В течение тех пяти недель, которые Сабрина провела здесь, они не были одни, вдали от детей. В приглушенной тишине она остро ощущала присутствие Гарта: настолько сильно, что казалось, чувствовала кожей его прикосновение, хотя он был от нее футах в десяти. Она видела каждую черточку его лица, хотя и не смотрела на него. Ее губы ощущали прикосновение его губ, хотя они не целовались уже три дня, с того момента в прихожей, дома, когда она вырвалась из его объятий в панике любви и вины.

«Он стал частью меня».

— И, наконец, — сказал он, когда она не отозвалась, — мне предложили место директора Института генной инженерии в университете средневосточных штатов, который должен быть построен к этой весне и открыться к началу следующего года.

— Гарт! — Она подняла засиявшие глаза. — Чудесно! Это должно быть твоим главным делом. Единственным делом. Все остальное не имеет значения. Правда?

— Могло бы иметь.

— Почему ты не сказал мне? О, теперь я знаю, о чем говорила Вивьен, когда я вчера отвезла к ним Пенни и Клиффа. Она велела поздравить тебя от ее имени. Я думала, она говорит о том, что твой комитет заключил с ней контракт, чего добился ты. Но она имела в виду другое: она знала о твоем назначении.

— Она знала, что мне предложили это место. Я еще не дал согласия.

— Но почему же? Разве это не именно то, что тебе нужно?

— Я не знаю, то ли это, что нужно тебе. Оклад будет примерно две трети от того, что будет платить Фостер, и гораздо меньше, если прибавить к этому премии, командировочные, машину компании, членство в клубе — все дополнительные блага, о которых в университетах не слыхивали. Я знаю, как тебя беспокоят деньги — наверное, достаточно сильно, чтобы считать Ирму Каллен терпимой.

— Но все доводы, которые ты высказал против…

— Я сказал, что не хочу соглашаться. Но если ты хочешь, чтобы я это сделал, если ты будешь со мной…

— Но тебе это будет отвратительно. Он пожал плечами.

— Многое. Я буду сосредоточиваться на исследовании и научусь мириться со всем остальным. — Он наклонился вперед в своем кресле. — Стефания. Выслушай меня. Я люблю тебя. Я не могу себе представить жизнь без тебя. Все, что я делаю, не значит абсолютно ничего, если я не могу принести это домой, к тебе. Если не могу окликнуть тебя по имени и услышать твой ответ. Если я не могу заснуть вечером, зная, что, когда утром открою глаза, ты будешь рядом со мной. Все ощущение чуда, связанное с моей работой, исчезает, когда я смотрю на то чудо, которое воплощаешь собой ты. Открытия есть, даже возбуждение есть, но все это пусто, ничего для меня не значит без тебя. Неужели ты не понимаешь? Неужели ты не догадываешься, что я готов на все, лишь бы твоя жизнь была по-прежнему переплетена с моей? Если ты попросишь меня согласиться на эту работу…

— Не попрошу. Я не хочу, чтобы ты на нее соглашался. Конечно, я не хочу, чтобы ты на нее соглашался. Он серьезно взглянул на нее:

— Я не понимаю, что это значит.

«Это значит, что я тебя люблю. Я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу, чтобы ты поступал так, как лучше для тебя, даже если я уйду, даже если никогда не разделю этого с тобой, никогда не буду с тобой, когда ты будешь просыпаться по утрам».

Гарт смотрел, как шевелятся ее губы, как на глаза набегают слезы. Он пошевелился, желая подойти к ней, но заставил себя ждать.

— И я не понимаю, что значат твои слезы, — резко произнес он.

Сабрина закрыла лицо руками и дала волю слезам. Она удерживала их так давно, что теперь они принесли облегчение и какое-то странное торжество. «Я ничего не могу поделать. Мне так жаль, но я ничего не могу поделать. На большее я не способна. И я очень старалась».

— Что они значат? — повторил он. Гарт подошел к ней и отвел ее руки от лица. Оно было залито слезами, и губы ее дрожали, а глаза сияли, как тогда утром, когда он проснулся и застал ее незащищенной.

— Что я тебя люблю, — сказала она, наконец, отпустив на свободу эти слова, и его руки обхватили ее, заключив в объятие, такое надежное, что она, наконец, почувствовала, что нашла свой дом.

Он хотел, было поднять ее, но она покачала головой. Она разделит все с ним, это ее решение, а не только его. Они вошли в спальню и раздели друг друга: торопясь, прикасаясь к коже, которую обнажили, как ребенок исследует что-то новое, чтобы убедиться в том, что это настоящее, что это принадлежит ему.

Гарт вынул гребни из ее волос, и тяжелые волны рассыпались по плечам, бронзовые в неярком свете. Он смотрел на ее стройное тело и проводил руками по чистой шелковой коже, как будто никогда прежде не видел. Ее пышная грудь поднялась к нему, и голову она держала высоко и гордо, когда он любовался ею. «Я часть нас, — говорили ее глаза, — и моя красота больше, потому что ты меня хочешь».

Он опять обнял Сабрину, ощущая ее мягкое тело руками, животом и ногами, и тепло ее тела слилось с его теплом. Они обнимали друг друга, наслаждаясь своим желанием, потому что теперь они знали, что оно будет удовлетворено. Наконец он наклонил голову к поднятому на встречу ему лицу и поцеловал ее, ощутив прохладу шампанского в тепле ее рта.

— Мой любимый, — прошептала Сабрина у его губ. Они лежали на постели, и весь вес Гарта был на ней. Он поднял голову, и его глаза, темные и пристальные, встретили ее взгляд, более глубокий, чем он раньше думал, с голубым пламенем в глубине.

— Любимая, — пробормотал он. — Моя вновь обретенная любовь.

Комнату заливал блеск ее тела. Он закрыл глаза, но этот свет не исчез, и он понял тогда, что он везде, что, вновь найдя свою жену, он нашел свет и жизнь и что они — часть его, как и она.

— Да, — сказала она и со страстью, которую они так долго сдерживали, он погрузился в нее. Она обернулась вокруг него — одно тело, один кипящий поток крови.

Шоколадка в золотистой фольге лежала раздавленная на подушке. Гарт осторожно развернул ее, и Сабрина губами взяла ее у него из руки.

— А где твоя? — спросила она, и они принялись ее разыскивать, пока, наконец, не обнаружили вторую на полу, куда она свалилась.

— Но я все еще голоден, — сказал Гарт, слизывая сладость с ее пальцев. — Что мы потребуем принести в номер?

— Нектар. Яйца малиновки. Лепестки роз в росе. Гарт набрал номер:

— Шампанское, омлет, салат. И грейпфрутовый шербет. Сабрина смеялась:

— Грейпфрутовый шербет?

— Я забыл тебе сказать. Новая страсть, которую я открыл в Калифорнии. Яйца малиновки готовят полчаса. Я хочу еще раз любить тебя.

— Да.

«Наши совместные годы — эти часы. Это все, что у нас есть». Гарт склонился над ней, целуя ее губы, но она положила руки ему на грудь и твердо его отстраняла, пока он не лег на спину, и тогда она стала целовать его. Ее губы, дрожа, скользили вдоль его шеи, по заросшей темными волосами груди; мягко, неспешно задержались на его гладком, подтянутом животе. Она удобно свернулась рядом с ним, оперевшись руками о его бедра, и на секунду подняла голову, встретив его затуманившийся взгляд, приказав ему глазами и сильными руками лежать, не двигаясь и позволить ей дать ему наслаждение. Ее язык неспешно ласкал конец его пениса, поднятого к ней, а потом она медленно взяла его в рот, направила вдоль языка, в горло… Он наполнил ее: гладкий, твердый — мощная, упругая сила, в которой пульсировала жизнь, и Сабрина ощутила ликование, свободу и такую дарственную любовь, какой никогда прежде не знала.

Гарт застонал, когда волны удовольствия захлестнули его расширяющимися кругами, и подумал, что вот еще нечто новое, что она дала ему впервые после столь долгих лет, и представил, что мог бы окунуться в нее, утонуть в нежности и силе ее рта. Он почувствовал потребность подарить наслаждение ей и, высвободившись из ее рта, уложил ее рядом с собой.

Он поцеловал ее губы, проследил губами контуры ее лица, изящную линию стройной шеи, округлые груди, тяжело лежавшие у его щеки, и взял в рот один за другим ее соски, пока они не напряглись у него под языком.

Медленно, медленно его губы двигались вдоль ее тела, впитывая аромат шелковистой кожи, осыпая поцелуями ее сияющую белизну, оживавшую под его прикосновением — вдоль живота к завиткам волос, к теплой, податливой плоти, затрепетавшей при его приближении. Сабрина запустила пальцы в его густые темные волосы и раздвинула ноги, ощущая, как он берет ее языком и губами. Все ее чувства сосредоточились на одном. И тут внезапно, яростно он просунул язык глубоко внутрь, овладев ее пульсирующим темным центром, пока он не сжался, замерев над узкой бездной, а потом рванулся, безудержно затрепетав, когда она вскрикнула и задрожала под его руками.

Когда она открыла глаза, он ей улыбался. Ее губы произнесли безмолвное «О!», и она ответила ему улыбкой.

— Любимый… — начала Сабрина, но тут раздался стук в дверь и жизнерадостный голос возгласил, что их заказ доставлен. Гарт вскочил с кровати.

— Болван, — пробормотал он. — Если у него столько энергии в три часа утра, то почему он не поет нам серенады по-итальянски? Знаешь что? Я забыл взять с собой халат.

Он взглянул на Сабрину, сидевшую по-турецки на постели, с сияющим лицом, смеющуюся.

— Держи, — сказала она, протягивая ему покрывало. Делая из него тогу, он начал хохотать вместе с нею, и их смех наполнил комнату.

Ничего не было решено, но все изменилось. Сабрина сидела у иллюминатора самолета, глядя на громоздящиеся облака, как это было всего сутки назад, и понимала, что игра окончена. Ей придется уехать сегодня же. Она получила свое мгновение любви, и с этого момента все в ее жизни будет иначе благодаря этому мгновению, но как бы она ни возвращалась мыслями к прошедшим суткам, они ей не принадлежат: они — Стефании.

То, что в середине сентября началось как беззаботная проделка, к концу октября переросло в сложную сеть страсти, преданности и желания. Что невозможно для Гарта и Сабрины, но жизненно необходимо для Гарта и его жены. И даже если бы Сабрина хотела забыть об этом, она не смогла. Потому что жена Гарта была ее половиной.