«Это душа ее вьется. Настрадалась, натерпелась, намучилась. Силы нет к Богу подняться без провожатого. Быть второму покойнику!» – громко, специально, чтобы он слышал, сказала одна из пришедших поглазеть сердобольных деревенских старух.

«Молчи, пустомеля! – урезонила старуху соседка. – Её боль аист давно на топкие болота отнес да в трясине утопил. Душа легкой стала. Может, в раю уже. Аист теперь кружит, нечисть высматривает, родных новопреставленной оберегает».

Он хорошо помнил, что после этих слов машинально поднял глаза к небу и совсем низко над собой увидел этого аиста. А потом…

«Что же было потом?»

– Пап, пап! Смотри, какая большая птица! Ух ты!

Аист теперь опустился по ту сторону ручья и, ничуть не опасаясь людей, степенно пошел к воде и стал пить.

– Можно его покормить? – тихонько, боясь вспугнуть, прошептал Егор.

– Давай.

Мальчонка отломил от пирога несколько маленьких кусочков и бросил птице. Аист не притронулся к пище. Изогнув изящную длинную шею, птица щелкнула клювом, громко хлопнув крыльями, взмыла в небо и полетела над дорогой.

Егорка насупился.

– Ты чего?

– Он улетел. Никто меня не любит!

– Да что ты такое говоришь, сынок? Я люблю тебя. Очень люблю.

– Ты очень любишь свою работу. Ты обещал, что поедем в домик на озере, будем купаться и рыбу ловить, но из-за твоей работы мы не поехали. Ты покататься на снегоходе обещал, мы так и не покатались. На лошадках тоже не покатались. Опять из-за твоей работы! А в кукольный театр и в зоопарк с бабой Женей я больше не пойду! Там все дети с папами и мамами, один я как сирота.

– Егор!

Обнаров понял: еще чуть-чуть, и он не выдержит, сорвется, дав волю накопившимся нервам. Раздавшийся телефонный звонок оказался кстати.

– Да! – поначалу нечаянно резко произнёс он в трубку.

– Куда ты пропал, друг хороший? Все в сборе. Тебя одного ждем. Пресс-конференция через пятнадцать минут начнётся. Время, дорогой. Время! – с легким акцентом, слегка растягивая слова, говорил ему Талгат Саддулаев.

– Спасибо, Талгат. Я же просил, без меня, – уже сдержанней произнес Обнаров.

– Что за голос у тебя? Случилось что?

– Нормально все. Извини.

– Некому будет тебя извинять. Журналисты и зрители твоего любимого режиссера уже на части рвут. Требуют предъявить исполнителя главной роли.

– Оставь…

– Зачем так талантливо работал?

– Талгат…

– Зачем лавры не идешь пожинать? Мне одному много! Я же поделиться могу! Хватит сидеть затворником. Неразумно, в самом деле!

Саддулаев горячился, от чего его южный акцент был особенно заметным.

– Талгат Сабирович, меня в городе нет.

– Где ты?

Обнаров замялся.

– Понимаешь… С сынишкой на природу выбрались. Я ему давно обещал.

– Нашел время, честное слово! У тебя совесть есть? Такой успех! Такой триумф пропускаешь!

– Наслаждайся за двоих.

В трубке послышался какой-то шум, и режиссер торопливо сказал:

– Здесь Сергей Беспалов меня дергает. Хочет тебе пару слов сказать.

– Алло, алло! Старый, ты слышишь меня?! – голос говорящего был встревоженным, речь торопливой, точно Беспалов боялся опоздать сказать намеченное.

– Не кричи, Серый, слышу.

– Что случилось? Мы же договорились: на премьеру вместе!

– Извини, подвел.

– Нет, это просто возмутительно! Что происходит?! Что за настроение? Что за голос у тебя? Ты где? Я сейчас приеду. Дождись меня! Просто сядь, спокойненько, в кресло, и дождись меня. Понял? Обещаешь?

Обнаров помнил, что подобное слышал неоднократно. Пару раз было, когда такие простые и бесхитростные слова удерживали его от большой и непоправимой беды.

– Сегодня день рождения жены. Мы с сыном сходили на кладбище. Сейчас вот сидим у родника, на берегу Тудовки, обедаем. Я вполне адекватен. Мыслей о суициде нет. Вокруг золотая осень, природа изумительная. С Егоркой видели просто потрясающую бабочку. Егор уверен, что это Дюймовочка. Я с ним совершенно согласен. Вот что происходит, дружище. Ещё деталей подбросить?

– Извини… Извини, брат, – явно смутившись, произнёс Беспалов. – Я просто беспокоюсь, понимаешь? Не мог дозвониться к тебе весь день. Сразу мысли всякие в голову… Извини, никак не хотел обидеть. Прости, я забыл об этой дате…

– Иногда я завидую твоей короткой памяти, Серый. Созвонимся. Пока…

Обнаров сунул телефон обратно в карман и повернулся к сыну. Тот с удовольствием уплетал шоколадные конфеты, аккуратно, на коленке, разглаживая блестящие фантики.

– Ах, тетя Женя, тетя Женя! Это просто партизан какой-то, а не тетя Женя! – в сердцах произнес он. – Говорил же, сладкое не клади. Егор! – он стал собирать в пакет рассыпанные по пледу конфеты. – Мы же говорили с тобой: конфет тебе нельзя. Что за… елки-моталки! Опять сыпь на щеках будет. Все. Трапеза окончена!

– А что такое трапеза?

– Что такое, что такое! Давай, полощи рот после сладкого, и едем. Собирайся. Вот что это такое! Бери пирог с собой – в машине доешь.

Он наскоро побросал свертки с едой в пакет, стряхнул с пледа крошки и, взяв сына за руку, пошел к машине.

Путь по бездорожью занял минут двадцать. Обычно хорошая песчаная дорога в весеннюю распутицу была разбита тяжелыми лесовозами, и теперь то и дело приходилось лавировать, объезжая глубокие, наполненные водой выбоины. За двадцать минут они преодолели всего метров пятьсот, но привыкший к хорошим московским дорогам Обнаров порядочно взмок.

Борясь с рулем и бездорожьем, Обнаров не видел, что следом, держась на почтительном расстоянии от его машины, летел одинокий аист. У поворота на трассу птица отстала, точно была не вправе покидать заповедных мест, резко взмыла в небо и исчезла из виду.

За поворотом Обнаров остановился.

– Пап, а можно, я спать буду?

– Теперь можно. Поспи, пока будем ехать по свежему воздуху…

Он убрал детское сиденье в багажник, подал сынишке мягкую, плюшевую черепаху, служившую подушкой, и плед.

– Укладывайся.

– Тартаруга, ты – хорошая. Ты самая лучшая на свете черепаха!

Мальчонка обнял черепаху, прижался к ней щекой.

Обнаров улыбнулся. Это имя черепахе они с сыном придумали года три назад специально, чтобы научиться чисто выговаривать букву «р».

– Будешь спать долго. В Питер прибудем только к ночи. Разведенные мосты увидишь, идущие по Неве кораблики.

– Прикольно! Пап, улёт! Надоела Москва.

– Перевод: «Это так здорово! Я так рад, папа! Это просто отлично!»

– Так говорить долго и скучно.

– Я понял. Обязательно потом почитаем с тобой сказки Пушкина и стихи Есенина. Увидишь, как это на самом деле интересно и красиво. Ложись. Пледом укройся.

Обнаров внимательно осмотрел машину перед дальней дорогой. Бездорожье он миновал удачно – без потерь для новенького внедорожника. Когда он сел за руль, ребенок уже сладко спал.

«Как же быстро дети засыпают…» – невольно подумал он.

Обнаров вел машину очень аккуратно и осторожно. Ведь вез поистине бесценный груз – самое дорогое, что у него было в этой жизни. Он более не определял сил, чтобы жить для себя. Он теперь жил для него, для сына, для своего будущего в нём. Сын – все, что ему осталось от нее – самой нежной, любимой и единственной, от его солнечной девочки Таи.


Вкусные запахи еды пробрались из кухни в спальню и разбудили Егора. Наскоро умывшись, ребенок пошел к отцу.

– Привет, Бармалей! Что-то ты разоспался. Питерский воздух на тебя так действует?

Обнаров радостно улыбнулся сыну.

– Доброе утро, папа.

– Умылся? Марш завтракать! У меня в два важная встреча.

– Опять… – недовольно протянул сын. – Что за встреча?

– Один из питерских телеканалов пригласил меня в передачу. Это будет большое интервью.

– А когда мы на дачу, к бабушке, поедем?

Обнаров разложил по тарелкам только что приготовленные макароны по-флотски, омлет и разлил по чашкам горячее какао.

– Вечером и поедем. Ешь. Я приготовил, как ты любишь.

Сын взял вилку и с удовольствием приступил к завтраку.

Обнаров смотрел на мальчугана, радовался его хорошему аппетиту, но самому кусок в горло не шел. С ним всегда так бывало после поездок к жене или в их памятные даты. Минуло четыре с половиной года, боль потери постепенно притупилась, но меньше ее не стало.

– Пап, очень вкусно. Ты тоже ешь, – сказал сын.

– Да, я сейчас. Ты кушай, кушай…

– Я знаю, ты переживаешь, – вздохнул сын. – Я тоже переживаю. У всех мамы настоящие, а у меня только на фотографии. Еще на могилке вчера побывали.

– Егор!

– Бабочки там красивые. Я никогда таких не видел. И аист классный.

– Егор, «классный» применительно к аисту мне не нравится. Достаточно нормальных слов, чтобы выразить свое восхищение.

– Разве в словах дело? Пап, было бы хорошо, если бы у нас с тобой была мама. Тебе бы не пришлось готовить и стирать, а мне бы не пришлось убирать пыль и пылесосить.

Обнаров улыбнулся.

– По-твоему, женщины нужны только, чтобы выполнять домашнюю работу?

– Нет, конечно.

– А зачем еще?

– Женщина – существо ласковое, как кошка, и красивое, – очень серьезно рассуждал сын. – Ее можно приручить, как того Лиса, из истории про Маленького Принца. Я думаю, что люди называют это полюбить. А любить – это здорово! Ты согласен?

– Сколько же вам лет, философ?

– За пять перевалило. А почему ты спрашиваешь?

Обнаров потрепал сына по ежику волос.

– Умны не по годам.

Сын аккуратно отодвинул пустую тарелку и стал пить какао.

– Давай тебе булочку маслом намажу или твоим любимым плавленым сыром. Хочешь?

– Нет. Спасибо. Пап, а ты так и не ел. Так нельзя.

– Не хочется.

– Знаешь, я тут подумал… Тебе просто нужно влюбиться. Тогда ты не будешь грустный. Ребенок – это, конечно, хорошо, но все дети маленькие и глупые. Тебе нужен взрослый друг. Я имею в виду женщину. Чтобы вы могли разговаривать о своих взрослых делах, целоваться, помогать друг другу, чтобы она возвращала тебе ласку и заботу взамен той, что ты ей отдаешь. С меня же мало толку. Я только беру, – сын вздохнул. – Отдавать пока не умею. Но я научусь, пап. Я обещаю!