– Проходи, садись.

Севастьянов бросил плащ в кресло, тонкий кожаный портфель положил на рабочий стол. Однако сам за рабочий стол не сел, а, обойдя длинный стол для совещаний, сел рядом с Обнаровым. Какое-то время он угрюмо молчал, расстроенно качая крупной седой головой, потом придавил руку Обнарова своей тяжелой теплой рукой.

– Костя, ты, главное, веры не теряй. Наши вторые половинки, они ох как чувствуют наш настрой! Ничего, организм молодой, выкарабкается. У тебя теперь сын. Жить эгоистом, чтобы только на эмоциях, не имеешь права. Да, не мне тебя успокаивать. Не умею я. Давай к тому, что могу и умею. Лечение, как я понимаю, платное. От театра материальную помощь послезавтра получишь, но сумма будет не ахти, не взыщи.

– Спасибо.

– Да за что спасибо-то? Тебе спасибо, что держишься. Другой бы давно в запой… Тебе тут без меня спектаклей на полтора месяца чередой понаставили. Я половину сегодня уберу. Симонец на тебя с самого начала косо смотрит. Петр Миронович ведь у нас только считать умеет. Считает он хорошо. В актерской шкуре, жаль, не был. Ну, а вторую половину изволь отработать. Я тебя заставить не могу, Костя. В связи с болезнью жены и необходимостью ухода за новорожденным сыном ты имеешь полное законное право взять отпуск по уходу за ребенком. Поэтому я тебя прошу. Если ты уйдешь, уйдут пять названий, самых кассовых. Сразу ввести замену мы не сможем. Это месяца четыре нервотрепки и репетиций. Это больно ударит по театру. Заменить тебя сложно. Зритель-то ходит смотреть на тебя! Но выбирай сам. Работа – это одно, а ребенок, жена – совсем другое. Я пойму и приму с уважением твое решение.

– Спасибо, Олег Ефимович. Я отработаю половину спектаклей.

Севастьянов расцвел в довольной улыбке.

– Вот это говорит Актер! С большой буквы.

– На фоне похвалы, Олег Ефимович, я просил бы вас отпустить меня на два дня. Мне срочно нужно быть в Хайфе. Мне врач звонил. Жене стало хуже. Я уже и билет заказал. Самолет через три часа.

– У тебя когда спектакль?

– Завтра.

Севастьянов тяжело вздохнул.

– На завтра у нас правительственная бронь. Костя, отменить спектакль я не могу. Его придут смотреть «шишки» из «большой восьмерки». Будут главы Великобритании, Германии, Италии, Франции, Канады, Японии, Соединенных Штатов. От России будет или Сам, или Премьер. Заменить спектакль я не имею права, заявка именно на «Оду нищим».

Обнаров грустно улыбнулся.

– Значит, я прилечу назад завтра, Олег Ефимович, и обязательно отыграю спектакль.


– Таечка, милая моя, как ты?

Обнаров улыбнулся, склонился к жене и сквозь стерильную маску легкими невесомыми поцелуями стал покрывать ее исхудавшее белое лицо и тонкие, точно восковые руки. Он погладил ее по голове. Теперь на голове была повязана белая тонкая косынка, чтобы скрыть выпадение волос от химиотерапии. На руках, на шее, как проявление геморрагического синдрома при острой анемии, были отчетливо видны кровоподтеки. Очевидно, кровоподтеки были и на теле. Ему показалось, она еще больше похудела, хотя больше уже, наверное, просто невозможно. Кожа была бледной, словно в теле не осталось ни единой кровиночки.

– Я устала, – едва слышно прошептала жена. – Я не могу больше. Я хочу умереть. Прости меня…

Из ее глаз выкатились слезинки и заскользили вниз, по щекам, а за ними еще, еще и еще. Она смотрела на него и плакала, и этот безмолвный плач разрывал душу.

– Извините, нам пора, – сказала одна из трех вошедших медсестер. – Господин Ковалев, пожалуйста, пройдите за медсестрой в соседнее помещение.

Он улыбнулся жене, сжал ее руку.

– Мы сейчас увидимся опять. Я буду с тобой, пока тебе не станет лучше.

Тая безучастно повернула голову к стене и закрыла глаза.

Одетый во все стерильное Обнаров полулежал на удобном столе для переливания крови, чем-то напоминающем стоматологическое кресло. Его правая рука была отведена в сторону и фиксирована к подлокотнику. От вены локтевого сгиба красной змейкой тянулась гибкая подводка системы прямого переливания крови. Преодолев легкое головокружение, он повернул голову направо. Там, за стеклянной ширмой, на каталке, укрытая до подбородка белой простыней, в белой марлевой шапочке лежала она. Среди белого было видно только одно изможденное бледное лицо с темно-малиновыми ввалившимися глазницами и тонкая высохшая левая рука, отведенная в сторону и закрепленная ремешками-липучками к подлокотнику. К вене локтевого сгиба была подключена система прямого переливания крови. Сейчас в ее вену поступала его кровь.

Он приподнял голову, посмотрел на жену. Их взгляды встретились. Жена смотрела на него и плакала.

После прямого переливания крови Тая уснула, а он сидел с доктором Михайловичем в маленьком ресторанчике напротив клиники. Михайлович его потчевал необыкновенно вкусно приготовленным мясом, заставляя запивать его красным вином, кормил паштетом из печени, поил гранатовым соком, а на десерт угощал грецкими орехами с медом. После трапезы врач настаивал, чтобы Обнаров ехал в гостиницу и выспался, но, опасаясь, что Тая проснется без него и расстроится, Обнаров пошел в палату. В палате он приставил низенький табурет к кровати жены, положил руки на край кровати, на них голову, и так уснул.

Ему снилась бегущая по ромашковому лугу Тая. Она бежала к нему, звонко смеялась и все никак не могла добежать.


– Что тебе снилось? – очень тихо, одними губами прошептала жена.

Реальность возвращалась постепенно. Наконец Обнаров вспомнил, как после прямого переливания крови сидел с доктором Михайловичем в маленьком ресторанчике, как потом пришел сюда.

Он улыбнулся счастливо.

– Мне снилась ты.

Он погладил жену по руке, поцеловал ладонь.

– А я есть хочу. Так странно. Мне первый раз здесь захотелось есть.

– Правда?! Это же здорово!

Счастливый, он с ложечки кормил жену. Ее желудок, отвыкший от пищи, быстро насытился диетическим бульоном и парой ложечек пропаренного, стертого в пюре овощного рагу.

Пришла медсестра, взяла кровь. Вместе с нею пришел доктор Михайлович.

– Анализ крови мне, срочно, – распорядился он. – Ну-с, госпожа Таисия, как вы себя чувствуете?

– Анатолий Борисович… – Тая попыталась улыбнуться

Доктор рассмеялся, кивнул Обнарову, указывая на жену.

– Сегодня может выговорить моё имя и отчество. Обычно она завет меня «Анатоль».

– Мне хорошо. Спасибо.

– Это вы мужа благодарите, голубушка. Мы ведь и раньше вам донорскую кровь переливали, а результатов никаких. А тут поспали четыре часочка после переливания, и совсем другой человек. Может быть, и правда дело не в медицине?

Доктор Михайлович ушел, оставив им в подарок это предположение.

– Костик, ты когда улетаешь?

– Завтра. Я обязан отыграть спектакль. Главы восьми держав пожалуют, – тоном обреченного сказал Обнаров.

– Ничего. Ты справишься…

Он кивнул.

– Поезжай в гостиницу, тебе надо поспать. Ты устал, ты столько крови мне отдал. У тебя завтра тяжелый спектакль. Я тоже буду спать. Я очень хочу спать. До завтра.

Тая закрыла глаза.

– Отдыхай, – Обнаров поцеловал жену в щеку.

Он слушал ее дыхание, гладил по голове, как заболевшего ребенка. Он ушел, когда понял, что жена уснула.

Когда дверь за Обнаровым закрылась, Тая открыла глаза, подтянула к себе краешек одеяла и, прижав его к глазам, тихонько заплакала.


– Константин Сергеевич, я вынужден предупредить вас, на что вы идете. Второе прямое переливание будет по последствиям для вас сложным, – говорил Обнарову доктор Михайлович.

– Да, и черт с ними, с последствиями! О чем вы, Анатолий Борисович?! Я – здоровый мужик! Мне ее вытащить надо. Во что бы то ни стало!

– Умерьте пыл, любезнейший! Вечером играть спектакль вы не сможете. У вас будет сильная слабость, головокружение, могут быть приступы тошноты, у вас снизится артериальное давление, все «поплывет», вы можете ощущать сильный озноб, вас будет просто колотить. Главное, у вас не будет концентрации внимания. Сознание может просто «выпадать» на какое-то время. Вы можете забыть текст. Вообще я отпускать вас не должен! Хотя бы сутки я вас должен понаблюдать. А вы рветесь в Москву, а у вас, видите ли, вечером спектакль!

Обнаров встал, склонился над рабочим столом доктора Михайловича.

– Прекратим эту ненужную дискуссию. Что я должен подписать, чтобы подтвердить свое согласие?

Михайлович положил перед Обнаровым лист бумаги с коротким текстом. Обнаров не глядя подписал.

– Идемте в процедурную! Мне на самолет надо успеть.

– В аэропорт, Константин Сергеевич, поедете в сопровождении врача.

Перед процедурой Обнаров зашел к жене. Жена приняла его холодно. Она заставила его сесть рядом и, погладив своею слабенькой рукой его по груди, тихо сказала:

– Костя, я не хочу, чтобы ты мучился из-за меня.

– Ты про что?

– Ты не можешь каждый день давать мне свою кровь. Мне сегодня опять хуже. Химиотерапию не прерывают. Они просто убивают твою кровь, влитую в меня. Я отказалась от прямого переливания.

– Пожалела меня? – Обнаров встал, заходил по палате. – Что, все правильно. Кто ж меня еще пожалеет, как не жена? – он подскочил к ней, склонился над кроватью. – Ты знаешь, что ты сделала? Ты наплевала на нас с Егором! Ты отняла у нас надежду! Ты отстранилась, отгородилась вот этими больничными стенами!!!

– Не кричи, – сквозь гримасу слез чуть слышно попросила она.

– Ты помирать собралась. Это я вчера слышал. А мы? Как мы? Что мы? Тебе все равно, что будет с нами! Тебе все равно, что будет с твоим мужем, с твоим сыном! Ты о себе думаешь. Ты – эгоистка! Ах, как я правильно и благородно поступила! Мужа пожалела. Ему же вечером сильных мира сего ублажать! Да пропади все пропадом!!! Ты о себе думай! Как выйти отсюда, думай! Я думал, ты умная женщина, а ты глупая, Тая. Ох, глупая!

Она заплакала.

Обнаров сел рядом, стал вытирать жене слезы.