В квартире стоял стойкий запах корвалола.

Упав ничком, Обнаров спал все на том же диване в гостиной. Рядом, на полу валялись пустые склянки из-под корвалола, а рядом еще две нетронутые бутылочки.

– О нет! – взмолилась Наташа и, приложив пальцы к шее брата, стала считать пульс.

Потом она перекатила безвольное тело на бок и посмотрела зрачки, опять потрогала пульс.

– Ой, спасибо тебе, мама, что родила нас здоровыми. От такой дозы у лошади сердце встанет…


Обнаров пришел в себя через четыре с половиной дня.

– Старый, сучий ты потрох, нельзя же так! – сказал ему Беспалов, едва он открыл глаза.

Обнаров облизал пересохшие губы, смахнул со лба испарину и непослушным, заплетающимся языком спросил:

– Где я?

– Пока на сцене.

Обнаров подозрительно огляделся.

– Нет, это я не на сцене. Это я дома.

– Ну как же? «Весь мир – театр, а люди в нем актеры». Кажется, так говорил господин Шекспир?

– А какое сегодня число? Двадцать пятое?

– Двадцать девятое.

– Как двадцать девятое? – Обнаров потряс головой, тяжело сел на диване.

– Так. Двадцать девятое. Еще бутылку корвалола выжрешь, про число у архангела Михаила будешь спрашивать.

– Нет, я не хочу у Михаила. Дай попить.

Беспалов протянул ему чашку с мутно-зеленой жидкостью.

– Пей. Это Наташка для тебя какой-то отвар сделала.

Зажав чашку в трясущихся руках, Обнаров послушно выпил, ладошкой вытер губы. Организм начал оживать.

– Это что, я четыре дня спал, что ли?

– Почти пять.

– Да ладно…

– Факт!

– Ты что здесь делаешь? – покосившись на Беспалова, спросил Обнаров.

– Жду, когда ваша светлость изволит проснуться.

– Светлости надо в туалет.

Обнаров с трудом поднялся и, пошатываясь, пошел в коридор. У самых дверей его сильно качнуло, и потеряв равновесие, он упал на бок, сбив при падении торшер и повалив стеклянную этажерку с цветами. Цветочные горшки упали на паркет и со звоном раскололись на кусочки, оставив в месте падения черные холмики земли вперемешку с растительностью.

– Твою мать! Башку себе разобьешь. Старый, завязывай! Завязывай бухать!

Обнаров неуклюже встал на четвереньки. Правой рукой поскреб бок.

– Больно-то как…

Беспалов, точно нашкодившего кота, поднял его, и взвалив на плечи, потащил в туалет. В туалете он расстегнул Обнарову брюки, стащил их и трусы и посадил на унитаз. Потом Беспалов молча прикрыл за собой дверь и ушел на кухню разогревать приготовленную Наташей овсянку.

В туалете что-то глухо упало на пол, сдавленно ойкнуло, матюгнулось. Беспалов сокрушенно вздохнул, нервно провел рукой по лбу. Дверь туалета с шумом распахнулась.

– Да-а-а, друг любезный, задал ты всем хлопот! Костя, куда ты пошел? Пошел куда? На кухню иди! Поешь, а то сдохнешь. Бухаешь и не жрешь ничего.

– Отстаньте вы от меня, – еле слышно произнес Обнаров и крабом пошел в гостиную на свой любимый диван.

– Штаны застегни, чудило! И осторожней там! Я подмести не успел.

Беспалов взял тарелку с овсянкой, ложку и с сомнением посмотрев на то и другое, еще раз тяжело вздохнул и пошел к Обнарову.

Обнаров лежал на диване, поджав под себя ноги, сжавшись в позу эмбриона. Беспалов сел рядом. Он зачерпнул в ложку немного каши и протянул Обнарову. Тот отвернулся.

– Надо, Костя. Ты три недели толком ничего не ел. От бухла банально сдохнешь. Ешь!

Обнаров закрылся руками.

– Нет, это бред какой-то! Он еще и выдрыгивается! Не стыдно? То Наташка, то Жорик, то я возле тебя сиделками крутимся. Прямо как за дитем малым ходим!

– Зачем? – тихо, почти шепотом спросил Обнаров.

– Тебя, дурака, жалеем. Да опусти ты руки, дубина! Не напичкаю я тебя насильно этой гребаной кашей!

Беспалов поставил на паркет тарелку и рванул от лица руки Обнарова.

– Тебе в больницу надо. Надо выводить тебя из этого состояния. Так дальше продолжаться не может. Костик, ты прикончишь себя. Ты слышишь?!

– Зачем?

– Что «зачем»?

– Зачем вы лезете ко мне? Зачем жалеете, как умственно неполноценного? Зачем упрекаете, заставляете чувствовать себя виноватым? Зачем подгоняете под ваши мерки, учите, как правильно и как должно? Зачем, ответь? – попросил Обнаров.

– Костя…

– Неужели вам не понятно, что после двух литров нет боли, что когда вырубаешься, нет ни мыслей, ни чувств? Неужели я вам это объяснять должен?!

– То, что ты делаешь, неправильно ни по человеческим, ни по Божьим законам.

– Бога не трогай.

– У тебя сын. Ты ему нужен. А бабы… Да ты их хоть сотню, хоть миллион найдешь!

Обнаров кивнул, с горечью подытожил.

– Как же у вас все просто…

Он со стоном обхватил голову и замер.

Беспалов обнял друга за плечи.

– Ладно, Костик, прости. Я понимаю, тебе тяжело.

Обнаров горько усмехнулся.

– Уходи, моралист. Я хочу один остаться в своей норе. Не трогайте меня. Оставьте! Не трогайте!

– На кухне обед Наташка оставила. Пюре, легонькое, овощное. Овсянка. Больше тебе сейчас ничего нельзя. Поешь, ладно?

Обнаров с нажимом повторил:

– Уйди, Сергей. Наташе скажи, чтобы зря не ходила. Я сегодня замок поменяю. Не квартира, а… проходной двор.

Беспалов поднялся и пошел к двери. В прихожей он обернулся, пристально посмотрел на Обнарова.

– Пока ты спал, Олег Канавцев два раза заходил и мужик какой-то, летчик гражданской авиации. Оба передавали привет и велели побыстрее поправляться. Из театра была делегация, но я не пустил. Сказал, что ты простужен и спишь с температурой. Да, еще Наташа с психотерапевтом договорилась. Ты позвони ей. Она к тебе с ним подъедет. А я… Я тебе сейчас новый замок куплю. Протрезвеешь – установишь.

Отлежавшись, Обнаров достал ящичек со слесарными инструментами и принялся устанавливать новый, приобретенный Беспаловым, замок на входную дверь. Потом опять был недельный запой. Только на этот раз его никто не навещал, хотя в дверной звонок регулярно и подолгу звонили.

Потом мать воспользовалась ключом от нового замка, предусмотрительно припрятанным Беспаловым, и восьмого апреля совершенно неожиданно возникла перед сыном с внуком на руках.

– Мама?! – протирая глаза удивленно пробормотал Обнаров. – А как ты вошла?

– Через замочную скважину, – ответствовала Марта Федоровна.

Она посадила внука на пол перед лежащим на диване Обнаровым, рядом бросила сумку с детскими вещами.

– В сумке пакет молока. Один раз кашу сварить тебе хватит. Наташа с Жориком и детьми на Гавайях. Я уезжаю домой, в Питер. Свои проблемы, сын, решай сам. Я для них уже слишком стара.

Он слышал, как мать гулко хлопнула входной дверью, видел, как, испугавшись резкого забытого звука, вздрогнул и заплакал Егор. Лежа на диване, мучаясь похмельем, Обнаров тупо смотрел на рыдающего малыша. Сил встать к ребенку не было.

Едва Марта Федоровна села в машину, Наташа засыпала ее вопросами.

– Ой, дочка, что я наделала! – Марта Федоровна прижала руки к сердцу.

– Ты все правильно сделала, мама.

– Наташенька, ерунду твой психотерапевт сказал. Вернуть ребенка! Да он же лежит там, как тень худющий, поседевший, руки дрожат… Как бы не сделал с мальчишкой чего худого!

– Прекрати, мама! Если Костя сейчас ради сына не выкарабкается, он не выкарабкается вообще.


Страшная головная боль вот уже сутки не отпускала ни на секунду. Адская боль отдавалась и в зубы и в шею. Сердце трепетало, как овечий хвост. На глаза давило, точно кто-то выдавливал их изнутри.

– Господи, почему ты не дал мне сдохнуть? – с чувством произнес Обнаров и, сцепив зубы, сполз с дивана на пол к плачущему сыну.

Когда Обнаров протянул к нему руку, ребенок заплакал еще сильнее, точно испугался прикосновения.

– Забыл ты меня, Егор, – рука бессильно упала на пол.

Обнаров лежал, завалившись на бок, и смотрел на плачущего малыша. Личико сына покраснело, ротик судорожно ловил воздух, все тельце сотрясал надрывный плач. Плач резал уши, плач терзал сердце. Обнаров подполз ближе и, положив голову у ног сынишки, стал гладить ребенка по спинке.

Манная каша подгорела и получилась пересоленной. Попробовав то, что приготовил, Обнаров в сердцах выплюнул кашу на пол и швырнул кастрюльку в мойку.

Сидевший на мягком кухонном диване сынишка поднял настороженные глазенки на отца. Их взгляды встретились. Усталый, затравленный, пожухший взгляд одного и чистый, открытый и доверчивый взгляд другого. Сын счастливо улыбался и смотрел на отца любопытными глазенками.

– С ума сойти… – прошептал Обнаров. – Как же ты на маму свою похож…

Еще какое-то время он стоял абсолютно неподвижно и пристально смотрел на ребенка, затем взял чистую кастрюльку, остатки молока и сосредоточенно стал заново варить кашу.

Егор от каши отказался наотрез, старательно выплевывая ее и выталкивая языком.

– Что ж ты делаешь, дурень, до утра голодным будешь сидеть. Ешь, вкусно же! Я пробовал, – пытался договориться Обнаров.

Но мальчонка был настырным и стоял на своем.

После «ужина» Обнаров впервые за прошедший месяц включил телефон. Помедлив в нерешительности, он набрал номер Беспалова.

– Здорово, Серый. Это я. Ты говорить сейчас мо… Не надо, не надо! Не надо этого делать, прошу тебя! Отпусти! Отпусти, я сказал! – резко перебил он себя, видя, как сын тащит в рот валявшийся на диване его грязный ботинок

«Костя, ты с кем там? – беспокоился Беспалов. – Тебя что, бьют? Ты где? Я сейчас же приеду! Куда ты опять влез?!»

Обнаров бросил ботинок на пол, сел рядом с ребенком и дал ему вместо ботинка иллюстрированный журнал со старой программой телепередач. Ребенок с интересом взялся за страничку и стал отрывать ее.

– Пошло дело… – кивнул Обнаров – и уже орущему в трубку Беспалову: – Серый. Прости, что дергаю. Ладно, не кричи. Не ори, говорю! Башка и без тебя болит. Мне Егора покормить надо. Он каши манной не хочет, а у меня жрать нечего. Ты не мог бы привезти мне продукты? Я бы тебя вечером не дергал, но у меня, честно, полный ноль! А до магазина я не дойду, хреново мне. Хоть в петлю!