полицией в федеральный розыск. Ловить их должны при помощи вышеозначенной передачи и

всеамериканской зрительской аудитории.

– На самом деле, она не это имела в виду, – начинаю объяснять я. – Когда она сказала,

что изменилась, она подразумевала своѐ опасение, что он разлюбит ее. Она просто испугана. Но я

уверена, что она ошибается. Разумеется, он...

– Погоди, – говорит Ник. – Так ты в Нью-Йорке?

– Ну да, я так и сказала.

– Это означает, что ты не собираешься участвовать в церемонии бритья голов, которую

планирует Ава? Джесси мне всѐ об этом рассказал. Я думал, что это была отчасти и твоя идея. И

ты знаешь, что? Я был очень впечатлен этим. Я думал, что ты отличаешься...

– Ну, я...

– ... и ты действительно отличаешься, если подумать. Когда-то я встречал довольно

злобных моделей, но ты дашь им всем фору. Я имею в виду, ты не будешь там для поддержки всех

этих детей, больных раком? Классика. Поздравляю.

Он смеѐтся. Он на самом деле смеѐтся.

Я так зла, что даже не могу говорить. Мне приходится несколько секунд глубоко дышать,

прежде чем ко мне возвращается способность говорить.

– Слушай, Ник. Это Ава хотела, чтобы я поехала сюда. Она в восторге от того, что я

получила работу. Отстойное время, но я не виновата. И с какой стати ты решил, что имеешь право

указывать мне, что делать?

Но я практически уверена, что он повесил трубку после моего "Слушай, Ник". Тишина в

трубке. Моя ярость пролилась где-то на полпути через Атлантический океан.

Целую вечность я сижу, трясясь, в душевой кабинке, пока кто-то не начинает громко

стучать в дверь, напоминая, что ванная комната является общественным достоянием. Затем я

переодеваюсь в пижаму и залезаю под своѐ позаимствованное, колючее и пахнущее чужими

духами одеяло, и лежу там, все ещѐ сотрясаясь, пока Александра укладывается в кровать над моей,

и звук еѐ дыхания постепенно переходит в сонное сопение.

По крайней мере, поначалу. Вскоре она храпит, как поезд, едущий через туннель. Обычно

подобное мешает мне, но этой ночью совершенно не имеет значения. Грубость, озлобленность и

тупость Ника гораздо сильнее раздражает, чем любой шум, который она могла бы произвести.

Да кем он себя возомнил? Он не осознает, какую крошечную роль играет моѐ присутствие

в больнице. Он не понимает, насколько важна для меня эта работа. Это огромный шанс доказать

самой себе – я могу делать что-то креативное и быть реальной частью мира, в котором люди

носят жакеты из хвостов бумажных змеев и одеваются как монгольские воины. Найти себя как

личность, по словам Тины.

Если у меня будет успешная карьера, я смогу помочь всем. Конечно, я бы не хотела

находиться прямо здесь и сейчас, но у меня нет выбора. Я хочу быть удивительной, чтобы моя

сестра могла мной гордиться. Она написала мне записку и засунула еѐ в сумку: "Carpe Diem"36 –

Лови Момент. Что ещѐ я должна была делать? Я не знала, что она собирается совершить такую

глупость, как порвать с любовью всей своей жизни, как только я взойду на самолет.

Ненавижу Ника Споука. Больше, чем Кэлли Харвест и Дина Дэниэлса вместе взятых. Я

действительно ненавижу его.

В конце концов, я слышу, как две девушки, хихикая, уходят в клуб, и удивляюсь, как

сейчас может быть уже полтретьего ночи. Ручаюсь, я не буду выглядеть завтра лучшим образом, и

это полностью вина Ника.

Глава 35.

– Боже, у меня есть пара туфель на шпильке от Прада такого цвета, но с твоими глазами

он смотрится не очень. Электрик37? Чем ты занималась прошлой ночью?

Миранда, мой визажист, явно не в восторге.

– Пыталась уснуть, – говорю я. – Я не шаталась по клубам, клянусь.

Она поджимает губы и ищет в своих запасах более плотный консилер.

– Проблема с бойфрендом?

36 Carpe diem (лат.) – «живи настоящим» (дословно «лови день»), часто переводится как «лови момент».

37 Электрик (Electric blue) – цвет, определяемый как голубовато-синий или синий с серым отливом.

Я яростно мотаю головой.

– О, правда? – она улыбается. – Знаю я этот взгляд. Он словно говорит: "Он не мой

бойфренд". И это, безусловно, означает проблемы с бойфрендом.

Она дружелюбно смеѐтся и не придает значения моему мрачному выражению лица,

которое транслирует, что она неправильно всѐ поняла о нас с Ником. Я не собиралась

рассказывать ей о Нике. Но как можно быть таким бессердечным? В любом случае, Ава прислала

мне пожелание удачи по смс с утра и сообщила, как она рада за меня и как ПОТРЯСАЮЩЕ всѐ

сегодня пройдѐт, и всѐ это только доказывало, насколько неправ был вчера Ник Споук.

Ава права. Я в Нью-Йорке, в студии ведущего фотографа, окруженная командой

визажистов, стилистов, маркетологов, ассистентов, техников. Есть даже девушка, единственная

работа которой, кажется, убедиться, что у меня достаточно клубники в шоколаде, чтобы

пополнить мои запасы энергии. Меня доставили сюда с утра пораньше на лимузине с другим

водителем, который привез свежие рогалики, любезность от Нью-Йоркского коллеги Фрэнки из

Модел Сити. (Чистые углеводы. Слава богу, Тины не было со мной в машине).

Из стереосистемы звучит джаз, я могу смотреть на Статую Свободы, если немного вытяну

шею, сидя в кресле визажиста, и абсолютно все В ВОСТОРГЕ от моей прически. Даже тѐмные

круги у меня под глазами – ерунда, с которой запросто справились несколько слоев корректора

Toucheclat от YSL. Я снова Зена – и я собираюсь красоваться на рекламных щитах и задней

обложке каждого журнала, о котором вы когда-либо слышали.

Я слегка в восторге, и это правда, от Рудольфа Рейссена. Он встретил меня в дверях студии

и оказался великолепным образцом мужской красоты Тома Форда в сочетании с неиссякаемой

энергией Тома Круза. В самом деле, он сам должен блистать в журнале или на киноэкране. В

реальной жизни он просто слишком... велик... в каком-то смысле. Рудольф заглянул мне глубоко в

глаза, медленно поцеловал руку и прошептал:

– О, да. Жду с нетерпением, когда мы начнѐм с тобой работать, Девочка-Гадюка.

Мне пришлось сопротивляться желанию захихикать. Но это желание вскоре само пропало,

когда я увидела размер студии Рудольфа – больше, чем вся наша квартира – количество

мечущихся людей, кучу дорогостоящего оборудования и кабелей повсюду, и массивную овальную

ванну в другом конце помещения. Она установлена на сцене с лестницами со всех сторон, так что

Рудольф может охватить еѐ с любого ракурса. Превосходно для Рудольфа, но немного пугающе

для школьницы из южного Лондона, которая бы предпочла, чтобы сейчас мама держала еѐ за руку

и сказала, что всѐ будет хорошо.

К счастью, ко мне подошел Эрик Блох, пробравшись через все эти сплетения кабелей на

полу, в привычной мятой рубашке и босиком, и поприветствовал меня, как старого друга. Так

здорово видеть его здесь. Он представил меня Миранде, и она увела меня в гардеробную зону

позади, где казалось намного тише и не так БЕЗУМНО, как выразилась бы Тина.

У Миранды есть характерная доска, которую она сделала для Рудольфа, чтобы

продемонстрировать, как будет выглядеть мой макияж в стиле гадюки. Он включает в себя много

мерцающей помады, зеленые и золотые тени для век и накладные ресницы. Я смотрю в зеркало,

пока моѐ лицо постепенно превращается во что-то сияющее и привлекательное. Приходит

девушка по имени Кэнди, чтобы сделать мне соответствующий маникюр. Пока они работают, мы

болтаем.

– Итак, с кем ещѐ ты работала? – спрашивает Миранда.

– Практически ни с кем, – признаюсь я. – Моя первая настоящая съѐмка была для Эрика,

и это произошло всего несколько недель назад.

– Серьѐзно? – задумчиво переспрашивает Миранда. – Боже, что произошло? Кто тебя... в

смысле, ты должна знать довольно влиятельных людей, чтобы заполучить эту работу.

– Ага. Тина ди Гаджиа.

Она кивает.

– Ясненько. Это реально бешеная леди.

– Ты в курсе, что она когда-то была всего лишь нелепым ребѐнком из Бруклина? –

встревает Кэнди.

– Ага, она говорила, – отвечаю я, с улыбкой вспоминая беседу с яхты.

– Она ходила в старшую школу с моим кузеном, – продолжает Кэнди. – Один день:

придурковатая девица в очках; следующий день: привет, Vogue. Это было как с Дурнушкой

Бетти, только не за четыре сезона, а всего за один.

– Она сказала, что еѐ брат был в восторге от еѐ превращения, – добавляю я.

Кэнди замолкает и косится на мой свеженарисованный зелѐный маникюр.

– Брат? Какой ещѐ брат?

– Тот, который умер.

Она поджимает губы.

– Неа. Не было никакого брата.

– Да нет же, был у неѐ брат, – уверяю я Кэнди, удивляясь, что ей неизвестна эта часть

истории. – У него была опухоль мозга. Это было ужасно.

– Не знаю, от кого ты это услышала, милая, – Кэнди хмурится, переходя к следующему

ногтю. – Мой кузен знаком с ней много лет. Совершенно точно, она единственный ребенок в

семье. Расскажешь?

– Закрой-ка глаза, – перебивает Миранда. – Потому что я собираюсь кое-что распылить