Оксана Ткаченко - Облака не тают

Они всегда так начинали диалог, когда речь шла о чём-то очень важном. Художница рассказала матери о Бернаре.

– Дин, стоило ли из-за него делать то, что ты сделала? Если бы не Мишка, я не знаю, чтобы я… – не договорила Вероника Васильевна и заплакала.

– Я жалею. Жалею. Очень сильно жалею. Надо было поразмышлять подольше. Но я устала, сорвалась. Жизнь в тихом отчаянии ужасна. Правда, то на что я решилась ещё ужаснее. Что мне теперь делать? Подскажи.

– Ничего не делать. Просто продолжать жить. И забыть. Навсегда забыть про то, что ты сделала. Как будто ничего и не было. Не терзай свою душу ещё и этим. Представь, что ты случайно перепутала количество дозировки и отравилась. Со многими это бывает. Невзначай. Отпусти неприятности и живи в предвкушении волшебства.

– Мамочка, ты у меня такая мудрая! – воскликнула Дина и обняла мать.

В эту минуту в дверь позвонили. Мать и дочь переглянулись.

– Кто это? – шёпотом спросила девушка.

– Не знаю, – еле слышно ответила Вероника Васильевна.

– Давай не будем открывать?

– Ну, как хочешь.

Женщины сидели на диване и не шевелились, чтобы никакой шум не выдал, что хозяева находятся дома и не хотят открывать.

А Бернар Дюке продолжал нажимать на звонок. Он отлично знал, что Дина в квартире, и что вполне вероятно и мать её тоже с ней рядом, если только не вышла ненадолго в магазин. «Может быть, они обе отправились на прогулку?» – задумался директор галереи. Нельзя быть навязчивым. Не открывают, значит, не нуждаются в тебе как в госте. Проваливай. Но он не мог уйти. Да, он чувствовал себя мерзавцем. Ведь из-за него Гринчук хотела умереть. Однако откуда ему было знать, что она посмеет совершить такое? «Ради любви она готова пожертвовать жизнью. И я обязан доказать, что достоин её», – сказал про себя Бернар. Он набрал номер мобильного телефона художницы: «Пока не увижу её, не уйду».

В коридоре заиграла мелодия. Дюке услышал её: «Значит, она точно дома. Не хочет меня видеть. Я должен, должен её увидеть».

– Мам, мой телефон звонит. Тот, кто находится за дверью, знает мой номер, – с горечью произнесла Дина. – Почему ты там оставила мобильник?

– Я его швырнула куда попало, когда всё случилось. Так что этот вопрос не ко мне.

Дина взяла с трюмо свой телефон и вернулась в зал.

– Незнакомый номер. Не буду отвечать.

– А если бы ты знала, что это номер того француза, ты бы ответила? – спросила Вероника Васильевна.

– Ты хочешь получить честный ответ? После моего подробного рассказа?

– Вообще-то да.

– Не знаю.

– Знаешь, что я сейчас сделаю?

– Ма, ты меня пугаешь. Что ты сделаешь?

– Я пойду и открою дверь.

– Не надо. Пожалуйста, не открывай. Я не готова ни с кем общаться, – взмолилась девушка.

– Может, это Мишка. Его мы должны впустить. Он спас тебя.

– Не желаю я с ним встречаться. Не нравится он мне.

– Сиди здесь тихо. Вдруг это посланник с какой-то важной информацией? Стоять под дверью сорок минут – это признак ценности послания.

– Решай сама. Но я не выйду из своей комнаты.

Дина отправилась в спальню, а Вероника Васильевна открыла дверь.

– Здравствуйте! – произнёс Бернар и передал женщине букет.

– Здравствуйте! Спасибо! Может быть, вы ошиблись? И с адресом, и с адресатом цветов, – проговорила старшая Гринчук, подозрительно разглядывая симпатичного мужчину, который очень был похож с описанием того француза, из-за любви к которому её дочь потеряла голову.

– Нет. Не ошибся. Я к Дине Гринчук, лучшей художнице современности. Она ведь здесь живёт? Не так ли?

– Здесь. А вы кто? Откуда вам известен адрес?

– Я Бернар Дюке. Я знаю, что случилось. Адрес и телефон мне дал менеджер Прасолов. Борис Сергеевич вам звонил сегодня. Знаю, вы сейчас назовёте меня самыми гадкими словами. И вы будете правы. Я виноват. То есть не в буквальном смысле. Но я виноват. Как она?

– Нормально. Со словами вы угадали. Впрочем, это неважно. Что вам нужно?

– Увидеть её.

– Неужели вы думаете, что она хочет вас видеть? – спросила Вероника Васильевна и подумала: «Конечно, хочет. Только боится себе в этом признаться. А мужчина вроде бы порядочный».

– Что мне делать?

– Понятия не имею.

Дина слушала их беседу, и душа её разрывалась на клочки. Она хотела снова заглянуть в голубые глаза Бернара. И ничего не мешало ей это сделать. Почти не мешало. Она стыдилась своего поступка, неудавшегося суицида. Какое мерзкое слово! Его противно произносить. Он посчитает её маленькой девочкой, не способной конструктивно мыслить, правильно жить. В её сердце настоящий хаос. Как навести порядок? Пока неясно. «Ему кто-то сообщил о моём безрассудстве, потому он и прилетел. Или ему ничего неизвестно. Нет, он в курсе произошедшего. Я поняла эти намёки. К тому же мама это подчеркнула. Ну, и что из того? Я люблю его и пора нам разобраться с безумной любовью», – думала Гринчук. Она вышла из комнаты.

– Бон жур! – выпалила она. «Добрый день!» по-французски Гринчук знала с детства.

– Здравствуйте! Дина, я… – засмущался Дюке и поправил очки. Девушка была очень бледной и по-прежнему красивой. В её холодной красоте угадывалась твёрдость характера, настойчивость в достижении целей.

– Пройдите в зал. Поговорите, а я приготовлю чай, – вмешалась мать художницы.

– Зачем вы приехали? – задала вопрос Дина.

– Я люблю вас, – страстно ответил Бернар. Скрывать чувства не имело смысла. Дюке вспомнил осуждающий взгляд менеджера и решил сразу открыть сердце.

– Когда вы это поняли?

– Ещё тогда, в Праге.

– Почему вы думаете, что любите меня?

– Дина, а вам не кажется странным этот вопрос?

– Нет. Мы не виделись несколько месяцев. Но тут вдруг вы прилетаете и говорите фразу, которую нельзя произносить просто так.

– Я отвечаю за свои слова.

– А я вам почему-то не верю.

– Ваше неверие чуть не довело вас до… – в последнюю секунду Бернар сдержался и не договорил. Он не имеет права упрекать Дину.

– Ну, продолжайте. До смерти, до гибели? Что вы хотели сказать? – улыбнулась художница.

– Наверное, вы не желаете обсуждать эту проблему.

– Вы угадали. Не желаю.

Гринчук показала на диван. И Дюке опустился на него. Он хотел, чтобы Дина села рядом. Она же соблюдала дистанцию, разместившись в кресле, стоящем в трёх метрах от дивана. Они посмотрели друг на друга. Говорить не было сил. Ведь ясно же обоим, что любовь есть! Только становилось неуютно от осознания чувства. Какая-то невидимая преграда стояла между ними, мешала откинуть предрассудки и броситься в объятия. Забыться в поцелуе…

«Надо начать беседу с того, что не будет её раздражать и что интересно нам обоим. Искусство – наша объединяющая сила и в настоящую минуту самая безопасная тема для нас», – пронеслось в голове Дюке. Он оглянулся по сторонам, обнаружил на стенах картины Гринчук.

– Дина, над чем вы сейчас работаете? – спросил Бернар.

– Вы имеете в виду живопись или мою душу? – полюбопытствовала художница. Да, над душой она поработала в последнее время изрядно!

– И то, и другое, – усмехнулся директор парижской галереи.

– Здесь всё очень сложно.

– А подробнее?

– Я писала пражский пейзаж.

– По памяти?

– Душа, конечно, помнила тот момент, но я рисовала по фотографии. Я много сделала снимков, когда была в чешской столице.

– Почему вы говорите «я много сделала снимков», если на самом деле всё было не так.

– Бернар, а что значит «не так»?

«Наконец-то она назвала меня по имени. Хороший знак», – подумал он и ответил:

– Мы много сделали снимков. Мы. А то получается, что авторство лучших кадров вы приписываете только себе.

– Жадный вы.

– Не жадный, а справедливый.

– Между прочим, ту фотографию, с которой я рисовала, я сделала сама. Ещё до встречи с вами. Кстати, я ещё не закончила этот пейзаж. Тоска помешала, – сказала Дина.

– Я прогоню её, и вы допишете. Покажите мне эту работу.

– Нет. Я не довольна ею.

– Когда человек грустит, он много чем не доволен. Грусть окрашивает предметы в серый цвет, и, конечно, откуда взяться приятному настроению, если повсюду одна и та же унылая краска. Дина, я хочу увидеть нашу Прагу.

– Нашу? Может быть, мою? Или вашу?

– Нет. Нашу Прагу.

– Подождите здесь. Я сейчас принесу.

Гринчук покинула зал. Она забежала в кухню, где мать занималась приготовлением чая.

– Мам, что мне делать? Я хочу, чтобы он ушёл. И я не хочу, чтобы он уходил из моей жизни, – тяжело вздохнула девушка.

– Диночка, если ты его сильно любишь – не отказывайся от своего счастья. Дай ему шанс. Разумеется, с приездом он задержался. Но лучше поздно, чем никогда. Понимаешь? – произнесла Вероника Васильевна.

– Понимаю. Только ты не торопись с чаем. Угощать мы его сегодня не будем. Надо проверить серьёзность его визита. Вдруг ему нужна я не как женщина, а как художник, картины которого его устраивают.

– Дин, разве можно проверять любовь?

– Её нужно проверять. Знаешь ли, за личными моментами счастья иногда скрываются чисто деловые вопросы, ничего не имеющие со словом «счастье». Теперь я никому не доверяю.

– Нельзя всё время быть подозрительной. Это мешает радоваться тому, что есть.

– Ладно, мам. Он ждёт.