«Я должна, — подумала Жаклин, — закончить проклятый набросок. Снять со своей души этот груз. Самонадеянно, конечно, полагать, что никто не разобьет мою голову и не покончит со мной разрядом тока, прежде чем я смогу его завершить. Проклятая Ара, я ненавижу эту женщину. Кто бы мог подумать, что она превратится в такую развалину? Мне хотелось бы поговорить с другими участниками конкурса об их предположениях относительно дальнейшей судьбы героини. Но в теперешней ситуации…»

Жаклин остановилась не потому, что посетитель за соседним столом пристально посмотрел на нее из-за того, что она рассуждала вслух, а поскольку ее захватил прилив вдохновения. «Что, если… А затем предположим…»

Она запихнула карандаш и блокнот обратно в сумочку, забросила ремень через плечо и стрелой вынеслась из ресторана.

По дороге в Пайн-Гроув Жаклин разработала сюжетный ход, пришедший ей в голову. Он предполагал отправить на свалку большую часть наброска Катлин и введение нового персонажа — женщины, действующей в качестве антипода и соперницы Ары. Жаклин радостно засопела и обогнала антикварный «шевроле», за рулем которого сидел пожилой мужчина. Это могло сработать. Это должно сработать. Это был пустяк, мелочь, но такая мелочь, которую можно сравнить с кульминацией восторга по поводу рождения Великой Идеи, проломившей продолжительный творческий затор в голове писателя. Жаклин чувствовала, что вот-вот разразится песней. И в самом деле она взорвалась ею.

— О, что за великолепное утро. О, что за прекрасный день…

Был полдень, а не утро, но она не могла придумать песню, радующуюся этому времени суток. Ее новорожденной идее полезно будет отлежаться до вечера. Жаклин не могла забыть ее, та для этого была слишком великолепна. (Она ухмыльнулась.) Она даже могла породить несколько вспомогательных идей. Жаклин все еще не придумала окончания, заключительной развязки, такой же, как и финал «Обнаженной во льду», — чего-то, что могло бы привести к третьей книге и при этом оставить читателя с чувством насыщения, если не полностью удовлетворенным.

В первый раз за утро Жаклин призвала на помощь свою совесть. «Я буду сидеть за столом, пока не пущу корни или не закончу набросок. А тем временем…»

Только один неудачный случай произошел с ней на пути обратно. На окраине Пайн-Гроув ее машину обогнал автомобиль без опознавательных знаков с мигающим красным маячком. Безропотно Жаклин остановилась. Может быть, она неслась слишком быстро. В этот день предстояло сделать так много.

Офицер был членом местного департамента шерифа, а не государственным полицейским, и, когда он увидел Жаклин, его невинное молодое лицо расплылось в широкой улыбке. Он даже не спросил ее водительских прав. Прочтя ей суровую лекцию о риске превышения скорости для жизни детей и домашнего скота, он разрешил ей ехать дальше, но прежде спросил, где она научилась дзюдо. Очевидно, история о ее стычке с Картером не только разнеслась благодаря ее почитателям, но также была несколько преувеличена. Без сомнения, сейчас циркулировала версия, по которой она подпрыгнула в воздух и ударила Картера так, что тот мгновенно потерял сознание.

Жаклин продолжила свой путь, довольная, но ее мучило любопытство, как молодой офицер узнал, кто она такая. Она не была единственной привлекательной женщиной средних лет с зелеными глазами и золотисто-каштановыми волосами, которая вела машину с нью-йоркскими номерами и значком «мондейл-ферраро» на бампере.

В городе она остановилась у супермаркета, чтобы сделать некоторые необходимые припасы. Занятия в школе должны скоро закончиться, и она хотела быть к этому готовой.

Достигнув Гондала, Жаклин была встречена бормотанием мотора и увидела ползущую по лугу газонокосилку. Мужчина в джинсовом костюме, управлявший ею, был высок и широкоплеч, но это был не Пол Спенсер. Его невозможно было ни с кем спутать, что бы он ни делал. «Ее мудрое сердце знало его».

— Проклятье! — выругалась Жаклин.

Маленький коттедж выглядел еще печальнее. Когда Жаклин отперла дверь, дыхание промозглого, влажного, мертвого воздуха приветствовало ее появление. Она оставила дверь открытой, чтобы проветрить помещение, и вошла в другую комнату — библиотеку Катлин. Кто-то убрал сломанные части лестницы и подмел пол, уничтожив таким образом вещественные доказательства. Если это можно назвать доказательством… Подпиленная ступенька, которая, по ее мнению, была более убедительным свидетельством злого умысла, оставалась нетронутой. Доказывало ли это, что Сен-Джон, по распоряжению которого, очевидно, был наведен порядок в доме, был невиновен? Возможно, но это не означало, что он был невиновен в другом.

Пробежав глазами по книжным полкам, она поняла, что книги были рассортированы по предметам: история, антропология, фольклор, литература, поэзия. Это было впечатляющее собрание, указывающее на широту кругозора Катлин Дарси. Она использовала самые разнообразные источники для написания «Обнаженной во льду» — библейские толкования, работы по древним религиям, недавние археологические исследования.

Жаклин поддалась очарованию книг. Ей с трудом удалось удержаться, чтобы не взять с полки один из томов и не начать читать. Она пришла сюда не для этого. Жаклин попросила пустую картонную коробку у управляющего супермаркета и собиралась отобрать для себя несколько книг. Ей необходимо расширить свои знания, особенно в области фольклора. Религиозный аспект четко прослеживался в книге Катлин; она широко использовала сочетания таких авторитетов, как Леви-Брюл, Фрэйзер и Г.Р. Леви.

Их книги тоже стояли на полках. Жаклин положила их в коробку и побрела дальше, изумляясь широте интересов Катлин. Целую полку занимали произведения сестер Бронте, включая стандартные работы, посвященные их юности. Поэзия, древняя и классическая история… Здесь было старое и очень мило оформленное издание Светония. Ужасно запятнанное плесенью… Проклятый Сен-Джон. Жаклин сняла книгу с полки и вытерла корешок своим платком.

Она не могла сказать, почему именно в это мгновение у нее в голове возникла связь. Возможно, именно название — «Жизнь двенадцати цезарей» — и включило механизм ее памяти, наизусть перечисляющей имена, которые она запомнила еще в колледже. Что бы этот механизм ни представлял собой, появилась связь, сильная, как быстрый пинок под зад. Не заботясь о том, что на полу могут быть занозы и пыль, Жаклин опустилась на него и открыла книгу.

«Прозвищем Калигула («Сапожок») он обязан лагерной шутке, потому что рос среди воинов, в одежде рядового солдата».

Гай Цезарь, сын Германика, племянник императора Тиберия, «скорее монстр, чем человек»; бывший наиболее презираемым из правителей Рима.

Маленький Бутс.

Это было слово, которое Бутон Стокс оборвал, врезав кулаком по кнопке автоответчика. Калигула. Подходящее имя для человека, которого близкие знакомые называли Бутсом. В особенности, размышляла Жаклин, те из них, которые испытывают к нему неприязнь. Это имя не комплимент в любом смысле — скорее, это синоним имен Адольф или Джек Потрошитель. Неудивительно, что Бутон реагировал на него с такой яростью. Ему, должно быть, известна репутация подлинного Калигулы. Это не было недоступной информацией. Любой, изучающий историю Рима, каждый поклонник романов, подобных «Тоге», несомненно, обязан быть с ней знаком. Все популярные истории о древнем мире нежно отразились на мерзких привычках Маленького Бутса. Современные откровенные фантазии по части секса и насилия и в подметки не годятся лучшим (или худшим) причудам римлян. Вы перечисляете их, а некоторые римляне предавались им.

Звук был негромким, но она надеялась услышать его и почти ожидала этого. Жаклин повернула голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как поспешно отдернулась маленькая крадущаяся ножка, наступившая на одну из половиц в соседней комнате.

Когда она подошла к двери, девочка стояла снаружи. Она, вероятно, пришла в коттедж, сойдя со школьного автобуса; на ней все еще была школьная одежда: новые джинсы и довольно чистые тапочки, в руках она несла коробку для ленча. С ее ярко разукрашенной поверхности Жаклин весело улыбался Майкл Джексон, которому она не стала улыбаться в ответ.

— Надеюсь, что не помешала вам, — произнесла Мэриби с ухмылкой, которая подняла в глубине души Жаклин волну наихудших инстинктов. Она ненавидела гладко прилизанных детей по довольно весомой причине. Жаклин вырастила сама двух таких.

Однако она хотела выкачать из Мэриби некоторые сведения, поэтому придержала свое мнение при себе.

— Совсем нет. Входи.

— Я не могу. — Ребенок энергично замотал головой. — Я не должна заходить туда ни за что.

— Печенье? — Жаклин указала на свою пухлую сумочку.

— Принесите сюда, на ступеньки.

В этом был резон. Обогретые лучами солнца кирпичи выглядели лучше любой мебели в доме.

Жаклин вынесла сумочку, и они обе уселись рядышком.

Печенье было снисходительно принято, и хотя Мэриби заметила, что она предпочитает «Доктора Пеппера», она снизошла до того, чтобы принять баночку пепси, которую Жаклин извлекла из глубины сумки. В течение некоторого времени они в молчании жевали печенье и потягивали пепси.

— Почему ты не хочешь зайти в дом? — поинтересовалась Жаклин после того, как девочка съела половину печенья.

Черты лица Мэриби исказились в гримасу, которая, по ее мнению, вероятно, обозначала выражение ужаса.

— В нем бывают призраки.

— Неужели?

— Вы не должны смеяться!

— Я не смеюсь.

— Да уж, никто больше не верит мне. — Мэриби засунула в рот печенье целиком. Следующие несколько слов были невнятны, но все же разборчивы. — Я видела его.

— Что ты видела?

— Свет. Слушай. Мне нравится наблюдать за животными — лосями, кроликами и лисами. Они выходят вечером, ты знаешь? Надо приходить сюда, когда становится темно, и сидеть вот там… — Мэриби показала на поленницу, сложенную между главным домом и коттеджем. — Сидеть тихо-тихо и наблюдать за ними. Мама мне разрешает, потому, что я устраиваюсь недалеко от дома и могу добежать до него, если появится что-нибудь плохое, типа взломщика или медведя.