала себе успокоиться и толкнула дверь в палату.

– Мама! – Дашка чуть не подпрыгнула на кровати, увидев меня. – Наконец-то, я а то я уже задолбалась тут сидеть. Тоска, да и только, я уже не знаю, чем заняться – изрисовала весь альбом, и трафик на телефоне закончился.

У меня перехватило горло. Вроде ничего такого, обычные бытовые жалобы. Никто не умирал от изрисованного альбома и отсутствия интернета. Только вот Даша еще не знает, что сейчас все это покажется сущим пустяком.

Я села рядом. Дочь настороженно посмотрела на меня, и я буквально отразилась в ее огромных глазах. Будто у олененка, таких же грустных и бездонных.

– Мам? – тихо спросила дочь, мгновенно понимая, что сейчас будет что-то нехорошее.

– Дашенька… – только и смогла выдавить я.

Господи, ну за что мне это? Как я могу сказать о диагнозе собственной дочери? Это выше меня.

На глаза тут же навернулись слезы. Я слишком резко вдохнула воздух, так, что невольно вырвался звук, похожий на сдавленное рыдание.

– Мамочка! – Дашка испуганно кинулась ко мне, пытаясь обнять, насколько позволяло ее положение на кровати. – Ты чего? На работе что-то случилось?

Ангел мой… Даже сейчас она думала не о себе.

– Нет, там все нормально, – сказала я, взяв себя в руки и прижав дочь к груди. – Просто… – Я запнулась. – Просто нам надо поговорить, серьезно. Ты только не пугайся.

Дашка нахмурилась, а я кляла себя за дурость. Ну, кто начинает со слов «не пугайся»? Они ведь только делают хуже.

– Это из-за меня? – тихо спросила догадливая девочка.

И я кивнула.

– Ты заболела, милая. Я бы хотела тебе соврать, но не могу. Болезнь очень серьезная, но тебя обязательно вылечат. Только не пугайся.

Я опять повторила эту дурацкие слова.

– Мам, я что, умру? – Голос Даши прозвучал настороженно, а мне будто ножом в сердце ткнули и провернули там несколько раз.

Руки невольно затряслись, чтобы хоть как-то спрятать это волнение, я притянула дочь ближе, обняла что есть сил и зашептала ей на ухо:

– Нет, конечно. Никто не умрет, глупышка. Просто тебя будут лечить, давать очень сильные лекарства. Таблеточки разные, невкусные… а я переживаю, знаю, что ты их не любишь.

Я несла полную ахинею, немного покачиваясь при этом из стороны в сторону, словно баюкала свою десятилетнюю дочь, пока она сама резко от меня не отстранилась.

– Мам… – серьезно произнесла она. – Я ведь не дурочка, все вижу. Ты сама не своя, не нужно меня жалеть, расскажи как есть.

Слова ребенка – будто пощечины. Она действительно сейчас казалась взрослее меня, намного спокойнее. Возможно, потому, что не понимала до конца всю серьезность. Дети вообще очень долго не осознают понятие смерти и страха потери, и мне не хотелось ломать в своей дочери эту непосредственность. Казалось, расскажу правду – и моя Дашенька тут же повзрослеет, станет морально старше на много лет. Будто слова правды и страшный диагноз разрушат в ней детство.

Но и молчать я не имела права. Мне пришлось собраться и рассказать о курсе химиотерапии, о том, что Дашу переведут в стерильный бокс на время лечения, о том, что нужна операция – и сейчас все мои силы брошены на поиски донора.