– «Монетой»… «В сделке»… – передразнил Севастьянов. – Что ты мне предлагаешь? Взять и вот это все спустить в унитаз?! – Севастьянов схватил со стола бумаги и, зажав в кулаках, потряс перед носом Обнарова. – Сам себя слышишь?

– Увольняйте. Пойду, поработаю. В последний раз!


Всю дорогу домой Обнаров думал о том, какие же сволочные существа эти бабы. Он вспоминал подлость Киры Войтенко, ее бестактный напор, размытые границы моральных принципов, нежелание понять простое и ясное «нет», и на душе было гадко.

«Не мужик ведь! Морду не набьешь. Никому не пожалуешься, что баба достала…» – с сожалением думал он.

На фоне ее проделок его мнение о женском поле полиняло настолько, что дверь в квартиру он открывал, как это сказал бы Валера Юдин, «в сильных нервах».

«Сильные нервы», строго говоря, появились еще раньше, когда сквозь яркий свет софитов Обнаров разглядел сидящую в первом ряду одетую в ядовито-красный брючный костюм Киру. Он начал психовать, едва не перепутал местами два действия. Это еще больше разозлило его. Очевидно, для полноты впечатления на поклонах новоиспеченная партнерша демонстративно поднялась на сцену, подарила ему букет роз, шепнув на ухо: «Я рада, что тебя купила!»

Из-за пустой, никчемной бабенки часть его жизни летела к черту. Он это прекрасно понимал.

«Как поступит Севастьянов? – то и дело спрашивал себя Обнаров. – Я бы уволил меня. Кирины деньги терять было бы не так обидно…»

Стараясь производить как можно меньше шума и не разбудить сынишку, он осторожно притворил за собой дверь. Раньше жена не спала, она всегда ждала его после спектакля.

Обнаров вздохнул: «Хорошие были времена…»

Он остановился в прихожей, привалился спиной к мягкой обивке двери, закрыл глаза. Было паршиво.

Шлепанье босых ног по паркету, шорох длинного шелкового халата, легкий запах духов, радостная улыбка, ласковые руки, привычная тяжесть на шее, вкрадчивое:

– Хороший мой, наконец-то! Я так соскучилась!

– Это тебе.

Шелест целлофана, восхищенный вдох, обязательный поцелуй в щеку.

– Спасибо. Но лучше бы ты купил хлеба. Я же присылала тебе сообщение на телефон.

«Когда-то она говорила: «Спасибо. Цветы просто великолепны! Марш умываться и ужинать», – с грустью глядя вслед шедшей на кухню жене, думал Обнаров.

Он помнил, что эта фраза была как гарантия, что все хорошо, что все в полном порядке. Он так хотел услышать ее и теперь. Он провел рукой по лицу, сжал пальцами веки, подумал: «Избаловал…»

Тая водрузила букет в вазу и поставила на подоконник.

– Ну, как? Тебе нравится?

– Охренеть.

– Ты всегда это говоришь, а я не понимаю, это хорошо или очень хорошо.

Она подошла, заглянула в глаза.

– Как спектакль?

– Как обычно.

– Тогда что случилось?

Он обнял ее, поцеловал шею возле ушка.

– Как ты сегодня вкусно пахнешь.

– Я нашла духи, что ты дарил мне в Париже. Подожди, а что значит «как обычно»?

– «Браво!» кричали минут десять. За поклоны устал больше, чем за три с половиной часа.

– Это же здорово!

– Да… Здорово… – механически повторил он и жестко стал целовать жену в губы, точно в наказание за учиненный допрос.

Когда целуешь женщину в губы, как правило, не бывает вопросов, на которые ты не можешь или не хочешь дать ответ.

– Прекрати! Больно! – она грубо оттолкнула его, ладонью коснулась нижней губы, на краешке которой выступила капелька крови.

Он усмехнулся, надменно, нехорошо, взял со стола коньяк, прямо из бутылки сделал несколько больших глотков.

– Костя, что с тобой? Ты пришел какой-то бешеный.

Тая с нескрываемой тревогой смотрела на мужа.

Обнаров отшвырнул бутылку, схватил жену за руку, рывком привлек к себе, подхватил на руки, посадил на краешек столешницы рядом с газовой плитой и рванул одежду на ее груди. Шелк халата и ночной рубашки податливо затрещал и упал с ее плеч.

– Костя, прекрати! Ты разбудишь Егора. Что с тобой происходит? Пусти ме…

Он не дал договорить. Он целовал ее жадно, безумно, страстно ласкал ее тело. Ему было неважно в этот момент, чего хотела она.

Несколько минут спустя, небрежно перехватив сигарету кончиками пальцев, с самым независимым видом Обнаров сидел на кухонном диване. Трогательно прикрывая наготу обрывками одежды, жена сидела на столе напротив.

– Ну что ты молчишь? – раздраженно сказал он. – Скажи, что я хам, сволочь. Что там еще вы, порядочные, говорите в подобных случаях о нас, мудаках?

Она молчала.

– Вообще, ты права. Для бабы нет ничего лучше хорошего траха. Вы же ради этого мужика купить готовы, как дешевку, последнюю! Покупает кто чем. Кто деньгами, кто смазливым рыльцем, кто добродетелью. Но все равно покупает! И имеют! Имеют! Что ж, по поводу сексуальной неудовлетворенности у тебя не должно быть претензий. Я отработал свое. Ну, что ты молчишь?

Она молчала.

– Я спрашиваю, я отработал свое?! – почти выкрикнул Обнаров.

Она молчала.

Она дотянулась до валявшейся в раковине бутылке коньяка, вытащила пробку и, приложив к губам, стала пить.

– Ты с ума сошла? Что ты делаешь?!

Обнаров подскочил, грубо вырвал из рук жены бутылку, отшвырнул.

Тая нежно обвила его шею, длинными стройными ногами обняла за талию, поцеловала в уголок губ и с обворожительной улыбкой низким, будоражащим желание голосом произнесла:

– Ты был тороплив и невнимателен. За технику – шесть ноль! А за артистизм, милый, единица. Надежд не оправдываешь.

Она оттолкнула его и походкой царицы пошла прочь.

Выдержки хватило до порога спальни. Дальше слезы полились ручьем. Рыдания душили. Тая зажала рот ладошкой. Обида, горькая, как полынь, тяжелая, точно свинец, терзала сердце. Она еще могла понять и как-то объяснить действия, но слова…

Хлопнула входная дверь.

С балкона она смотрела вслед его машине. Смотрела и плакала.


Грохот музыки, калейдоскоп света, лица, лица, лица…

– Костя, я же тебе говорил, так бабу любить нельзя! – старался перекричать музыку Беспалов. – Ну, расскажи, расскажи другу, что у вас стряслось?

Обнаров отрицательно качнул головой.

Беспалов обнял друга за плечи.

– Я тебе так скажу: просто бухать – это глупо. Давай возьмем пару девок и поедем ко мне на дачу. Хрен с ней, с семейной-то жизнью. Как говорили великие, «нет такого женатика, который хотя бы на минуту не мечтал стать холостяком»! Тебе какие нравятся?

– О! Серый, я не знаю. Умные нравятся.

– Пальцем покажи.

Обнаров налил полный бокал коньяка и залпом выпил.

– Не-не, ты погоди. Так не пойдет. Давай выбирай. Какую? Вот, смотри, цыпочка в кожаной юбчонке. Танцует красиво, эротично так. Морданчик ничего. Ножки – супер! Нас давно пасет. Подружка тоже ничего. Рыженькая…

Обнаров изящно перехватил сигарету пальцами, выпустил вверх дым, вальяжно развалился на кожаном диване.

– Чего? Веду?

Обнаров приподнял темные очки, оценивающе посмотрел на девушек.

– Серый, у них же интеллект, как у гусениц.

– Тебе чего с ними, в шахматы играть?

– Но не в моем вкусе.

– Костя, определись! У тебя одна Тая, твоя, в твоем вкусе.

– Не лапай имя.

– Ты зачем приперся сюда? Зачем меня из супружеской постели выдернул?

Беспалов сделал большой глоток коньяка.

– Серый, ну почему мне не нужен никто, кроме нее? Почему я не хочу этих сосок?

Беспалов поднялся, похлопал его по плечу.

– Я беру ситуацию под контроль. Все будет супер! Жди меня здесь!

«Господи! Какая же я скотина…» – Обнаров закрыл лицо руками. Он сидел так минуту или две, пока вдруг кто-то обнял его за плечи.

– Познакомься, Старый, это Людочка, – объявил Беспалов.

Обнаров покосился на обнимавшую его девицу, отнюдь не любезно сказал:

– На диване много свободного места. Не обязательно висеть у меня на плечах.

– Людочка, не обращай внимания на стариковское брюзжание. Он вообще-то очень нежный и доверчивый, как ребенок!

– Как зовут «ребенка»? – спросила Людочка, и ее руки стали откровенно нескромными.

«Профессионалка, – подумал Обнаров. – За технику 6.0. За артистизм – единица…»

– А зовут его Старый. Вот такое чудное имя. «Старый». А это – Светочка! Для меня, – на всякий случай уточнил Беспалов.

Он обнял девушку за талию и усадил к себе на колени.

– Ой, мальчики! Мы так рады знакомству!

– А мы-то как! – старался Беспалов, наливая девушкам коньяк. – Какую тему для беседы выбирают прекрасные дамы?

– О природе и погоде слишком банально. О курсе валют – скучно, – сказала Людочка. – Может быть, об искусстве? О театре, например.

– Театр – дерьмо! – безапелляционно сказал Обнаров.

– Зачем вы так говорите? – надула губки Людочка.

– Жизнь тоже дерьмо, если прожигать ее в ночных клубах, – буркнул Обнаров.

– У Старого просто очень много денег. Скучает! – с улыбкой пояснил Беспалов.

– А чем вы занимаетесь, мальчики?

– Онанизмом, – невозмутимо ответил Обнаров.

– Нет, это только когда мы с целью инспекции выезжаем на затерянные в тундре буровые вышки. Там же женщин нет, – с обаятельной улыбкой пояснил Беспалов. – А так мы нефтью занимаемся. Чем же еще в этой стране можно заниматься? Вот, сейчас вернулись в родную столицу, отдыхаем. Решили себе спутниц жизни найти. Все вроде бы есть: деньги, положение в обществе, дома, яхты, даже по острову в Тихом океане купили. Круто, да? А вот с женским полом нам пока не везет.

Девушки заметно оживились, полученная информация делала все более и более привлекательными этих двух внезапно возникших в их жизни мужчин.

– А тебя действительно зовут Старый? – с обворожительной улыбкой уточнила Людочка и попыталась снять с Обнарова темные очки.

Обнаров грубо отстранил девушку.

– А почему такое странное имя? – спросила Светочка.

– Понимаете, Светочка, на самом деле имя звучит как Старчюниякис. Не пробуйте. Я второй раз тоже не выговорю. Он из греков. Посмотрите на его нос. Типично греческий нос.